Поднимая телефон, я поставила чемодан на землю, он упал, открылся, часть вещей в пакетах выскользнула на землю. Новый костюмчик для Ийки, который я все же купила в том бутике, попал кремовым рукавом, изящно отороченным шитьем, в единственную крохотную лужу, которая встретилась мне по пути… Ну что же такое! Я почувствовала полную растерянность и чуть не заплакала. И правда, что ли, кто-то не пускает меня домой? Что же такое я там узнаю? Что-то очень плохое? Но что? Что может быть хуже того, что я уже знаю? Может, конечно, но…
Нет! Нет! Я гнала и гнала от себя эту мысль, я ее гнала все дни, что мне пришлось сидеть на Мальте и ждать самолета. Я ведь именно поэтому и позвонила Кротову, что не была уверена в крепости духа моей дочки… Я больше всего боялась, что она не выдержит, что, слабая и хрупкая, не сможет дождаться меня и… Нет! Я даже мысленно произносить этого не могла. Но теперь, когда я почти дома, мысли, упорно загоняемые вглубь столько дней, все же прорвались наружу, и мне стало от них физически больно. Мою голову изнутри раздирала картина, не вмещающаяся в нее, страшная, невозможная, чудовищная… Ийка не могла ничего с собой сделать, нет! Иначе мне бы уже позвонили… Обязательно бы позвонили, из милиции… Конечно, я же мать…
Я бежала бегом и никак не могла добежать. Дорога, как во сне, не становилась короче. Я никогда не думала, что так далеко живу от остановки, так далеко! Господи, но ведь надо еще перебежать палисадник… А здесь перекладывают тротуар! И все перегорожено! Ну надо же! Но я могу пройти под окнами… Нет, жильцы поставили себе заборчик, как на даче, и сверху обмотали его проволокой. И посадили уже рассаду. Кустики с сине-красными листьями у самой земли на секунду остановили мой взгляд, как какое-то страшное предзнаменование. Да нет же! Нет! Вот до дома осталось всего ничего…
На дороге передо мной стоял малыш лет двух с половиной. Совершенно один. Стоял и смотрел на меня, как я бегу навстречу ему. Смотрел доверчиво и внимательно, опустив ручки по швам. Я оглянулась в надежде увидеть его мать. И никого вокруг, вообще никого не увидела. Я остановилась. Так, опять приехали.
Поставив чемодан на землю, я присела перед малышом на корточки и спросила его:
– Где твоя мама?
Маленький человек подумал и ответил:
– Там.
Я быстро встала и опять оглянулась. Да нет же, поблизости не было ни мамы, ни кого-то, кто бы мог напоминать ее. Навстречу нам спешила с сумками отдувающаяся неопрятная тетка лет пятидесяти пяти, на детской площадке пили пиво подростки, поодаль ковырялся под капотом машины очень пожилой мужчина.
– А ты с кем гуляешь? – спросила я ребенка, снова присев. Теперь я разглядела, что малыш довольно чумазый, вокруг ротика засохли остатки еды, старенькую застиранную одежду срочно нужно хотя бы отряхнуть от грязи…
– С мамой, – ответил он и взял меня за шнурок ветровки.
– А где твоя мама? Давай пойдем к ней, а, малыш? Как тебя зовут?
– Па… вик… – произнес ребенок не сразу, полностью поглощенный блестящими шариками на веревочках моей куртки.
Я взяла Павлика на руки и, охнув – он показался мне после бега с чемоданом очень тяжелым, – решительно направилась к дедушке, ремонтирующему «копейку». Может, он видел маму мальчика, или знает хотя бы, в каком подъезде тот живет – в наших строгинских дворах, как в деревнях, за тридцать пять лет, пока обживался район, очень многие друг друга хорошо узнали, не раз ругались, дрались, мирились, тем более что район частями заселялся из окрестных деревень.
– Эй, тетя! Ты куда Павлика понесла? Поставь его на место! – услышала я звонкий окрик за спиной. Я обернулась вместе с чемоданом и Павликом.
Одна из девочек-подростков на площадке махала мне рукой с банкой пива, не сходя с места.
– Тебе говорю! Что смотришь, ворона? Поставь Павлика!
– Мама… – разулыбался Павлик и задергал ножками, пихая меня в живот. – Мама…
– Это твоя сестра?
– Мама… – в третий раз повторил Павлик и попытался выскользнуть у меня из рук.
Девочка тем временем подошла к нам и довольно ловко подхватила Павлика, шлепнув его мимоходом по затылку.
– Ты куда пошел, а? Балбес… Сказала – сиди рядом! Я что, должна за тобой бегать? А ты что решила? – решительно развернулась она ко мне. – Чужого ребенка прихватить? На органы, да? Все время говорят, что воруют детей на органы… Что смотришь? Беги давай, куда бежала!
– Ты его мама? – Я смотрела на девочку, едва ли она была старше моей Ийки. Даже несмотря на очень нетрезвое состояние, боевой раскрас строгинской уличной девчонки и сломанный передний зуб, «маме» нельзя было дать больше пятнадцати лет.
– Да, вот я его мать! А ты кто? Тебе чего надо? – Она, не отпуская Павлика с рук, слегка толкнула меня. – А ну давай иди, пока в лобешник не получила!
Мне показалось, что я узнала в девочке одну свою пациентку, не так давно, год или два назад, болевшую желтухой… Но возможно, я и ошиблась. В любом случае я была рада, что у мальчика нашлась мама, какая-никакая, и что мне можно продолжать путь. Хотя ноги меня никак домой не несли.
А дом мой уже был совсем рядом. Вот осталось пройти два подъезда, один… И я приду домой. И ничего плохого не узнаю. Ничего такого, что нельзя было бы изменить. Я уговаривала саму себя, чувствуя, как от тяжести чемодана, от неприятного инцидента с юной мамашей, может, еще от дороги и от резкой перемены климата у меня стучит в затылке и то и дело пролетает перед глазами зеленоватая пелена, густая и колючая… Ну, вот и мой подъезд. И дверь, удивительно, сразу открылась, не заел магнитный ключ… И никто у подъезда меня не поймал и не спросил, чем лечить простатит у мужа, кашель у детей и давление у бабушки… Вот и лифт наш работает, большая удача. Его двери тоже легко открылись, не заели на половине, и в нем сегодня не воняет ни табаком, ни чем похуже, да и на стенах, кажется, не появилось ни одной новой надписи, все свои, родные – про Андрюху-козла и Лизку из пятнадцатой квартиры. Стирай их не стирай, а кто-то обиженный все пишет и пишет послания худенькой девушке с четвертого этажа… «Лизка! – пишет этот кто-то, плохо учившийся в школе, но искренне переживающий вероломство Лизки. – Штош ты гатова унизеть себя за сто рублей!»
Так, вот я и дома. Я вставила ключ в замочную скважину и тут же поняла, что на верхний замок, по крайней мере, я дверь не заперла. Понятно. Идиотка. Уезжала на десять дней и даже дверь как следует не закрыла. Слушала в наушниках английский язык! «Откуда вы приехали? – Я приехала из России. – А там все такие идиоты, как вы? – Нет, только некоторые…»
Нижний замок, слава богу, я закрыла, но только на один оборот. Да, рассеянная я стала этой весной. С моей профессией подобное совсем недопустимо. Я открыла, наконец, дверь. И сразу увидела, что на кухне я забыта погасить свет. За закрытой дверью горел свет. Ну, надо же! Что же это я так, просто голову потеряла, уезжая! Дверь аккуратно прикрыла, а свет оставила.
Я поставила чемодан и даже не увидела, а почувствовала. Я боялась распрямиться, чтобы не увидеть, что ошиблась. Я чувствовала – по запаху, еще по чему-то неуловимому – Ийка дома… О господи… Мне ведь это не кажется?
Я открыла рот, чтобы позвать ее, да так и осталась с открытым ртом. Включила свет в прихожей, чтобы убедиться. Да, точно. В углу у обувного шкафчика стояли светлые Ийкины мокасины с голубыми веревочками, один ботиночек испачкан чем-то рыжим сбоку…
И рядом… чьи-то мужские ботинки. Чистые, светло-коричневые, с аккуратными округлыми носами и тонкими элегантными шнурочками. Я смотрела и смотрела на эти шнурочки, слушая тишину в доме. И… что все это значит? Ийка с кем-то пришла домой… С молодым человеком… Вот и куртка висит мужская, ветровка… И Иечкино короткое пальтишко… Как же мне быть? А если она с ним… Да нет! Не может быть! Но лучше, конечно, выйти обратно и позвонить, чтобы не спугнуть ее, а то получится, что я застала ее врасплох…
Плохо соображая, что мне делать, я снова влезла в свои туфли и, подхватив чемодан, открыта входную дверь. В этот момент дверь с кухни распахнулась. И тот, с кем я решила не общаться, чтобы не причинять себе липших страданий, кому я решилась все рассказать об Ийке, кто не захотел (или не смог?) со мной говорить вчера вечером, вышел из моей кухни, сворачивая на ходу газету.
– Здравствуй, Саша, – сказал Кротов, потянулся и даже зевнул. – Извини, не спал почти всю ночь.
– А где Ийка? – спросила я, видя, что кухня пуста, а на столе стоит одна большая чашка, из которой, видимо, Кротов пил кофе. В кухне приятно, по-домашнему пахло кофе.
– Спит, – он кивнул на прикрытую дверь во вторую комнату.
Я быстро скинула туфли и пошла к ней. И остановилась. Посреди большой комнаты боком стояло наше австрийское пианино.
– Извини, не успел придвинуть к стенке, – объяснил Кротов, входя за мной. – Ийка сразу легла спать, боялся ее разбудить.
