На следующий день Лантаров исподволь рассмотрел соседа. «Никакой он не старик, а борода просто скрадывает его возраст, – подумал Лантаров. – На его лице почти нет морщин, а кожа не дряблая и отвисшая, как обычно у стариков, а будто натянута на скулы и челюсти». И снова Лантарова поразили глаза этого человека: серые, непривычно подвижные, они казались провалившимися в глубоких глазницах и излучали неведомую и пугающую внутреннюю силу. В них отражалась какая-то иная, неподвластная его пониманию, жизненная философия, библейское спокойствие и глубина человека, который многое пережил. В то же время Лантаров не нашел в глазах Шуры превосходства или надменности, а когда взгляды их неожиданно столкнулись, бородач приветливо улыбнулся открытой, располагающей к общению щедрой улыбкой. Говорить он стал с той простодушной фамильярностью, свойственной старым приятелям.
– А есть еще книжка какая-нибудь? – обезличенно спросил Лантаров. Волна боли медленно и неумолимо накатывалась на нижнюю часть тела, и ему начинало казаться, что его по пояс опустили в кипяток.
– Есть, – ответил Шура, слегка усмехнувшись и не глядя пошарил левой рукой в своей тумбочке, на ощупь извлек оттуда тоненькую, зачитанную брошюру, проклеенную медицинским пластырем. – Не уверен, что тебе понравится, но в любом случае, попробовать можно. Иногда книга только с третьей или с пятой попытки читается – не всегда нам все сразу открывается.
Лантаров осторожно взял потрепанную книжицу, невольно обратив внимание на узловатые суставы на пальцах руки собеседника – кисть казалась клешней, цепкой и увесистой, как у гигантского краба.
– Я постараюсь, – пообещал Лантаров, сжимая челюсти от болезненных ощущений в области таза.
– Да нет, этого как раз не стоит делать, – убежденно возразил сосед, – если душа чего-то не принимает, значит, не готова. Надо искать то, что душе хочется узнать.
Кирилл кивнул, не зная, что ответить.
– Вот ты в детстве какие книжки любил читать?
Этот вопрос застал Лантарова врасплох, и, обескураженный, он некоторое время смотрел на Шуру и хлопал глазами.
– Да всякие разные читал – приключения, фантастику, – выдавил он наконец, нервно поглаживая полученную брошюру.
– Болит? – вдруг участливо поинтересовался Шура, указывая глазами на зажатые металлом тазовые кости Лантарова.
Лантаров кивнул и почувствовал, что вид его становится жалобным, страдающим.
– Старайся не думать об этом, а например, строить планы. Прикидывать, чем займешься, когда выйдешь отсюда.
«Какие планы? Я даже не знаю, кто я и есть ли у меня будущее вообще», – с горечью подумал Лантаров.
А новый знакомый словно читал его мысли.
– Это только на первый взгляд все представляется неопределенным. Я тоже через это прошел – как только начал строить планы, боль улетучилась, все стало срастаться. Теперь вот скоро выписываюсь.
В ответ Лантаров вздохнул и ничего не ответил. На душе у него было скверно. Как можно размышлять о будущем, не имея прошлого?! Он все больше чувствовал себя подавленным.
– Ладно, не горюй! По-крупному, твоя ситуация – фигня по сравнению с серьезными случаями. Представь себе, что бы ты делал, если бы узнал, что неизлечимо болен и жить тебе осталось шесть месяцев? Или что лежать тебе в кровати всю жизнь с переломанным позвоночником?
– Наверное, застрелился бы, – с оттенком безразличия произнес Лантаров, тупо уткнувшись глазами в потолок.
– Вот то-то и оно. А люди, настоящие личности, – Шура интонацией подчеркнул слово «настоящие», – не только выжили, но и на ноги встали. Живут полноценной, счастливой жизнью. Дикуль, например. Слышал про такого?
– Нет, не слышал, – буркнул Лантаров и хотел добавить, что и слышать не желал бы. «То они, а это я», – подумал он. Но воздержался от своих комментариев – не из вежливости, а из опасения отвратить от себя собеседника. Уж если с этим Шурой поссориться, тогда и разговаривать вообще не кем будет.
– А зря. У него перелом позвоночника был. Так он, вместо того чтобы слюни распускать, по пять часов ежедневно занимался. Придумал и разработал снаряды для себя, создал систему упражнений. И через несколько лет встал на ноги. Вот так! – закончил Шура с выдохом, но без победоносной торжественности, как это часто делают менторы.
«Несколько лет, – со злостью думал Лантаров, – не-ет, мне надо, чтобы я через пару месяцев уже сидел за рулем новой тачки, которая будет еще дороже потерянной. Чтобы бабло вернулось, и чтобы баб было немеряно!» Но шальная мысль тихо кольнула его в сердце: «А вдруг это все надолго?!» И опять все в низу живота и у ног показалось ему залитым цементом. Он судорожно вздохнул, как ребенок, который долго не может успокоиться после продолжительного плача.
Искоса Лантаров поглядел на соседа и изумился: как можно так быстро отключиться от мира, совершенно не замечать ничего вокруг? Действительно, Шура находился в это время где-то в другом, далеком, неведомом и, не исключено, занимательном мире, и Лантаров вдруг с оттенком досады позавидовал этому человеку, который с такой неимоверной легкостью совершал головокружительные прыжки во времени и в пространстве.
Лантарову ничего не оставалось делать, как осмотреть книжицу, что дал сосед. Ему бросилась в глаза выделенная ярким оранжевым цветом надпись: «Неизвестные силы в нас». Затем он с усилием прочитал название и имя автора: «Ханнес Линдеман. Система психофизического саморегулирования». «Не слова, а какая-то абракадабра, – подумал Лантаров с сожалением, – вряд ли такое осилишь». Он попробовал полистать, чтобы отыскать что-то интересное. Тщетно! Даже выделенные чьей-то рукой, обведенные цветным карандашом предложения не вызывали у него энтузиазма. Неподатливые буквы расплывались перед глазами, а механически прочитанные слова и предложения не вызывали живых картинок. «И как он может такое читать?!» – Лантаров в бессилии опустил книжицу.
«Но какие-то книжки я же читал, – в сердцах думал он, – ведь читать я, по меньшей мере, не разучился…» Его боль то нарастала, то отпускала, но мало-помалу он стал привыкать к ноющему состоянию избитого, почти безжизненного тела. Но в какой-то неуловимый момент кто-то милостиво распахнул клетку, и мысли стаей вырвались из неволи, тут же устремившись на неутомимых крыльях куда-то вдаль. И Лантаров с трепетом ощутил дыхание собственного прошлого – оно только местами казалось теплым и освобождалось кусками памяти, вырезанными с необъяснимой логикой, как будто кто-то щеткой очищал от налета ржавчины некогда загубленные пластины в его мозгу.
6
Из вневременных глубин на Лантарова смотрел испуганный и нервный, тщательно скрывающий неуверенность в себе подросток. Случалось, он был угнетен, когда мать с каким-то особым смаком умела мгновенно доводить себя до истерики при всякой его провинности, а потом так же, как по мановению волшебной палочки, успокаивалась и остывала. Ярость в ней странным образом сочеталась с леденящей отстраненностью, и после этих перепадов число проколов мальчика только увеличивалось.
Кирилл испытывал странное облегчение, когда матери не было дома. Не то чтобы он боялся ее, но всей надорванной душой ощущал нелюбовь, временами перерастающую в ненависть. В одиночестве мальчик наслаждался свободой, часами просиживал у телевизора или перелистывал картинки взрослых маминых журналов. Иногда его одолевала пытливость, а особо притягательным казался тайный материнский мир, упрятанный во внутренностях ее столика. Возможно, Кириллу не терпелось постичь этот мир, чтобы обрести тайный ключ к ее вечно затворенной душе.
Компенсацией мятежности у юного Лантарова стала скрытная, тихая, тщательно оберегаемая от постороннего взора шкодливость. Даже ругаться матом в школе ему казалось противоестественным, но он с усилием заставлял себя делать это лишь для того, чтобы не выделяться из группы сверстников. Курить он начал лет с двенадцати за углом школы, наигранно брызгая слюной сквозь зубы, с мнимой и дерзкой бравадой мальчишки, отчаянно играющего в закоренелого мужчину. Там же в особой, щекочущей нервы, атмосфере свободы обсуждались, разумеется, насыщенные адреналином новости: неожиданно налившиеся Наташкины груди, новые джинсы Андрюхи, пошлейшие анекдоты, досадный пропущенный мяч в ворота «Динамо» и возмутительный, павлиний прикид молодой учительницы истории Маргариты Алексеевны, который обнажал при ходьбе ее элегантные ножки до соблазнительной высоты. За углом школы нередко в воздухе повисал самый занимательный вопрос: а все ли женщины хотят этого?
Однажды в старой фарфоровой вазочке Кирилл случайно обнаружил заветный ключик от маминого столика и не удержался от осторожного осмотра. Он чувствовал себя не то удачливым археологом, добравшимся до тайн египетских фараонов, не то опытным разведчиком, вскрывшим планы неприятельского наступления. Исследуя все ящички с тщательностью детектива, он обратил внимание на скромную папочку. Сначала Кирилл принял содержимое за бухгалтерские отчеты, каких в ящиках стола было несметное количество. Сухие и неинтересные, пестрящие рядами непонятных цифр и обозначений, они укладывались с необыкновенной аккуратностью и в тщательном порядке, которому до фанатизма была предана его мать. Но эта папка пребывала совершенно в ином состоянии: находясь отдельно от стопок деловой бумаги, она привлекла внимание подростка подчеркнутой неприглядностью и чужеродностью. Оттуда, из глубин чьей-то болезненной фантазии, на поверхность сознания Кирилла вынырнул возмутительно похотливый доктор, отменный знаток тайных женских желаний. Работая не то в борделе, не то в каком-то мифическом заведении без названия, созданном для избранных миловидных существ с бархатистой кожей, этот доктор вел двойную жизнь, то и дело оказываясь замешанным в историях с порнографическим привкусом. Этот наглец проделывал с бедняжками такие невероятные и экзотические вещи, о существовании которых даже не подозревала разгулявшаяся, воспаленная фантазия подростка.
