Они переглянулись, и Кузьма отошел от окна.
«Ну, ладно. Я существую, – согласился Чанов. – Даже вот сенбернар в своем райке меня заметил… – он снова двинулся вверх по лестнице. – И все-таки, зачем?.. – снова спросил он себя. – И сенбернар – зачем?.. Чем он там занимается? Разве он не знает, что должен не кошек гонять, а в горах альпинистов отыскивать, из снежных лавин выковыривать… Нет, не знает. А Блюхер знает, зачем он?..
В каждый отдельный момент – знает. Потому что – хочет. Чего хочет, для того и создан. Как сенбернар, захотел на кошку гавкнуть – и пожалуйста. Значит – надо, и никаких сомнений!.. И ему надо, и, что удивительно, кошке – тоже, чтоб на нее гавкнули иной раз… Васе – точно так же. Вася в Бога не верит, хотя знает, что без Бога «не сходится». Но верить – не хочет, потому что если Бог есть – то зачем Вася?.. Василий – он ВСЕ САМ… Он не просто так сыр как вселенную в руках держит. А хочет узнать, почему, откуда и куда дырки. Он займется молоком, из которого сыр сделан, потом дойдет до коровы, которая дала молоко… потом догадается, что корова жует траву на альпийских лугах, а корову доит тетка… Он вселенную, именно как сыр, хочет понять всю насквозь, последовательно и целиком, даже и со слезой… И даже – слопать с полным правом, чтобы уж понять до конца, постигнуть до уничтожения. Гаргантюа!.. А я?! Я-то кто и зачем?..»
Тут Кузьма обнаружил, что стоит в коридоре напротив двери Вольфа. Дверь была приоткрыта. Он стукнул в нее и вошел.
Вольф лежал на кровати тощий, как жердь, в белом гостиничном халате с толстой книжкой в руках. Кузьма сделал шаг назад.
– Куда это вы? – строго спросил Вольф. – Пришли, так входите.
Чанов вошел, поздоровался и сел на стул.
– Здесь до вас сидел Паша. Дал ему глотнуть коньяку из Сониной фляжки. Я без этой фляжки и не живу… Павел говорит, что должен ехать в Чердынь.
– Да, завтра отправим.
– Ну вот, видите, как все сошлось. Экий на вас стих тогда, на Ленинградском вокзале в Москве, нашел, всех собрать, почему-то в Швейцарии… Затея как бы бессмысленная. И что важно – получилось.
– Да, получилось… и действительно не знаю зачем.
– Так уж и не знаете! – Вольф не то чтоб рассердился, но бровь одну поднял. – Я ведь сказал как бы, как бы бессмысленная. Вы в самом деле не знаете зачем? А я вот, гордец, написал вам – «Навсегда!» на тощенькой своей книге. И до сих пор не сомневаюсь, что именно на-все-гда. И то, что все мы здесь и сейчас пребываем на берегу Женевского озера – тоже навсегда. Уже не переделать… – Вольф подошел к балконной двери, вдруг обернулся и сказал: – А Соня, а Розовый ваш Цветок! И вы не знаете – зачем?! Терпеть не могу унылых людей, особенно если они счастливчики… Где, кстати, ваша Соня?
Кузьма сидел на стуле напряженно и прочно, поставив локти на колени и подперев голову кулаками. Реальность, в бесконечно полной и яркой мере, присутствовала сейчас и здесь – между ними, между старым Вольфом и юным, совсем не пожилым, Кузьмой. Чанов чувствовал себя, как… как сенбернар, только что валявшийся во дворике на снегу. «Азъ Есмь!» – чувствовал Кузьма и смотрел на Вольфа именно сенбернаром, так же вдумчиво и серьезно…
– Пора бы уж мне подняться из берлоги, – сказал Вольф. – Как-то я слежался… И поесть бы надо…
Кузьма поднялся со стула. Но Вольф его остановил:
– Погодите. Сядьте. – Чанов послушно сел. Вольф взял отложенную книгу. – Это «Апостол». Я вот вроде бы и раньше читал, фрагментарно, бог весть как и когда… А вы?
Кузьма пожал плечами, но, подумав, ответил:
– У меня есть друг, художник Хапров, иконописец в прошлом. Он мне пересказывал кое-что. Особенно про Павла.
– Вот-вот, кое-что из Павла… – Вольф раскрыл книгу, продолжая бормотать, – … пар клубится, ткань рвется, никто ничего не знает полностью и до конца… Но лучи проникают… – он перелистывал страницы. – Я с утра эту книгу читаю, подарок от Давида, Василий передал… Ага, вот, нашел! Совсем короткий текст, но пора бы вам знать его в точности. То, о чем тут говорится, а думаю, наконец с вами стряслось… самое время прочесть…
И Вольф прочел по книге, раздельно и внятно, между абзацами переводя дыхание:
Первое послание апостола Павла Коринфянам, глава тринадцатая.
Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий.
Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто.
И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.
Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится.
Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое.
Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда позна€ю, подобно как я познан.
А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.
Вольф замолчал. Он смотрел на Кузьму ясными своими глазами.
Кузьма откинулся на спинку стула. Больше всего он хотел бы сейчас отобрать у Вольфа книгу и перечитать послание. Он действительно знал из него кое-что. Знал, но забыл… А сейчас он хотел – целиком, собственными глазами прочесть. И запомнить.
Вольф опять, как уже бывало, будто услышал:
– Возьми, прочитай-ка сам.
Старик спустил с кровати босые ноги, встал со скрипом и побрел в ванную, оставив книгу на кровати.
Кузьма ее взял и стал читать.
Вольф вернулся умытый, в джинсах и в белой рубахе.
– А вы говорите… «не знаю зачем!..», – проворчал он, надевая пиджак. – Пойдемте будить вашу Соню… И, в самом деле, пообедать, что ли?.. Сил что-то нету.
Кузьма отложил книгу, встал и впервые заметил, что он одного роста с Вольфом. Странно, прежде казалось, что Вольф выше. Он с удовольствием, успевшим войти в привычку, снова заглянул в глаза старика, задержался в них и сказал:
– Пора договариваться об отъезде. Объявить полный сбор.
– Пожалуй, – согласился Гендальф Серый. – Мне точно пора восвояси, моя программа исчерпана. Почти. А у вас все только начинается.
Часов в шесть пополудни водила Чанов увез на синем «Ниссане» Соню, Вольфа, Асланяна и Блюхера в Женеву. В багажнике лежала кладь всех участников экспедиции. По дороге заехали в транспортное агентство, в котором Кузьма с Василием купили вскладчину пять авиабилетов: Паше в Пермь через Москву, Вольфу в Питер, Соне в Ригу, Чанову в Москву, Давиду в Тбилиси. Все уезжали завтра, но в разное время.
– Ладно, – сказал Блюхер, – всех провожу. Тебя, Кузьма Андреич, последнего, без пятнадцати в полночь… – Он отдал Кузьме паспорт и билет. – А, знаешь, расстанемся мы ровнехонько через три месяца после нашего нечаянного знакомства – в ночь с 7-го на 8-е, октября – января… Надо же!
Из агентства поехали на улицу Бомон, Кузьма припарковался у «Золотой рыбки». Уже совсем стемнело, погода была отвратительная, шел снег с дождем, водила и пассажиры ввалились из этого морока в кафе, где как всегда было пустовато и тепло, а в центре квадратного зальчика, окруженный столиками, светился круглый аквариум.
– Что-то мне все это напоминает, – сказал Вольф, оглядев кафе, – что ли, Анри Матисса «Аквариум с золотыми рыбками»… Но вот все ваши физиономии… Как называлось то заведение, в котором «Черный квадрат» играл в «Паука»?
– «КРУК»! – ответили Блюхер с Чановым в один голос и переглянулись, услышав друг друга.
– Как будто я не помню! Я помню, но забыл, – Вольф усмехнулся. – «Круглосуточный клуб»! Только, кажется, не вся компания в сборе.
– Я здесь, – из-за аквариума вышел Дада.
Вольф тут же направился к нему, они пожали друг другу руки.
– Действительно, полный сбор… А тебя, Давид, правда трудно узнать. Похудел, покрепчал. Возмужал… – Вольф сел за столик Давида. – Спасибо за «Апостола». Своевременный подарок, рождественский. Я читаю. Мне говорили, ты в храме служишь, дядьке помогаешь?
– Служу. Отец Амвросий благословил по будням на чтение из Евангелия в храме. Я теперь «поставлен в чтецы». Отец Амвросий говорит, что сам чтецом начинал… и подрясник мне тут подобрали… Как он вам?
– Элегантно… – ответил Вольф, мимоходом глянув. – Тебе идет.
– Паше очень понравилось, – улыбнулся Дада. – Но в Большую вечерю я и чтецом быть не готов. А вы… пойдете на службу? Уже темнеет, скоро начнется.
