Ознакомительная версия.
А через много лет я принял приглашение О. П. Табакова что-нибудь поставить во МХАТе, ныне МХТ. Но ставил я спектакль всё-таки ещё во МХАТе, то есть в Академическом театре (улыбка). Моё условие было таким: я прихожу в театр без пьесы. У меня есть идея спектакля, я всё про спектакль знаю, но пьесы в написанном виде не будет. Актёры вначале не совсем понимали, как можно репетировать спектакль без текста, но за тридцать репетиций «Осада» была сделана.
Репетиции проходили очень весело, мы беспрерывно хохотали. Хотя для меня это была трудная работа: мне нужно было запоминать огромное количество сымпровизированных актёрами текстов, а потом возвращать им их импровизации для закрепления. К тому же мне нужно было как бы обмануть актёров и дать им ощущение, будто спектакль делается сам собой. На самом деле он был тщательнейшим образом продуман, проработан и структурирован, хотя актёры привнесли в текст свои собственные краски, так как присваивали себе реплики полностью и произносили их так, как им было удобно и свойственно. Так что всех, кто участвовал в этом спектакле, могу назвать отчасти соавторами. Это кемеровские Женя Сытый, Костя Галдаев, Сергей Наседкин, Саня Белкин, Максим Кокосов. И два состава МХТ и «Табакерки» – это Сергей Угрюмов, Виталя Хаев, Андрей Смоляков, Игорь Золотовицкий, Паша Ващилин, Валера Трошев, Олег Соловьёв и приглашённый отдельно на роль Третьего воина Саша Усов. Именно Третьего воина я когда-то играл в Кемерове, да и на сцене МХТ два раза отметился в этой роли.
Ужасно люблю этот спектакль! Он и сейчас идёт в МХТ и является убедительным доказательством того, что способ и метод, которыми я делаю свои моноработы, вполне продуктивны, переложимы на других людей и дают внятный результат.
Пьеса в композиционном и содержательном плане не претерпела никаких изменений. А вот опыт постановки спектакля в МХТ и его долгая жизнь насытили пьесу большим количеством живых деталей, которых в Кемерове не было. Ну а что-то неизбежно забылось за шестнадцать-то лет.
Текст я снабдил картинками. Это эскизы и рисунки Ларисы Ломакиной, которая делала декорацию и костюмы к московскому спектаклю.
Она же рассказала забавную историю. Дело в том, что в этом спектакле вся сцена засыпана плотной коричневой крафт-бумагой, которой зрители не видят. Эта бумага не порезана, не порублена, а порвана на кусочки. Так порвать и помять её можно было только вручную. Лариса рассказала, что один человек целый месяц, по пять дней в неделю, по восемь часов в день, рвал вручную эту бумагу и чуть не сошёл с ума. Но иначе добиться нужного результата было невозможно. Тот человек буквально возненавидел театр как таковой, художников-декораторов, а особенно наш спектакль. Он явился на премьеру очень злой – но после спектакля улыбался и был счастлив.
Когда ездил в Грузию, взял с собой фотоаппарат. У меня есть хорошая профессиональная камера с очень хорошей оптикой, которую я приобрёл, скорее воплощая свою детскую мечту времён серьёзного занятия фотографией ещё в кемеровской студии, описанной мной в рассказе «Начальник». Но камерой я так и не воспользовался, оставлял в гостинице. С большим фотоаппаратом на шее я сразу же выглядел как приезжий и турист. А я в Тбилиси хоть и приезжий, но уж точно не турист. Но главное – мне не хотелось отключаться от потока жизни и острого её проживания для того, чтобы что-то попытаться зафиксировать. Всё равно ничего не удалось бы передать. Проиллюстрировать получилось бы, но передать – нет…
На этот раз я позвал в Тбилиси своего старинного друга из Омска. Я многих уже приобщил к Грузии и её столице, они тут же обзавелись собственными знакомыми и ездят туда самостоятельно, но Серёгу мне особенно хотелось свозить. Он там никогда не был, а ему уже за пятьдесят. В прошлом он очень хороший музыкант, давно ушедший в бизнес, человек невероятно чувствительный и тонкий. Тбилиси – город для него.
Когда мы подлетали к главному грузинскому аэропорту, Сергей не отрываясь смотрел в окно. Под нами были снежные вершины, заснеженные поля, и вдруг снег исчез, и вдалеке показался город. Но с самолёта Тбилиси не рассмотреть. С самолёта ничего не поймёшь… В аэропорту Сергей наблюдал, как быстро и любезно нам поставили визы, как бурно встречали меня грузинские друзья, а его – просто радостно, как давнего знакомого. Едем из аэропорта в город, Сергей вертит головой, а по сторонам ничего особенного, ничем не примечательные дома, можно сказать, типичные, обшарпанные… Он явно разочарован, несколько раз спрашивает меня: «Мы уже в центре?» А я говорю: «Подожди, подожди…» И вот машина поворачивает, мы выезжаем на мост…
Я помню своё первое посещение Тбилиси и знаю, что испытывает человек, впервые попадающий в этот город, приблизительно то же, что испытывает человек, впервые попав на концерт симфонической музыки и при этом – в исполнении выдающегося симфонического оркестра и великого дирижёра. Ты заходишь в зал, усаживаешься, вертишь головой, а из-за занавеса доносится какофония настраивающегося оркестра. То взвизгнет скрипка, то пискнет флейта, то протрубит валторна. И думаешь: ну куда я попал, зачем мне это нужно? Окружающие, видимо, хорошо во всём этом понимают, а я-то зачем припёрся, что мне, делать нечего? Но зал заполнился, наступает абсолютная тишина, на сцене – неподвижный и блистательный оркестр… И вот волшебный всплеск рук дирижёра… И тебя накрывает неведомой доселе волной звука и переполняющего душу впечатления…
Так же и с Тбилиси. Дорога из аэропорта, похожая на раздражающие и непонятные звуки, пострепенно нарастающий шум, а потом замирание дыхания, въезд на мост через Куру – и тебя принимает в объятия симфония этого города! Слева – старый город, с балконами, балконами, балконами, которые звучат, как мощнейшая струнная группа. Над всем этим возвышаются горы, где буквально зависли крепостные стены, храмы и уходящие ввысь по склону дома. И всё это мелькает, потом площадь, поворот направо – и всей мощью ударных и духовых вступает проспект Руставели…
Любой человек, привыкший к красотам Европы, исходивший самые прекрасные улочки Флоренции, Брюгге, Лондона или Праги, понимает, что он не готов к такому впечатлению, что попал в город, сотканный из самых разнообразных нитей, веков, культур и вкусов. Город, чудом уложенный в невероятной красоты ландшафт, нанизанный на нитку реки Куры как самым причудливым образом огранённый и оправленный бриллиант… Я видел, как Сергей буквально задохнулся, переполнился, утонул в этом городе и его симфонии. А я всё шептал: «Подожди, подожди…»
Нас, конечно, сразу привезли к большому столу. За столом, конечно, сидели ещё друзья. На столе – вино, сыр, зелень, пхали, баклажаны с орехами, солёная джён-джёли, хлеб… А по запаху ясно, что где-то в недрах кухни уже готовятся хинкали, бурлит чихиртма, дышат жаром угли для уже нанизанных на шампуры кебабов, а в темной печи доходят хачапури…
Я видел, что у Сергея закружилась голова от первых тостов, от первых отведанных яств, от плотной атмосферы настоящих добра и радости. Съев баклажаны, сыр, хлеб, а потом, после коротких инструкций, отведав хинкали, он шепнул мне: «То, что я знал как грузинскую еду… Это всё равно что, побывав на Брайтон-Бич, думать, что побывал в России». А я ему шептал: «Подожди, подожди…»
И вот пришло опьянение от еды, шумных голосов, тостов, вина… И накопилось, набухло что-то в воздухе… То самое, что должно непременно прорваться и излиться песней… И эта песня неожиданно зазвучала сама собой.
А за столом сидели певцы из Тбилисского оперного театра и мой драгоценный друг Дато, который руководит этим театром, и друзья, которые никакого отношения к искусству не имеют… А ещё итальянский дирижёр, приехавший для работы в Тбилиси, и его родители, и итальянские друзья, для которых всё было в диковинку, всё странно, всё чудно.
И вот певцы и не певцы: сваны, имеретинцы, гурийцы, кахетинцы, менгрелы… выдохнули такой звук, от которого сидящий рядом Сергей перестал дышать, а у итальянцев приоткрылись рты.
Этот звук таков, что его невозможно описать. Никто не может его себе представить, не побывав на грузинском застолье. Никакие записи не передадут этой мощи. Этот звук проникает всюду и всё собой заполняет. Он словно изменяет воздух, ионизирует его и очищает. Полное ощущение, что, когда вдыхаешь воздух, насыщенный звучанием грузинского хора, ты вдыхаешь что-то древнее, исцеляющее сердце и душу… Да и другие органы. Этот воздух имеет даже другую плотность, его почти пьёшь, как самое светлое и чистое вино.
А эти люди, забавные, многие с большими носами, кто-то с пузцом, кто-то лысый, преображаются: их плечи расправляются, они становятся прекрасны. Их полуприкрытые глаза словно разворачиваются внутрь, и в них появляется дымка, и хочется спросить: «Друзья мои, что вы сейчас видите?» – но песню прерывать нельзя, и потому это навсегда останется тайной, известной только тем, кто поёт.
Ознакомительная версия.
