Лестничная площадка наполнялась сероватым дымом отечественных сигарет. Рабочий день уже давно начался, а женщины все не расходились. Они курили, как две заговорщицы. Одни против целой организации.
Эта лестничная площадка, этот подоконник, наполовину стертый от частых прикосновений, были крохотной частью Леночкиной независимой жизни. И Мария Петровна стояла теперь на ее территории, пусть тесной и неприметной, но вполне достаточной, чтобы ощутить себя таким же инородным телом и здесь, в «Росоргтехстрое», и в своей собственной нелепой жизни. Ради этого неизведанного ранее чувства она давилась дымом дешевых сигарет и готова была задохнуться в табачном облаке.
Успокоившись, Мария Петровна вытерла тыльной стороной ладони глаза и подумала: «Вот так. И со мной теперь тоже никто ничего не сделает, так же как с несовершеннолетней Леночкой». Она затушила сигарету, хлопнула в ладоши и, весело подмигнув девушке, стала спускаться по лестнице.
– Во дает! – искренне восхитилась Леночка. – Надо же, что с людьми происходит! – И тоже зашагала вниз.
7
Мария Петровна уютно пристроилась у окна. Она не смотрела ни на старух с несчастными, изжеванными лицами, ни на беременных женщин, которым полагалось уступать место. «Сегодня обойдутся. Я сама уже почти старуха и от усталости с ног валюсь», – думала она, упрямо глядя в окно. Первые же движения поезда, бегущего враскачку, опрокинули ее в сон, как в глубокий обморок. Ей снилось, что она пытается открыть дверь в свою квартиру и никак не может попасть в замочную скважину. И длится это бесконечно долго. Потом вдруг дверь распахивается – без звука, и на пороге ее встречает Цейтлина с удивленным лицом. Она делает широкий жест рукой и открывает рот, чтобы что-то сказать. Рот у Цейтлиной остается открытым, а откуда-то сбоку доносится голос:
– Мария Петровна, Мария Петровна! Да что же это такое, никак добудиться не могу! Проснитесь, остановку проедете!
Мария Петровна с усилием, как со дна глубокого озера, выплыла на поверхность действительности и прямо перед самым носом увидела очки в толстой коричневой оправе, а за ними огромные, как будто взятые с другого лица, глаза. Мария Петровна встрепенулась. Перед ней стояла участковая врачиха и трясла ее за плечо.
– Ну слава богу, проснулись. Пойдемте скорее, поезд уже останавливается!
– Да, да, спасибо, – бормотала Мария Петровна, с трудом приходя в себя. – Устала я, как собака, вот и уснула.
– Слава богу, я вас заметила, а то бы так и катались до завтрашнего утра.
– Ой, не говорите. Спасибо вам.
– Вы уж в выходные хорошенько отдохните, а то так и заболеть недолго. Хорошо, что сегодня пятница, – приветливо проговорила участковая и, махнув рукой, зашагала к своему дому.
«И впрямь пятница, – радостно подумала Мария Петровна. – Значит, завтра не вставать, и то счастье».
Вечер уже заполонил улицы. Редкие фонари зябко покачивались на ветру. Мария Петровна скользила по обледеневшей улице, перебирая ногами, обутыми в мягкие войлочные ботинки на резиновой подошве. Она не думала ни о чем, хотелось только как можно скорее преодолеть расстояние до кровати. Вот уже двор, подъезд, лестница. Мария Петровна достала ключ, вставила его в замочную скважину, но повернуть не успела. Дверь раскрылась сама собой, и на пороге с удивленным лицом застыла Цейтлина, открыв рот, чтобы что-то сказать.
«Точь-в-точь, как во сне», – подумала Мария Петровна и слегка испугалась такого совпадения.
– Мария Петровна, – заговорила старушка почти шепотом, чтобы не услышали остальные соседи. – Вас здесь уже давно один человек дожидается. Ваших дома нет, так я его к себе пригласила. Он по-русски не говорит.
Мария Петровна охнула и прислонилась к стене.
– Что вы, дорогая… Вы не волнуйтесь… Он очень, очень симпатичный мужчина. Вам так повезло! Слава тебе, Господи, хоть кому-то счастье на долю выпало. Вы поезжайте, голубушка, поезжайте. Хоть вы одна за нас за всех поживете.
Мария Петровна смутно слышала ее слова. Они скользили и хаотично завихривались, никак не желая складываться в понятные фразы. Мария Петровна напряженно смотрела в одну точку, пытаясь осознать, о чем говорит соседка, но мысли вертелись, как карусель. Наконец, вихрь, похожий на головокружение, улегся и ей стал отчетливо ясен смысл сказанного.
– Берта Семеновна, – наконец, заговорила она, – да с чего это вы взяли, что я куда-то ехать должна? И где это я должна за вас жить?
– Как с чего взяла? Да он мне сказал. Любит он вас, понимаете? А жить вы в Вене будете. В его доме. У него дом большой.
«Что это она такое говорит? – думала Мария Петровна. – Бред какой-то… И вообще, как она это все поняла, если он по-немецки говорил? Придумала все!» – мелькнуло у нее в голове, и сердце забилось в висках.
– Берта Семеновна, – с досадой произнесла она. – Что же это вы мне сказки рассказываете? Так ведь человека и до инфаркта довести можно.
– Побойтесь Бога, Мария Петровна, – обиделась старушка. – Разве такими вещами шутят!
– Да в том-то и дело, что не шутят. Значит, он вам все это рассказал, да?
– Да.
– А на каком языке-то?
– Так на немецком. Я же вам говорю…
– Вот вы себя и выдали. Как же вы его поняли, а?..
– Мария Петровна, – укоризненно вздохнула старушка. – Я же сорок лет учительницей немецкого языка проработала. Впрочем, вы этого знать не можете. Я тогда на другой квартире жила, в Москве. В общем, слушайте, нам долго отсутствовать неудобно. Он сегодня улететь должен был.
– Да это я знаю.
– Ну вот. Он в аэропорт приехал и обнаружил, что билета у него нет. Билет он у вас забыл и поэтому обратно вернулся. А как он обрадовался, когда услышал, что я по-немецки говорю, его прямо как прорвало. Как начал говорить, и три часа только о вас, только о вас. Вы ему верьте, Мария Петровна. Я уже старая, людей хорошо знаю. Этот человек вам зла не причинит. Повезло вам, ой как повезло…
«Да быть этого не может, быть не может. Выдумки это все», – лихорадочно думала Мария Петровна, направляясь к своей двери. Цейтлина семенила рядом.
– Да что же вы, голубушка! Идите ко мне. Он вас у меня в комнате ждет.
Мария Петровна торопливо открыла дверь. «Не верю я, что он у нее в комнате, – упрямо думала она, – не верю».
Замок щелкнул, проклятая ручка опять заедала. Мария Петровна с раздражением толкала дверь, как будто там, в комнате, ждало ее какое-то решение. Наконец дверь растворилась. Мария Петровна обвела помещение взглядом, сама не понимая, что ищет. Окно, шкаф, трельяж, стол, еще не убранный со вчерашнего дня. Грязные тарелки, рюмки. «Боже мой, зачем мне все это сейчас!» И вдруг, на самом краю стола она заметила конверт – небесно голубой, со значком в углу, похожим на желтую птичку.
Мария Петровна села. Его билет. Ей вдруг показалось, что она все это уже давно знала и что по-другому никак не могло быть. «Вот и все, – подумала она. – Кончился проклятый коридор. Кончился».
Она обернулась: Цейтлиной в комнате не было. А в дверях светилась радостью ее новая жизнь.
1
Марина не хотела покончить с собой, под машину она попала случайно, и только оказавшись в больнице, вдруг поняла, что делать ей на этом свете совершенно нечего и пожалела, что осталась жива. Лежа в палате на шесть коек, она вдыхала запах сырого больничного белья и думала, что этот запах плесени сопровождает ее всю жизнь и как нельзя лучше выражает суть ее существования. И действительно, любое ее начинание, любая попытка встать на ноги была как бы заведомо окрашена неуловимыми признаками распада, тления. Раньше Марина обладала неистощимым запасом энергии, оптимизма и после каждой неудачи спокойно начинала раскладывать свою жизнь заново, как пасьянс, который никогда не сходится. Подруги дивились ее жизнестойкости и выдержке, но, как говорится, жизнестойкость на хлеб не намажешь, и, хорошо понимая это, Марина работала над ситуацией.
Довольно рано она поняла, что стартовать ей в жизни придется с очень невыгодной позиции. Она не была, в отличие от своих подруг, дочкой благополучных родителей. То есть, родители у нее были неплохие, но на этом и заканчивались все их достоинства. Ни образования, ни денег, ни дач у них не было. Марина относилась к ним снисходительно, но с некоторым презрением и, тяготясь своим плебейским происхождением, в дом никого не звала и с друзьями семью не знакомила. Красотой Марина тоже не отличалась. Лицо у нее было никакое: нос большой, глаза маленькие, губы тонкие и какие-то вялые, а фигура и вовсе нелепая. Широкие плечи, абсолютно прямой торс, лишенный женственных изгибов в области талии, узкие бедра и вдруг, откуда ни возьмись, пухлые бабьи ноги с некрасивыми плоскими коленями и широкими щиколотками. Единственным украшением на этом странном туловище была пышная, как взбитая подушка, грудь. Но Марине и этого было достаточно. Она научилась, обходясь малыми средствами, из любой щели своей нелегкой судьбы извлекать молекулы счастья, и прекрасное это свойство озаряло ее унылую фигуру светом вдохновения. Едва уловимое свечение и неслыханное упорство и были ее единственным капиталом, оружием и средством в достижении весьма скромных целей.
