И, кстати, что делать, если я потеряю карточку? А может, лучше сразу все потратить и жить спокойно? Взять, купить хорошую машину и гараж и… И что еще? Что можно купить на сто тысяч евро? Большую светлую комнату? Ведь, кажется, в Москве квартиру на такие деньги уже не купишь, даже однокомнатную. Какие непривычные и странные заботы! Как распорядиться деньгами, которых тут же оказывается мало, когда начинаешь думать, на что их потратить…
А не оставить ли их просто Ийке на приданое? И пусть она о них ничего не знает. До поры до времени… А вообще-то – что тут особенно размышлять. Сделаю хороший ремонт в квартире. Куплю машину. Дам родителям побольше денег – чтобы не копили и не экономили, и не выбирали из дешевых товаров самые дешевые. Остальное отложу, чтобы заплатить, если понадобится, за Ийкино обучение. Понадобится точно, на бюджетное отделение она не поступит. Вот и все проблемы. Хватило бы только ста тысяч!
А для начала… Действительно – не совершить ли мне превращение? Одежда так меняет… Пусть меня не узнают на входе в гостиницу, не узнает Лео. Приеду в Москву в новой шляпе и очках – пройду мимо отделения полиции, Кротов подумает, выглянув в окно: «Какие же все-таки красавицы живут в Строгине! Жаль, что не про нашу честь…»
Я сунула карточку во внутренний карманчик кошелька, где у меня обычно хранятся оторванные пуговицы. Взглянула на себя в зеркало – напоследок, запомнить, какая я была – до чудесного превращения… Можно сделать какую-нибудь необычную прическу, и оживляющую маску и… И что еще обычно делают героини в кино, после чего герой стоит с открытым ртом и не верит, что это она и есть, его скромная избранница…
Я помнила, что видела несколько магазинов на улице, подальше от гостиницы, когда ехала на автобусе на фиесту. В первый из них я и вошла. Наверно, он был как раз самый дорогой. Я чуть было не вышла из магазина, увидев первую же цену. Но тут же остановила себя. Ведь за этим и шла – за вещами, которых у меня отродясь не было. По три евро, иными словами, по сто пятьдесят рублей, можно прекрасно накупить кофточек и на рынке около нашей дачи, перепревших в тюках под открытым небом…
Я примерила несколько платьев, очень себе понравилась в одном из них и решила его купить. Выбрала еще летний костюм себе и пару легких комплектов для Ийки. Особого удовольствия я, правда, не испытала, поэтому решила на сегодня остановиться. У меня в запасе еще неделя – можно ходить и каждый день что-то покупать.
Я протянула продавщице карточку – я много раз видела, что именно так делают некоторые покупатели.
– У вас нет подписи на карточке, – проговорила продавщица и с очень сдержанной улыбкой протянула мне ее обратно.
– Да? – удивилась я. Точно, надо же было подписать карточку… – Хорошо, давайте, я распишусь. – И поставила свою подпись на карточке. – Подходит?
Продавщица пожала плечами, переглянулась со второй девушкой и хотела провести карточкой по кассовому аппарату. Но секунду поколебавшись, она снова взглянула на меня:
– Дайте, пожалуйста, ваш паспорт или водительские права.
– Но… у меня нет с собой паспорта… – растерялась я, видя, как продавщица крепко сжимает в руках мою карточку и смотрит на меня с большим подозрением.
– Тогда… Извините, по нашим правилам, мы не можем принять у вас деньги с карточки. Это слишком дорогая покупка. Приходите в следующий раз, с паспортом.
Она еще повертела в руках мою карточку и, так же дежурно улыбаясь, все-таки отдала ее мне. Хорошо хоть, не вызвала полицию. Видимо, я слишком нерешительно и неуверенно себя вела. Но, с другой стороны, разве так ведут себя мошенники?
Оставив в магазине пакет с выбранными вещами, я решила вернуться за ними, сходив в гостиницу за паспортом. И, кстати, надо спросить Лео, может, есть какой-то большой магазин, где за тобой одной не смотрят три пары скучающих и подозрительных глаз. Под таким надзором вся охота выбирать одежду пропадает. Я и так не очень это люблю… Тут же понимаешь, что, купив новую блузку, придется менять все – и старые брючки, и старые босоножки, и старую сумку… А на подобный подвиг почему-то энтузиазма у меня сейчас не было.
Вчера крокодил улыбнулся так злобно,
Что мне до сих пор за него неудобно.
Рената Муха
Лео куда-то вышел, я поднялась в номер и взглянула на пикнувший телефон. Как я оставила его утром на столике, так он там и лежал. «Непринятых звонков – 11» – было написано на дисплее. Господи, кто же так меня добивается? Не Ирка ли очнулась со своим парнишкой? Может, сбежал, прихватив все ее сбережения и кредитные карточки? Хотя я теперь понимаю, что не так уж и просто ими воспользоваться.
По своей обычной докторской привычке я пошла сначала вымыть руки после магазина. И из ванной услышала, как заиграл телефон. Точно, кому-то я очень понадобилась… Я поспешила в комнату.
– Да? – я подхватила чуть не выскользнувший телефон, держа в другой руке полотенце.
– Мама! Ну, мама, я никак не могу тебе дозвониться! Мамочка! Мама! Почему ты не берешь трубку? – Ийка отчаянно рыдала в трубку, и я с трудом разбирала, что она говорит.
– Иечка, что случилось? – Я сразу села на подвернувшийся подлокотник большого кресла.
– Мама, забери меня отсюда, мама!
– Откуда, дочка? Уходи сама, у тебя же есть ключи!
– Меня не выпускают!..
– Кто, Иечка?
– Мама, я в отделении! В полиции! Мне разрешили тебе позвонить, мобильного у меня нет… Мама, пожалуйста, я не брала у нее ничего, приезжай сюда скорей, скажи им! Скажи папе! Он мне не верит! Я же ничего у нее не брала! Мама!..
– Иечка… – Мне вдруг стало нечем дышать, сильно и неприятно задергалось сердце, стал тяжелым затылок, но я понимала, почему-то очень хорошо понимала – я должна сейчас все узнать. Я услышала и поняла главное – что Ийка в полиции, и она что-то взяла, вероятно, у Марины. – Иечка, наверно, долго тебе говорить не разрешат. Я приеду, детка. Но не сегодня. Я тебе помогу. Ты меня слышишь?
– Да, мама…
– Иечка, только ты должна мне сейчас четко и спокойно сказать – что произошло? Ты слышишь меня? Самое главное скажи.
– Я понимаю – мало денег на мобильном… – проговорила Ийка.
– Нет, Иечка, у меня достаточно денег на мобильном. Пожалуйста, соберись и скажи, что случилось.
– Мама… Она говорит, что я взяла у нее кольцо с бриллиантами, которое папа подарил ей на годовщину свадьбы…
– Она – это Марина? – уточнила я.
– Да… И она говорит, что я его украла.
– Понятно. А с чего она это взяла?
– Не знаю, сказала, что видела на записи… Там у них где-то камера стоит…
– Ясно. А ты трогала это кольцо?
– Нет! То есть… Да… Только я положила его на место!
– Сразу?
– Ну… почти… Я померила его, походила… и положила на место.
– А где ты ходила, Иечка?
– По квартире…
Я услышала мужской голос, который что-то сказал, и Ийка заторопилась:
– Мам, ну все… Мне больше не разрешают… Мама! Мне так плохо здесь! Мам, меня отправят в колонию, да? Но я ничего не воровала, мама…
– Ты положила кольцо на место? Точно?
– Да! Да, мама! И ты мне не веришь! Мне никто не верит… Мама, я так вообще жить не хочу… Мне плохо, мама…
Я вздрогнула. Я уже слышала от нее эти слова. Иногда у моей дочки бывают моменты слабости, когда Ийку начинает мучить неуверенность в самом смысле ее существования на этой Земле. И я всегда борюсь с этим, как могу. Но что я могу сделать сейчас? Какие важные слова найти, несколько слов, пока нас не прервали, чтобы она перестала сомневаться в том, что ей нужно завтра утром просыпаться, и что завтра жизнь покажется ей приятнее и желаннее, чем сейчас…
– Иечка, милая моя. Я тебе верю. Прошу тебя. Я далеко от дома. Но я прямо сейчас возьму билет и прилечу. Я тебя люблю. Я тебе помогу, обязательно. Пожалуйста, успокойся. Это все пройдет…
Я говорила и говорила, пока в трубке не раздалось:
– Вы не слышите? Ало! Ее отвели уже в камеру!
– Подождите… Скажите мне, где она, что с ней?
– Не положено, приезжайте, все узнаете, – достаточно нервно проговорил молодой мужской голос. – В КПЗ она, Центрального округа. Все, мамаша, поспешите.
Не время было для воспоминаний, но сейчас передо мной стояло лицо Ийки, пяти– или шестилетней, когда она в первый раз сказала мне страшную фразу, которую повторяла потом за свою жизнь еще два или три раза: «Я не буду жить. Я убью себя». Слышать такое от маленького ребенка чудовищно, невозможно. Я догадывалась, что ее слова были вызваны невероятной болью, которую я ей причинила, – болью душевной. Я ее за что-то ругала, сейчас уже и не вспомнить, наверно, за что именно, ругала как-то унизительно для нее, и жизнь в тот момент показалась ей невыносимой.
После этого случая я старалась делать все, чтобы у нее не наступали такие моменты. Но ведь не все в жизни зависит от меня… Когда-то она не захотела жить, потому что мальчик, который ей нравился целых три года, перешел в другую школу и больше ей ни разу не позвонил. И было им по двенадцать лет. И еще раз она произносила эти слова – когда долго врала, скрывала тройки и я, узнав о вранье, неделю с ней не разговаривала. Не ругала, но и не поддерживала ее попытки помириться со мной. Уж больно упорно она тогда скрывала свои «успехи». И, главное, что было их скрывать? Как будто я бы стала ее очень ругать…
