Ознакомительная версия.
– Я еще отыграюсь, – сказал на прощание серьезно, нисколько не сомневаясь в своих словах.
– Конечно, Степан Анатольевич, а потом я опять вас разобью в пух и прах, мне теперь заниматься и заниматься, вспоминать азы, мышцы наращивать, – ответил радостно Мальцов. Коньяк растекся по телу и согревал, все страхи оставили.
Без подарков его, понятно, не отпустили. Николай вручил тяжеленную сумку и конверт с десятитысячным авансом.
– Как у нас водится, Иван Сергеевич, – отметил подобострастно, чуть склонив голову.
Сумку Мальцов взял и от аванса не отказался: Бортников обиделся бы, не прими он дачку, и, разбушевавшись, мог отменить свое решение из простого самодурства, оно в городе всем было известно.
Одно страшило по-настоящему: надо было заехать домой и вывезти шахматную библиотечку. Но и тут фортуна улыбнулась: в дом его пустили, даже теща, естественно, приехавшая встречать Нину в роддом и оставшаяся на ночь, поздоровалась сквозь зубы, правда, не поздравила с дочкой, что его только повеселило. Он подошел к колыбельке, маленькая Павла спала. Мальцов смотрел на нее, понимая, что не испытывает к новорожденной никаких положенных чувств, кроме жалости.
Вдвоем с шофером они быстро покидали книги во взятые загодя в супермаркете пакеты. С Ниной он обмолвился двумя-тремя ничего не значащими словами, интерес к книгам объяснил тем, что хочет вспомнить былое увлечение, чтобы совсем не оскотиниться в деревне. Надо отдать ей должное, она была корректна, поблагодарила за памперсы и простыню. Простились оба с явным облегчением. Всё-таки ангелы были сегодня на его стороне, подумалось ему.
Но стоило отъехать от дома, эйфория прошла. Шофер знал дорогу и был приучен молчать. Начиналась новая жизнь, о которой он не смел и мечтать, похоже, она могла стать весьма сносной, но могла и подвести под монастырь. Ярмо, которое Мальцов надел не раздумывая, – он ощущал его, оно уже натирало шею, давило на нее непривычно и настойчиво. Знала бы Нина, пронеслось в голове. Выходило, что он обманул всех, продался за сумку с продуктами и аванс? Но не позволил себе поддаться паническому настроению, «всё будет: коньяк и цыгане, и девки в ажурных чулках», – вспомнились слова студенческой песни, что пели у костра в экспедиции. И нахрена тебе всё это? – спросил его внутренний голос.
– Да пошел ты! – ответил Мальцов так громко, что тут же заметил испуганный взгляд шофера, брошенный в зеркальце заднего вида. – Всё нормально! У меня всё нормально! – сказал ему Мальцов вальяжно, и тут же смутился и уткнул глаза в пол. Личный водитель Бортникова не проронил ни слова.
В начале марта словно прорвало небесные скрепы, ночные ветры разбушевались не на шутку – давали последний бой со всем безрассудством и свирепостью, свойственными обреченным на неминуемую смерть. Днем на несколько часов из туч выныривало солнце, ветер стихал, и тогда снег, летевший всю ночь из поднебесья, начинал искриться и таять на глазах, но к вечеру холодало и влажный наст запечатывало крепкой бронированной глазурью. Провода покрылись ледяной оболочкой. При ярком солнце понурые мазутные столбы на поле, казалось, были соединены двумя напряженными огненными струнами, ночью ветер вытягивал из них одну нескончаемую печальную ноту. Началось полнолуние, в отраженных лучах луны наст светился потусторонним светом, как кафель в пустой операционной, в которой включили кварцевую лампу. Ветви на деревьях и кустах превратились в причудливые сосульки, снег налипал на них огромными комами, морозными ночами ветви не выдерживали лишнего веса и ломались с громким хлопком, похожим на выстрел. Вьюга сдувала с наста колючую заметь, заваливала расчищенные дорожки.
Утром и вечером приходилось работать большой фанерной лопатой, и всё для того, чтобы следующим утром снова выходить на работу. Сталёк засел дома, как делал всегда, когда кончался запой. Он сутками лежал на кровати, уставившись в потолок, выхаживался, ему было не до сугробов. К колодцу не ходил, набивал снег в пластиковую ванну, в которой мать стирала одежду. Снег в комнате таял, и он черпал воду чайником и тянул ее, студеную и мутную, из носика – поднести ко рту трясущимися руками стакан чаю было для него непосильной задачей. Мальцов с Леной убирали снег, причем соседка ни в чем ему не уступала. Лопата у нее была вполовину меньше, зато трудилась она размеренно и безостановочно до тех пор, пока дорожки вокруг дома не были расчищены до обледенелой земли. Она никогда не жаловалась на боли в скрюченной спине, хотя Мальцов знал, спина у нее болела постоянно: в молодости Лена сломала позвоночник, неудачно спрыгнув со стога на землю. Он часто останавливался передохнуть, смахивал со лба пот и с восхищением смотрел на снующую, как челнок ткацкого стана, Ленину лопату.
– Ты совсем не устаешь?
– Очень даже устаю, только мою работу за меня никто не сделает.
Рей носился вокруг по блестящему насту, не оставляя следов, поскальзываясь, падал на брюхо и катился по инерции, как на санках, заваливался на бок, лаял и веселился вовсю – ему всё было нипочем. Он отъелся, округлился, подрос и уже не поскуливал во сне.
Деревню окончательно отрезало от внешнего мира.
Сталёк «болел» пять дней, потом не выдержал, сбегал на лыжах в Котово и, вернувшись, матерился на чем свет.
– Думал, ноги поломаю, сплошной каток, три раза падал, но ни одной бутылки не разбил, веришь?
– Мастерство не пропьешь.
– Гадаю вот, как Валерик сено будет вывозить. Я четко сказал: вывозить не подписываюсь, нахрена мне эта мука.
– Какое такое сено?
– Летом деревню окашивал, у меня стожок в сарае припрятан. Всего-то делов, а деньги! У него сено вышло, сам мало косит, больше покупает. Вот и настал мой черед.
– Значит, сено продал и гуляешь?
– В деревне можно жить, Иван, знай только, где взять и когда продать.
«Сенной» водки хватило ненадолго. Вскоре Сталёк снова сорвался в поход. Вернулся с прибытком, бросил при встрече, что подписался-таки вывозить.
– Валерик фитилек запалил, переждал чутка, теперь на твоей спине сено и вывезет, – со смехом сказала услышавшая стальково признание Лена.
– Сталёк работы не боится, – забубнил свою мантру сосед. Мальцов ушел в дом, лишь бы не слушать пьяный лепет, злость переполняла его.
«Не лезь в их жизнь, не твоя, сами разберутся», – шептал себе и оттого только больше распалялся. Метод воздействия у кровососа Валерика был один, но наивернейший, и работал безотказно.
На следующий день чуть свет появился новый хозяин сена. Пришел пешком, притащив за собой на вожжах здоровенный короб, поставленный на охотничьи лыжи. Навалили в короб с верхом, увязали веревкой, Сталёк впрягся спереди, Валерик, воткнув вилы в кладь сена, толкал сзади. Тронулись, потащили. Рей, возбужденно тявкая, бросился за ними, Валерик пнул его валенком, щенок покатился кубарем по насту, вскочил, отряхнулся и встал в сторонке, провожал их уже молча, наученный горьким опытом.
– Силу взял, а в голове пока пусто, – прокомментировала Лена.
Мальцов свистнул песику, постучал ложкой по миске. Рей тут же кинулся в дом, этот сигнал он усвоил одним из первых. Дрожал от нетерпения, пока Мальцов накладывал остуженный суп с макаронами, но нос в миску не совал, знал, что можно и ложкой по носу получить, затвердил предыдущие уроки. Поев, тут же запросился на волю, скреб дверь, скулил, пришлось выпустить его на улицу.
В детстве Мальцов вот так же прибегал на обед, быстро споласкивал руки под умывальником, спешил к столу. Но мать всегда проверяла ладони.
– С мылом мыл?
– Угу.
– Понятно. Теперь пойди и вымой с мылом, – говорила она очень строгим голосом.
Приходилось возвращаться к рукомойнику, тщательно мыть руки уже с мылом, зная, что после будет еще одна контрольная проверка. Быстро съедал обед и опять уносился гулять, удержать его дома было невозможно. Мать всегда ворчала, отец, если оказывался рядом, ее успокаивал:
– Мальчишка, что с него взять? Вырастет – образумится.
Вырос и образумился. Теперь вот воспитывал Рея, потому что собственную дочь воспитывать вряд ли дадут. Скорее сел к столу, работа прогоняла дурные мысли.
Через какое-то время заглянула Лена.
– Сталёк назад прихромал, ногу он как бы подвернул, палочку сломил, чисто инвалид, идет – ойкает. Нет, не станет Сталёк горбатиться, выходит, он Валерика обставил.
– Может, правда подвернул?
– Как же, жди, не в первый раз такой фортель выкидывает.
– И что Валерик?
– Добрал остатнее, чуть меньше, чем первый воз, вышло, сам попер, он жилистый. Корова без сена сдохнет.
– Ну и Сталёк! Обставил, значит?
– Не радуйся особо, Валерик трижды отыграется, так у них и идет, в привычку уже вошло.
– Извини, Лена, слышать о них не хочу.
– Я что, повеселить зашла.
Повеселила. Уставился в окно, в набирающее черноту небо, на глазурованное поле с едва промятой тропкой посредине. Ветер гнал по насту снежную крупу, следы от лыж на улице почти замело. Мальцов представил себе, как Валерик один тащит воз сена сквозь метель, ползет в горушку, пробивается сквозь наметенные сугробы. Адский, нечеловеческий труд, зачастую на пределе человеческих сил – вот на чем держалось это отмирающее сообщество людей, немедленно вернувшихся к старинному образу жизни: купить бэушный трактор или грузовик было им не по зубам или по извечной скупости не приходило в голову. Ему противостоял другой взгляд на мир – полный пофигизм, как у Всеволи или Сталька. Первые боролись с жизнью, вторые со смертью, конец в результате был одинаков – погост принимал всех без разбора.
Ознакомительная версия.
