Ничуть не смутившись, хитрая бестия Марк, ловко переделавший себя из артиста в бас-гитариста, в сомнении скривился, очевидно, недовольный тем, что его выдающийся замысел не принят безоговорочно на ура, и неохотно кивнул: «Я подумаю».
– Нет, не подумаешь, а сделаешь так, как я прошу. В память о нашей любви. Ну же, Мар, поклянись! – Ох, сколько дешевого бабьего кокетства она вложила в эту просьбу! Самой противно.
– Хорошо, хорошо, клянусь! – рассмеялся он.
Чай остыл, но Люся отхлебывала его маленькими глотками, не спеша, чтобы успеть потрепаться еще и на семейно-бытовые темы. Полюбопытствовав у «папочки», как протекает их с Лялькой совместная жизнь, она поразилась мгновенно произошедшей с ним перемене: красавец мужчина прямо на глазах трансформировался в сердитого, морщинистого, пожилого дядьку. Угрюмость, оказывается, невероятно старит.
– Как тебе сказать…
– Так и скажи, не стесняйся.
Марк помялся, помялся и наконец нехотя сообщил, что отношения с девочкой у него не очень складываются. Характер у нее сложный, ничем не угодишь: театр, куда он ее устроил, – гадюшник, роль, предложенная в кино, – дебильная. Все ее раздражает и выводит из себя. Он-де рассчитывал, что у Лялечки такой же замечательный, легкий характер, как у ее мамы, надеялся, что она скрасит его одиночество, а получилось…
А получилось так, как и предполагала Люся: легкомысленный эгоист-папочка поиграл-поиграл с хорошенькой собачкой, убедился, что собачка ужасно кусачая, и теперь мечтает избавиться от нее.
– Я правильно поняла, что Ляля тебе в тягость?
– О, нет! Как ты могла такое подумать? – прикинулся он оскобленным в лучших чувствах. – Скорее, это я ей в тягость. Честное слово, Лю, это была Лялина инициатива снять квартиру. Мне искренне жаль, что она уехала от меня.
– То есть как уехала? Куда? Когда? – уже ничего не понимая, набросилась на него Люся. – Ведь мы с ней только что разговаривали… сегодня у нас что?.. вторник, а звонила Ляля мне в субботу поздно вечером. Да, она говорила, что, когда позволят финансы, снимет квартиру, и даже приглашала приехать, но…
– Именно об этом я и собирался поговорить с тобой! – с неожиданной горячностью перебил ее Марк. – Я считаю, тебе необходимо перебраться к нам, в Петербург! Нужно, чтобы рядом с Лялей был сейчас близкий человек, который поможет ей воскреснуть. Я рад бы, да не выходит. Девочка полностью деморализована, ей требуются материнская забота и тепло. Прежде всего – тепло! Впереди у нас с Лялей серьезная работа, а она, если можно так выразиться, застывший комок нервов, из которого ничего не слепит ни один режиссер.
Так вот, оказывается, о чем он хотел поговорить! – осенило Люсю. Отсюда и бесконечные комплименты, и обольстительные улыбки, и «желание посоветоваться». Может быть, она ошибалась, дай-то бог, но весь прошлый горький опыт подсказывал, что этот иезуит два часа заговаривал ей зубы с одной-единственной целью: чтобы с соблюдением внешних приличий снова перевалить всю ответственность за дочь на материнские плечи. И жить припеваючи: по-прежнему жрать в свое удовольствие борщ с пампушками и, не боясь косых Лялькиных взглядов, бегать по девкам. Короче, не рассчитал, когда брал.
– Открою тебе секрет, Лю, – заулыбался он как-то даже заискивающе, до того ему, видать, не терпелось сбыть с рук несчастную девчонку. – Лялечка скучает без тебя невероятно! Ты и вообразить себе не можешь, сколько раз за время вашей разлуки было произнесено слово «мама» в самом разном контексте!.. Моя домработница, та уже просто не может его слышать! «А моя мама, – трижды на день поучала ее Ляля, – делает это – так, это – этак, а вы ни черта не умеете!»… Ха-ха-ха!
Ишь, развеселился!.. Но хорошо смеется тот, кто смеется последним. Напрасно он надеялся, что здесь есть охотники вновь расплачиваться за его легкомыслие. Нет уж, хватит! Никуда она не поедет. Нашел дуру! Пусть сам выкручивается, не маленький, мстительно усмехнулась Люся, уже приготовившая для болтуна-папочки достойный ответ. В стиле его собственной хитроумной, поистине Макиавеллиевой изворотливости.
Для порядка в сомнении пожав плечами и обреченно вздохнув, она улыбнулась и пропела елейным голоском, на голубом глазу:
– Не волнуйся, Мар, я обязательно приеду. Приеду сразу же… как только Ляля приступит к съемкам в твоем сериале про Михальцевых-Васильцевых.
Легко сказать себе: нет, хоть убейте не поеду, – но до чего же трудно долго придерживаться такой категоричной позиции, если речь идет о дочери: жалко ведь девчонку!
«А себя не жалко?» – уже в который раз возразила себе Люся, торопливо поднимаясь по ступенькам из страшноватенького поздним вечером – пустынного, с закрытыми палатками – подземного перехода на свою сторону проспекта Мира.
На улице подморозило, в небе высыпали звезды, из-под колес уже не вылетали, как днем, фонтаны талой воды и хлопья грязи, так что вполне можно было прошвырнуться до дома пешком, чтобы растрясти лишне съеденное, выветрить лишне выпитое, а главное – поднадышаться холодным весенним воздухом. Иначе после битвы с Марком не уснуть до зари.
Хорош гусь! Ловко придумал! У него, понимаешь, великие кинематографические свершения, а ей вроде и делать нечего, кроме как исполнять при дочери роль домработницы! У него там всякие профурсетки-куколки, а ей, значит, отказано в праве на личную жизнь? Естественно, если бы Лялька не уехала из Москвы и сняла квартиру здесь, ей были бы гарантированы и материнская забота, и тепло, и всяческая поддержка. Однако перспектива бросить все: Костю, дом, работу с какой-никакой зарплатой – и отправиться в чужой город, чтобы в один прекрасный день, когда норовистой девчонке вдруг попадет шлея под хвост, почувствовать себя нищей, бездомной приживалкой, совершенно не прельщала. Представив, как после скандала с Лялькой в отчаянии выскочит с чемоданом в промозглую санкт-петербургскую ночь, Люся передернула плечами: бр-р-р!
Северо-западный ветер, посланник питерских широт, и сейчас дул в висок, леденил щеки, напоминая о суровом климате города Петербурга, когда-то Ленинграда, где Люся и была-то один-единственный раз. В конце восьмидесятых. По бесплатной профсоюзной путевке. Из того двухдневного путешествия не запомнилось ничего, кроме жуткой общаги, куда поселили экскурсантов, прибывших в северную Пальмиру с московской «отдельной» колбасой, талонной водкой и кипятильниками, да сырой ноябрьской метели, сквозь которую проглядывали очертания каких-то там дворцов, быстро ставших ненавистными из-за не покидавшего ни на секунду ощущения холода, пронизывающего до костей.
Незнакомый город, чахоточный климат, безжалостно проредивший великую русскую литературу, гипотетические ссоры с Лялькой – все это, безусловно, были лишь отговорки. Как, плутовато прищурившись, прокомментировала бы Нюша: у Федорки всегда отговорки! Свобода, приобретенная ужасной ценой смертей и разлук, – вот с чем уже невозможно было расстаться. Стыдно признаться, но факт. Случались, конечно, приступы безысходной тоски, слезливого психоза, ностальгии по счастливому дачному прошлому, когда все были живы и здоровы, однако невыносимо тягостное поначалу одиночество постепенно начало входить в привычку – в привычку быть самой себе хозяйкой и выбирать, что тебе делать и как жить.
В каком-то смысле она даже могла понять Марка, не пожелавшего ради дочери отказаться от привычного вольного образа жизни. Хотя что сравнивать? Денег у него навалом, квартира огромная, и ко всему прочему хозяйствует домработница. Уж он-то мог бы хоть ненадолго, пока Лялька снова не раскрутится, пожертвовать частью своих холостяцких радостей. Пусть, пусть слегка поднапряжется, хихикнула в воротник Люся, вспомнив опрокинутую физиономию известного продюсера, когда она согласилась приехать, как только он запустит свой проект в производство…
А если он и правда запустится, то когда еще рак свистнет… И свистнет ли вообще? – снова засомневалась она, так до конца и не поверив Марку, с жаром дважды повторившему при расставании, что он приступит к съемкам самое позднее осенью и, стало быть, ей уже пора складывать чемоданы… Сейчас! На осень у нее имелись собственные планы. Если все сложится хорошо – тьфу, тьфу, тьфу! – то в начале октября, сразу после годовщины Нюшиной смерти, она с легким сердцем отправится, как обещала, с Костенькой в загс. В светлом костюме, на высоких каблуках. Воздушный белый наряд, предмет девичьих грез, увы, уже не по возрасту. Эх, как же во времена оны она мечтала попорхать в пышном свадебном платье! Но этот прожженный бабник, врун и лицемер Маркс К. лишил ее такой возможности. А теперь – ишь, какой умник нашелся! – хочет лишить и элегантного светлого костюма с торжественной палевой розой в лацкане. Фигушки вам! Никуда ваша дорогая Лю не поедет…
Нет, разумеется, поедет. Ближе к майским, когда распогодится. В четверг вечером туда, в понедельник обратно. Как-нибудь Костя с Тимкой перебьются без пюре с горошком. Разве можно бросить девочку на произвол судьбы только ради того, чтобы насолить Марку? Тем более что оповещать его о приезде необязательно. Лялька тоже не протреплется: судя по всему, она уже давно точит зуб на папочку.
