Ознакомительная версия.
– Как же вы, ты в Америке?
– О, нормально, сейчас нормально! Они на меня сами вышли. Они же там следят за нашими. А у нас до развала, знаешь, какая оптика была? Лучшая в мире. Я в этом деле человек не последний, знаю. Я все-таки доктор наук… Вот они меня и вычислили. Языка я совсем не знал, когда прибыл. Так, базовый… Перебивался случайными заработками… Тут, представляешь, пришел факс, я везде запросы отправлял.
– У тебя был факс?
– Нет, не у меня, там, где я жил, там был факс. В общем, на русском, приглашали и все такое. Я на собеседование пришел, сразу понял куда. Там американец и переводчик, хорошо так переводит, почти без акцента. Предложили приличные деньги, и работа по моей специальности…
– Ты к цээрушникам что ли попал?
– Нет, к военным… я так думаю… но это не главное, главное, что не прошло и нескольких месяцев, как мне предложили эту командировку. Вот, виски пью, дорогой… Тебе нравится виски?
– Я предпочитаю коньяк.
– Ну, да, да, – он засуетился. – Ты когда в Москву?
– Дня через два.
– Можно тебе позвонить?
Виски на голодный желудок мы закусывали «сникерсом», поделенным на двоих. Теперь этот злосчастный напиток шумел в моей голове, шумело все, что говорил Алекс, грохотал вагон, грохотал поезд.
– Можно, – ответила я.
На платформе Алекс стремительно поцеловал меня в губы, под насмешливые крики проводниц.
Он действительно позвонил мне в Москве. Мы даже встречались. У него там что-то не ладилось с договором, Алекс приуныл, уже не восторгался всем подряд, и очень хотел побыстрее уехать в свою Америку. С ним стало скучно.
Потом он уехал, наверно… Надеюсь, что не в трюме танкера.
Марат добрался до своего Кузнецка, татарин тоже где-то сошел. Мы остались вдвоем с Диной и наслаждались покоем.
В вагоне стало посвободнее. Теперь в тамбур выходили курить женщины, сначала робко протискивались в дверь, поглядывали с опаской. Но, увидев таких же, как они, приверженок дурной привычки, успокаивались, здоровались, знакомились, спрашивали зажигалку.
Тамара оказалась нашей землячкой. Значит, теперь нас уже трое едет до самого конца.
Дина живет в Питере, точнее, она там учится. В Жезказгане у нее больная мать и загулявший отец.
– Я так не хотела ехать, – жалуется она, – видели курсантика, который меня провожал? Это мой жених! – она рассказывает о женихе с гордостью. – Он будущий морской офицер. Мы скоро поженимся. Представляете, у нас скоро свадьба, а тут такие неприятности. Угораздило же моих родителей оказаться в этой дыре! Я не хочу туда возвращаться! Ни за что! Лучше жить по углам, без квартиры и без денег, но только чтобы в Питере! Ну, или в Москве, – она словно извинилась перед нами. – Отец пил всю жизнь. Мама боролась, пока была в силах, но сейчас она больна, и никого рядом. У меня две старшие сестры, обе замужем, живут в России. Знаете, мы хотим забрать маму. А он пусть что хочет то и творит. Плакать не станем! Только… я думаю, что мама не поедет от него, – Дина вздыхает и отворачивается к окну.
– А моя мама умерла, – говорит Тамара. – К отцу едем. Он ничего, держится. У него свой дом, там сад, огород, хозяйство… Вроде бы тоже появилась женщина у него, но он стеснялся нас – детей, скрывал. Я ему сказала по телефону: «Пап, жизнь ведь не кончилась. Одному тяжело, что я, не понимаю, что ли? Когда рядом есть близкий человек – это хорошо». А он заладил: «Стыдно, дочка!». Маму он очень любил…
Тамарина восьмилетняя дочь живет благодаря инсулину. Татьяна, постоянно меряет у нее сахар.
– Я когда в Москву приехала, то ни о каком институте и мечтать не могла, – рассказывала Тамара, – куда мне с моим троечным аттестатом! В училище пошла, в строительное. Ох, помню, на практике, привел нас мастер в квартиру, выдал рулоны обоев и стоит смотрит, что мы с ними делать будем. Смех один! Я в общежитии долго жила. Лимитчица и блата никакого. Мои подружки все поразъехались, а я все сижу в четырехместке. Одна перестарок с девчонками семнадцатилетними. Так мне плохо было! Приехала домой и матери говорю: «Все, мам, не могу больше, возвращаюсь!». А она хоть и болела уже тогда, хоть и понимала, что очень далеко я, и тяжело и ей и мне в Москве без поддержки, но твердо мне ответила: «Не смей! Терпи, иначе всю жизнь свою здесь на чужой земле оставишь. Столько промучилась, добивайся, держись!». Так я разозлилась тогда! Вернулась в Москву и пошла прямо в профком. Стала требовать отдельное жилье. «Сколько лет я у вас работаю, совсем девчонкой пришла, теперь сама уже мастер, а вы меня в одной комнате с ученицами держите!». Потом к начальнику управления… В общем, никого не забыла. Женщина в профкоме тогда очень хорошая работала. «Пиши, – говорит, – заявление, мы тебя в отдельную комнату отселим, а скоро дом будет сдаваться, освободятся коммуналки…». Так и получилось: сначала мне комнату дали в мужском общежитии, без замка. Я сначала спать боялась, потом замок кое-как починили, но меня все равно ограбили. Вроде и грабить было нечего, а все равно залезли и утащили там вещи, на пропой конечно. Только меня после этой истории быстро в коммуналку заселили. Выдали мне ордер, приехала я, зашла, села посреди комнаты и заплакала. Все никак поверить не могла, что это теперь мое.
После-то я замуж быстро вышла. За москвича. Только мне перед его семьей кланяться не пришлось, они кланялись. Он пил сильно, так я его отучила. А потом дочка родилась, и вовсе не до пьянки стало. У нее диабет почти сразу обнаружили. Мы с ним первое время совсем ошалели, ребенок первый, единственный и такое! А потом привыкли. В режим вошли, что ли. Наверное, просто поняли, что надо держаться друг дружку, тогда все пересилим.
Тамарин муж – каменщик, он реставрирует храмы.
Наш вагон – прицепной. В Караганде мы стоим сутки. Нам повезло – идет дождь, иначе вагон накалился бы под степным солнцем и превратился в душегубку.
Дина уехала в город к родственникам, а я просто сплю целый день. Прошлым вечером, получив в обменнике местные тенге, я купила бутылку вина, и мы с Тамарой угощали уходящую смену проводников ужином.
Стемнело. Ужинали на ощупь. Вагон ведь не имеет автономного питания.
Я осталась одна в своем купе. За окном светил довольно сильный фонарь, при его свете я пыталась писать, но потом бросила и долго сидела, смотрела в ночь. Фонарь погас и вагон остался один на один с тьмой.
Странные ночи в степи. Не размытые или тягучие, как в России, а контрастные, прозрачные, сухие. И небо – черное, звезды, как новогодние лампочки на гирляндах, выпуклые и блестящие. Если долго смотреть на них, начинает рябить в глазах. Это потому, что я отвыкла.
В такие вот звездные степные ночи особенно странно чувствуешь себя, когда на космодроме ракету запускают. Бывший наш космодром Байконур от Джезказгана в нескольких десятках километрах.
У них ночной запуск. А у меня свидание дачное с соседом. Стоим мы в степи, в полной звездной черноте, и вдруг на небе, чуть левее, над горизонтом, словно кто-то включает некую невидимую кнопку. Сначала вспухает белесая точка, она начинает расти, и растет стремительно, так, что через мгновение нас накрывает, и погружает в молоко. Короткая паника, тело цепенеет, и легкие отказываются вдыхать, как будто не узнают воздуха.
Молоко постепенно редеет, становится туманом, дымкой и исчезает совсем.
Над водохранилищем висит дикая оранжевая луна. Мы тихо плещемся в ее дорожке, а на берегу она стекает с наших тел крупными расплавленными каплями.
– Завтра объявят о запуске, – смеется мой кавалер, – а мы уже знаем…
Утро.
Меняются проводники, и у меня появился очередной жених. Он пришел в белых штанах и белом же свитере; зовут его – Ер-Назар, он, по словам своей напарницы, не пропускает ни одной юбки. Я – его следующая жертва. Ер-Назар из тех, которые не понимают. Пол ночи он крутится возле нашего купе и зовет меня пить водку.
У Ер-Назара две семьи. Со второй женой он живет уже одиннадцать лет, и у них есть маленькая дочка Лейла. С первой женой он тоже родил дочь. Ни жены, ни дочери не останавливают пылкого Ер-Назара, он волочиться за постоянно возникающими на его пути новыми попутчицами.
Женщины определили его судьбу. Из некогда подающего надежды студента, а затем и аспиранта, – Ер-Назар стал тем, кем стал, теперь он мотается из Казахстана в Москву, из степи в лес и обратно. Он торгует водкой, калымит на безбилетниках, перепродает билеты, берет деньги за передачу посылок, выгадывает на всем, на чем только возможно, и не скрывает этого.
– Старшей дочери надо 450 баксов, иначе ее выгонят из института, – сетует он. – Значит, я должен, кровь из носу, добыть эти деньги, и отправить так, чтобы не знала вторая жена. Представляешь, она ревнует меня до сих пор!
Он небольшой, худощавый и все время в движении. Лицо его, тонкое, но в то же время, по-казахски скуластое, с темной кожей и множеством морщин и складок, словно застывших – так натянута кожа.
Ознакомительная версия.
