Стася однажды поинтересовалась, звонила ли мама врачу или уже потеряла его номер. Александра сказала, что номер у нее до сих пор в кармашке сумки, но как-то неудобно отвлекать занятого человека. Она решила, что поближе к Новому году отпросится с работы, поедет в больницу и просто оставит для Вадима в травмпункте «подарок от Стаси». А там уж его найдут.
Новый год приближался. Как всегда – обычная суета, подготовка к празднику, шарики-гирлянды, елочные базары, рекламный ажиотаж – «Праздник приближается! Праздник приближается!» А ко всему этому в комплекте шел мороз, который за день стояния на работе пробирал до костей продавщиц на рынке, несмотря на меховые шапки, теплые свитера, пуховики, трое штанов и валенки. Первую зиму Александра пыталась «держать фасон», несколько скептически поглядывая на соседок, одетых как капуста, без претензии на моду. Она никогда не была богатой, не имела дорогих брендовых вещей, но еще в юности научилась хорошо шить, со вкусом и чувством меры, поэтому одевалась и недорого, и красиво. В старших классах школы ее дразнили «Шурка-Шанель». А потом и на работе, в отделе кадров картонно-бумажной фабрики, была образцом стиля. Так же одевала Александра с самого детства и Стасю. Она считала, что любая женщина может хорошо выглядеть, если, конечно, захочет. Тетки, закаленные рынком, эту ее черту тоже отметили и хихикали между собой, не столько зло, сколько иронично, прикидывая, сколько времени понадобится, чтобы базар обтесал эту провинциальную «модель».
Александра сопротивлялась «профессиональному стилю» до зимы. Держалась еще и по первому снегу. Но когда легкая простуда перешла в тяжелый бронхит (притом, что негде было и отлежаться с раздирающим грудь кашлем и температурой), тенденции итальянской зимней моды уступили проверенному стилю северных широт. Выручила ее тогда Павловна, соседка, которая неподалеку продавала с мужем колбасы и знала о печальной истории Александры и Стаси. Она забрала ее к себе, сказав, что комната их дочери свободна, пока та в командировке, а переносить бронхит на ногах – так недолго и до пневмонии, а то и до туберкулеза. Александра отказывалась, но слово «туберкулез» прозвучало фатально, и она согласилась. Пять дней лежала и кашляла она в чужой квартире, заваривала и пила травяной чай, ела таблетки и «работала над собой» – внушала, что она здоровая, сильная и выносливая и что победит все болезни. Вот после этого и стала она одеваться «как все». Но в душе ненавидела эту «капустную» неповоротливую одежду, а еще так и не приобщилась к «сугреву» алкоголем, к которому уже привыкли ее коллеги за годы стояния на базарах и таскания там ящиков. Шла вторая зима в столице. Мало что изменилось в их жизни. Но Стася училась, и это было главным. А Александра ждала весны. Ждала ее, как молодой матрос с подводной лодки ждет завершения плавания, чтобы ступить на твердую землю и вдохнуть настоящего, сочного воздуха.
Стася готовилась к школьному новогоднему концерту, а потом на каникулы они собирались в родной городок к дедушке и бабушке, мама – на три выходных дня, а Стася – на целых две недели. Александра спрятала руки в перчатках с обрезанными пальчиками в карманы своего тулупа, потопала ногами и замерла, глядя на то, как напротив в загородке люди выбирали елки. Невольно задумалась о недалеком уже празднике и радовалась возможности съездить домой, побыть вместе с родителями и дочкой. Взгрустнула, подумав, что безвозвратно ушли те времена, когда семья была семьей, Стася еще маленькой, когда собирались они все за большим овальным столом, который и в трудные времена на Новый год не пустовал, говорили простые душевные слова, смеялись, пили шампанское и обменивались подарками. Наверное, это было счастье. Такое обычное, бытовое… А теперь одному Богу известно, что у них со Стасей впереди.
Вдруг внимание женщины привлекло оживление у соседнего прилавка. Она увидела уже знакомую пару – девушку с микрофоном и парня с кинокамерой на плече, они снова опрашивали людей о счастье. На этот раз они прижали к витрине с мандаринами, хурмой, грейпфрутами и другими яркими дарами далеких стран худощавого старичка с профессорской бородкой, в очках и с портфелем в руке. Он сначала удивленно смотрел на напористую парочку, а потом сказал:
– Знаете, молодые люди, возможно, я всю жизнь ждал этого вашего вопроса, потому что имею относительно именно этого понятия собственную теорию. – Он прищурился, улыбнулся и обвел взглядом всех вокруг – и журналистов, и хозяйку палатки, зацепив краем глаза и Александру. – Как профессор филологии считаю, что слово «счастье» имеет в своем корне морфему «час», присущую также слову «часть». И, между прочим, не только в нашем языке. Вот, даже французское слово «bonheur» скрывает в себе «heur», то есть «час», а в целом означает «хороший, добрый час». Вы понимаете, к чему я веду?
Девушка с микрофоном, наклонив голову, слушала профессора. Александра и сама удивленно замерла, ведь только что, вспоминая прошлое, тоже думала о счастье. Какая-то дамочка, которая сначала нервничала, потому что профессор и съемочная группа загородили доступ к прилавку, тоже притихла и прислушивалась. Только продавщица нетерпеливо топала валенками, мол, кому-то здесь о счастье интересно, а мне нужно план делать! Но когда поняла, что тоже может попасть в кадр, декорировала лицо улыбкой.
– Вот я и говорю, – продолжал профессор, – СЧАСТЬЕ не является константой, это эфемерное, временное состояние (вспомним морфему «час»!) Это состояние дается нам извне или достигается нами только на какой-то период, на время, на определенную долю нашей жизни. И говоря, что какой-то человек счастлив, мы должны сознавать, что счастлив он в сей момент или в период, о котором идет речь! Народ мудр. И мудрость свою он зашифровал в словах, засекретив в них свои многовековые наблюдения. Против закона природы не пойдешь. Вы понимаете?
– И что – человек обречен на временное счастье? – удивленно спросила девушка с микрофоном.
– Это, милочка, уже следующий вопрос. А вы меня остановили ради одного. Я вам на него ответил. Счастье – это эпизодическое ощущение невероятной радости, гармонии, удовольствия. Но – только в определенный период человеческого бытия. Будьте здоровы!
Сказав это, профессор давно забытым жестом приподнял шляпу, вежливо наклонил голову, снова установил шляпу на место и отошел от прилавка, будто его там и не было. Девушка с микрофоном пару секунд искала его глазами в человеческом вареве рынка, а затем махнула рукой оператору:
– Жека, выключай! Снято.
К лотку стали подходить новые покупатели, продавщица взялась нахваливать товар, журналисты двинулись к загородке с елками, а Александра снова задумалась. Но вскоре ее вывел из размышлений мужской голос:
– Взвесьте, пожалуйста, пару килограммов мандаринов и штуки четыре лимона.
Александра вздрогнула, подняла взгляд на покупателя и застыла. Перед ней стоял врач Вадим Игоревич. Вадим. Не дождавшись адекватной реакции на свою просьбу, покупатель оторвал взгляд от фруктов, посмотрел на женщину, к которой обращался, и тоже замер.
Антонина с медленной элегантностью ходила по залу, держа в руке бокал с красным вином. Иногда она останавливалась и рассматривала картины на стенах и скульптуры. Делилась впечатлениями с приятельницей Кирой, хозяйкой небольшого салона по пошиву вечерних платьев и изготовлению аксессуаров. Она и пригласила Антонину на открытие предрождественской выставки двух французских мастеров. Один из авторов представил киевской публике натюрморты, написанные масляными красками, второй – скульптуру, французский авангард. Их сочетание в общей экспозиции в стенах одной галереи казалось странным. Но организаторами была подведена идейная база: мол, все крутится вокруг потребления пищи – и натюрморты, и странные скульптуры, не менее странным образом причастные к гурманству, да и славный фуршет был устроен для гостей тут же, посему идейный круг замкнулся.
Не сказать чтобы Антонина хорошо разбиралась в искусстве, могла сравнивать и оценивать, но случайный взгляд вряд ли бы это обнаружил – смотрелась она здесь очень органично, как и другие иностранные и местные гости, приглашенные на церемонию открытия. Собственно, интересовала ее не столько выставка, сколько обещанная приятельницей «тусовка» с интересными мужчинами – и нашими, и заезжими. А еще она не могла забыть три года, проведенные во Франции, а затем еще три в Германии, где муж преподавал студентам и работал с аспирантами, а она растила Вадика и беззаботно жила в уютно и разумно устроенном кем-то мире, которого ей так не хватало после возвращения на родину.
Стресс, вызванный романом Игоря с Соней Тютюнниковой, потерял первоначальную силу, и переживания уже не так бередили душу, хотя история эта продолжалась. Однако беседа со странной Яной, психотерапевтом-любителем, а может, и случайное знакомство с Александрой, несколько понизили градус ее страданий, но появилось непреодолимое желание отомстить. Пусть даже профессор Игорь Соломатин ни о чем не узнает, но сам этот факт измены должен был сравнять счет на воображаемом поле битвы. А если бы и узнал? Лучше бы узнал, когда Антонина, например, уже нашла бы себе отличную пару и в виде сюрприза эффектно сообщила бы мужу, что он теперь свободен и может, не скрываясь, уделять максимум внимания своей любимой Соне…
