Здесь и сейчас я могу провалиться под лед. Это и будет тот самый ответ или, скорее, шутка костлявой девы, которая прекрасно видит будущее, где я, семидесятипятилетний дед, карабкаюсь на гору, чтобы сделать последний в этой жизни плевок. Это мое будущее, и я знаю, что не умру сейчас. Это будет в семьдесят пять или около того, но точно не раньше.
Люди искренне верят, что они несчастны. Но во Вселенной есть существо куда более безрадостное. Ей скучно, этой стерве, ее дружок уже давно впал в маразм и сам не понимает, что творит. Теперь она на Земле хозяйка. Мать Евы давно уже старая скрюченная язва с косой. Бесплодность не позволяет исправить ситуацию на Земле, поэтому все идет как идет. Жизнь не сложилась: единственная дочь мертва, муж в маразме, а она терпеть не может зеркал.
И вот она вынуждена спускаться сюда, в место, которое должно было стать раем, и ищет способы развеять тоску. Вот идет какой-то человечишка, он ступает по льду и пытается выглядеть в собственных глазах героем. Смерть улыбается – грустно и жалко. Сейчас она вспоминает, как они с Богом были молоды, как он влюбился в нее и дарил ей звезды, а она прикасалась к ним и звезды умирали. Ее это тревожило, но Бог не придавал смертям значения и все дарил и дарил ей звезды. А потом появились близнецы, и Бог спрятал их от матери, чтобы она случайно не умертвила собственных детей. Он все надеялся, что они будут счастливы, но вместо этого сошел с ума от ее любящих рук. И теперь она приходит на Землю – к детям своих детей, и, обливаясь слезами, убивает их.
Так было раньше. Она приносила с собой только боль, но сейчас, наблюдая за Евгением, костлявая дева придумала способ сделать этого человека счастливым.
Зачем идти, как заяц? К чему сомнения? Я всегда был жизнерадостным и бесстрашным, как ребенок. Мои глаза будут гореть до конца, и родственники сами будут грызться за недвижимость. Лет через сорок-пятьдесят и без меня. Эта мысль так воодушевляет, что я начинаю прыгать на льду и впрямь как ребенок.
Скольжу, падаю и ударяюсь о твердь льда. Встаю и улыбаюсь. Делаю несколько шагов и слышу хруст. Что-то треснуло.
Если ты оказываешься в подобной ситуации, необходимо лечь и ползти. До самого берега. Встать на твердую землю и перекреститься.
Я не успеваю лечь и, как стоял прямо, так и проваливаюсь под лед.
В фильмах, когда главный герой проваливается под лед или просто попадает в какую-то непростую ситуацию, обычно голос за кадром говорит, о чем думает человек. Привычные зрителю темы: девушка или мама, возможен еще вариант с глупой мечтой, ради которой стоит жить и попытаться спастись.
«Ее глаза такие прекрасные, как то небо, что я вижу сквозь толщу воды…»
Режиссеры показывают нам, массовым зрителям, темную фигуру, погружающуюся вниз. Пузырьки изо рта и закрытые глаза. Если парень удачливый, то может прилететь его друг-супергерой и вытащить из беды.
У меня нет такого друга, и о девушке своей я не думаю. В этот момент главное – выжить. А все эти красивые сопли, которые кинолентой наматываются на проигрыватель или развешиваются на уши зрителям, не по мне.
Так не бывает! Либо я и вправду грубая скотина. Только одно: борьба за жизнь.
Когда я вылезаю, самым важным на свете оказывается воздух. Я хватаю его ртом и дышу. Глубоко и жадно. Как зверь. «Дыхание загнанной собаки».
Лежа на снегу, я не думаю о Кире. Это происходит чуть позже.
Со стекающими с тела водопадами и сосульками на волосах волочу ноги к жилью местных. Нужно двигаться, чтобы не оледенеть. Стучусь. Местные сразу же впускают меня в дом и начинают суетиться. У меня нет сил: я падаю на пороге.
Просыпаюсь утром в грязном бараке. Тело ноет. Лежу там три дня, и белые крыски все так же прыгают по мне, как на батуте. В состоянии полусна на второй день я вспоминаю о Кире: как она глупо выбежала из машины, как швырнул на землю цветы. Кира – истеричка… И зачем она нужна мне? Если сейчас такие проблемы, что будет дальше?
Хозяйка заваривает мне чай. Чашка глиняная и грязная. Чай обжигающий и вкусный. Запах резкий.
Зарываюсь в какие-то тряпки, которыми меня одарили непальцы. Завтра будет новый день, завтра я должен идти вниз. Жаль, что покорение вершины оборвалось вот так глупо. Но я обязательно вернусь сюда. Обещаю.
В Санкт-Петербурге женщин после сорока можно разделить на два типа. Первые – это те, кто делает отчаянные попытки быть красивой и молодой и зачастую им это даже удается. Такие холеные дамы покупают дорогие кремы, ходят в фитнес-залы и обтягивают себя неплохого качества тряпками. Они поедают проросшую пшеницу и редис, избегают булочных и кондитерских, обходят стороной кафе после шести вечера. В общем, все их попытки сводятся к единственному желанию – не уступать молоденьким, за которыми волочатся их мужья. Отчаянных борцов за красоту еще интересует противоположный пол, а противоположный пол, в свою очередь, интересуется ими.
Второй тип – это будущие злобные бабули. Кожа свисает складками, глаза делаются маленькими, щеки – дряблыми. Про фигуру молчу. «Если не тренировать мышцы, они атрофируются», – говорят красоткам в обтягивающих лосинах, и они начинают крутить колеса велосипеда яростнее. На располневших представительниц женского пола, которые сами на себя махнули рукой, слова не действуют. Никакие. Доводы в мусорный ящик к оберткам от сарделек.
В Непале все не так, как я привык. Женщины после сорока выглядят на шестьдесят, а то и старше. Все без исключения. А молоденькие просто некрасивые.
Утро не предвещает ничего хорошего. Холодно и промозгло. Внутри темно. Позавтракав, собираю свои вещи и благодарю хозяйку. Она странно улыбается и, ничего не сказав, уходит куда-то вглубь дома. Пожав плечами, направляюсь к выходу. Около него на стене висит кусок зеркала. «Вдруг у меня что-то отморожено?» – думаю я. Нужно проверить, чему это она улыбалась. Лицо воспринимается как-то не так. Смотрюсь в зеркало и ужасаюсь. Кожа покрыта морщинами. Волосы поредели. Я похож на пятидесятилетнего, а то и старше.
Когда ты просыпаешься на полжизни старше, оглядываешься вокруг. Твои сверстницы – шарпеи. Мне было двадцать четыре года. Не сказать, что моя жизнь была счастливой, но все же сносной…
Горы старят, горы убивают… Да, все верно. Но не за несколько же ночей? Не разводить панику. Нужно лететь домой, в Питер. Сейчас это главное.
Роюсь в рюкзаке и нащупываю паспорт. Год рождения по паспорту – тысяча девятьсот восемьдесят восьмой. Мне двадцать четыре года, все верно. Почему же передо мной стоит пятидесятилетний мужчина с моим лицом?
В любом случае, паника – не то, чему я должен поддаваться.
Быть может, так подействовала на организм холодная вода. На восстановление были затрачены ресурсы… борьба со смертью – не шутка.
Через какое-то время все нормализуется. Я верю в это.
Путь назад не самый приятный. Автобус заполнен по большей части местными. Меня укачивает и подташнивает. Ни с кем не разговариваю, пытаюсь уснуть. Морфей уже протягивает ко мне руки, но вдруг я подлетаю со своего кресла и прижимаюсь щекой к стеклу. На меня летят люди и их вещи. Мы перевернулись. Шустрые пассажиры вываливаются на дорогу и быстро организовывают рынок, будто ничего не произошло. Основной промысел непальцев – торговля. Неудивительно, что они пытаются продать свой товар даже в такой неподходящей для этого ситуации. Делать нечего, пока водитель чинит автобус, рассматриваю сувениры. В одном из зеркал отражается мое постаревшее лицо… Сейчас мне кажется, что жизнь, возможно, кончена, однако уже через минуту я беру себя в руки: во мне загорается надежда на лучшее будущее.
Раздается звук. Успокаивающий и очищающий. От него будто все мысли пропадают из головы. Пытаюсь определить источник. Один из торговцев звенит небольшой чашей. Подхожу и спрашиваю, что это.
Он не отвечает, а только яростнее водит деревянной ложкой по краю чаши.
– What is it? – раз в пятый спрашиваю я.
Возможно, в его голове наконец прояснилось, и он понял, о чем я.
На ломаном английском торговец объясняет, что эта чаша была сделана вручную каким-то его старательным собратом.
– Hand made, – подытоживает он и делает руками странные движения.
Непальская чаша – эта такая огромная супница, по которой водят деревянной палкой. Получается звук. Глубокий и мелодичный. Их называют «поющие чаши». Используются для медитаций и релаксаций. Все это связано с биоритмами и йогой. (Конечно, некоторые сведения я впоследствии почерпнул из Интернета).
Вещь весьма полезная для жителя мегаполиса. Я бы даже сказал – необходимая. Но в тот момент деньги тратить совсем не хотелось. Тем более их оставалось не так много.
– Триста долларов – это слишком, приятель, – говорю я торговцу и склоняю голову набок. Это значит, что у него есть шанс сторговаться.
Перекупщик трясет передо мной чашей и клянется-божится в ее качестве. Но мне все равно на качество. Я совсем в этом не разбираюсь. Одно ясно: звук хороший.
