Ознакомительная версия.
Поначалу была тоже мысль (особенно у Ани) как-то осадить «Вовку» из форточки… Но, подумав, я растолковал философски, что куда ж теперь человеку деться, может быть, это единственное, что осталось у него в жизни… Пробовали также сами выкрикивать «Вовк!», как только он появлялся и раскрывал рот (откашливание, иногда довольно брутальное, иногда чисто формальное, неизменно предшествует вовканью), но во-первых, стыдно, а во-вторых, всё же из-за сверхкраткости «вспышки» всегда прозёвываешь момент. Несподручно оказалось и фотографировать феномен: пока расчехлишь фотоаппарат, пока подбежишь к окну… нужно ещё тюлевую шторку отодвинуть – тогда он тебя видит!.. – плюс решётки эти дурацкие, сетка на форточке пыльная и клён новый тянется…
Была идея, коль уж явление ежедневное, приспособить его на службу искусству, как теперь принято, актуальному. Если каждый день фотографировать «Вовку», или снимать на видео вовканье, то получится глобальнейшее серийное метаполотно, на котором будет запечатлено однообразное, незаметное, неочевидное, как на отдельных кадрах фильма или мультфильма, но упорное движение героя… куда?.. – к смерти, конечно. Примерно тоже, вспомнилось, делали с героем кинофильма «Город без солнца», умирающим от СПИДа наркоманом (Безруков играет одну из немногих подходящих ему ролей), но там он недолго протянул, угас как свечка. А тут, коль ежедневно фиксировать (причём ритуал-то типовой, с небольшими вариациями, плюс единство места и времени), и впрямь калейдоскоп составится или кинопанорама из сотен и тысяч идущих по порядку фрагментов (за три года это уже больше 5 тысяч!). И не такая уж халява: какую-то загогулину – вроде как увеличенная киноплёнка с тремя десятками фоток – мы обозревали в Московском музее современного искусства, а за это как пить дать премию Кандинского дадут! Только тут опять же этический аспект: все мы не удаляемся от смерти, на алкашах и наркоманах это только более заметно, посему отнестись цинично и, задрав штору, щёлкать, как папарацци, всё же чисто по-человечески неудобно; а с ним ещё технический: нужно тогда какую-то маленькую камеру приобрести и установить её снаружи.
В итоге я иногда клал фотоаппарат на кухне и при прокашливании (которое иной раз издалека начинается) сразу срывался бежать фоткать или снимать видео через тюль – в итоге мировое искусство и мировая наука располагают лишь нескольким десятками однообразных неясных снимков да двумя-тремя коротенькими роликами, на коих, впрочем, наш «Вовка» запечатлён уже не один…
Второй сенсацией в мире ВОВК стало, когда однажды вместо Игоря (имя мы потом узнали, не сразу) появился другой «Вовка» – длинный, в очках, напоминающий кота Базилио из детского кино про Буратино, только похудее лицом и заместо котелка в кепке, и он с той же точностью, но как-то без энтузиазма, проделал весь ритуал, и выполнял его за отсутствующего (может, заболевшего?) мастера около недели! Тут уж мы дались диву!
И совсем уж сдались-раздивились, когда сей неофит, нечаянно-негаданно получив ответный сигнал-рык, распознал это как приглашение на рандеву, зашёл в подъезд и запросто поднялся в апартаменты к самому недостижимому Вовке!
Дальше они стали исполнять обряд чередуясь, а зачастую и вместе, причём и тот и другой, а иногда и совместно, стали изредка – а иногда почти ежедневно – восходить на площадку второго этажа и… собеседовать самому мистическому Вовке!.. Тут уже можно было слушать через нашу тонкую дверь, смотреть через замутнённый – как раньше были популярны такие тяжёлые, пузырчатые внутри зелёноватого стекла вазы – глазок, и даже фиксировать через оный некое слепое видео со звуком.
Между тем интенсивность и разнообразность явлений, будто по закону энтропийной необратимости, всё нарастала. Появился третий адепт-Вовка – лет тридцати (!), в вязаной чёрной шапочке и в джинсовке с псевдомехом. Вёл он себя совсем по-молодёжному, стыдно и смотреть. Возникал внезапно, безо всяких откашливаний, предисловий и приступов (второй, Базилио, всё же делал «гм-гм», хоть и условное, но весьма разборчивое). Подойдя к берёзе и невнятно-неумело вовкнув, брался за неё рукой, второй умудряясь подтягивать на весу шнурки на кроссовках. Дождавшись какого-то ответного сигнала (быть может, шевеления шторки), или просто отсчитав положенное время, он самым простым голоском и заштатным тоном негромко выкрикивал: «Как дела?» (какой позор! – вот старик-то Игорь вовкнет так вовкнет!), после чего отсчитав ещё секунд семь промедления, резво вбегал в подъезд и пробегал мимо прилипшего к глазку меня на заветный второй этаж.
Попытки анализа аудиовизуальных данных на первых порах ничего не дали. Два новых адепта, незаметно вскочив по лестнице – меня ещё постоянно отвлекали всякие насущные домашние дела – на несколько минут бесшумно исчезали: то ли войдя к Вовке, то ли получая от него почти беззвучные наставления при открытой двери…
И то такое предположение было сделано нами немного позже исходя из сопоставления с особенными, «не холостыми» визитами их родоначальника – Игоря. Когда джентльмен-аксакал, обделав всё честь по чести, а иногда и повторив для верности ещё пару раз, допускался наконец к восхождению (а было это всё же, по отношению к прочим, несправедливо редко), то на площадке 2-го этажа (уже, правда, необозримой из глазка) начинался некий коллоквиум, длившийся иногда минут по сорок (!). Это, как вы догадались, и дало науке длинные отрезки речи, по которым впоследствии и был изучен язык вовок. Но поначалу слышалось просто отрывочное порыкивание, местами более-менее похожее на отдельные слоги или даже слова, иной раз шёл какой-то счёт (можно догадаться по интонации, да и названия цифр на многих языках звучат похоже), но очень уж долгий… Даже если они набирали рублями на аптечный фонфырик, то надо было досчитать всего лишь до 28 – разве что на три-четыре фонфырика, и не только рублями!.. При этом ещё курили. Иногда (но редко) кто-то блевал. Иногда, когда кто-нибудь из жильцов проходил по лестнице, Игорь произносил что-то вроде приветствия – ему либо не отвечали, либо отвечали (но редко): «Здравствуй, Игорь».
Наблюдение в условиях подъезда, однако, затруднено: эхо, да ещё задымление, и сколько ни вслушивайся, такое ощущение, что всегда слышен только один голос… И звука открытия двери вроде не слышно, хотя звонок вроде бы слышен… Когда мы изловчились пронаблюдать процесс с другого ракурса, с улицы, никакого шевеления шторки, выглядывания в окно, силуэта в нём или ответного рычания мы не обнаружили. Сопоставив всё это с участившимся количеством безответных вовканий в день (когда и два новых, едва на ходу вовкнув, исчезали ни с чем), было даже сделано предположение, что никакого Вовки не существует.
Был, конечно, один случай ответа (или «ответа») «самого Вовки» – его наблюдала, вернее, слышала Аня, а я бы не мог стопроцентно заявить, что слышал именно «глас Вовки» – и я заявил более научно приемлемое: «мне кажется, что мне показалось». Возможно, подумали тогда мы, тут попахивает коллективным помешательством, и примкнуть к нему мы пока что не готовы. И несмотря на то, что обстановка более чем располагающая, как-то не хотели бы вовсе. Мы живём тут уже больше года, но сколько ни всматривались и ни вслушивались (с нашими кондициями это очень нетрудно), никакой Вовка никогда никуда не выходил, и к нему (кроме вышеозначенных абреков) никто никогда не приходил.
Но однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, во дворе перед нашей пятиэтажкой, появились два гражданина… Спешно понавовкнув по-над прекрасным медленно угасающим майским деньком, они взбежали по лестнице…
Послушав с минуту впустую, я что-то отвлёкся по хозяйству… прошло, наверно, около четверти часа, а то и больше… и подскочил к окну только тогда, когда непривычно широко и резко распахнулась подъездная дверь (пикающая, пока открыта, кодовым замком) и наши знакомцы, сдерживая её плечами, медленно и суетливо выкатились наружу… держа под руки ещё кого-то!.. Тут же раздались голоса – причём сразу отчётливо три голоса! И самый резкий, неприятный, необычный из них, немного гнусавый, словно у какого-то тролля, несомненно принадлежал – я его сразу вспомнил! – самому Вовке!!!
Вовка что-то бегло изрёк на ходу – то ли изысканно непристойное ругательство, то ли великолепнейшую сентенцию, но кажется, что всё вместе, ему одобрительно поддакнули и… потащили его дальше. Гуру вновь изрёк на ходу – а лучше на весу – нечто лапидарно-изощрённое, на сей раз даже затормозив подручных и подняв меж ними на воздух маленький скрюченный пальчик. Зелёный или красный, я не разглядел, но жест явно тот самый – страшноватый, из детства, из сказки про чудо-юдо, когда оно вдруг высунуло из таза с водой корявый палец-коготь и погрозило. Я аж уронил челюсть, не то что фотоаппарат…
Ознакомительная версия.
