Ознакомительная версия.
Зашел Коган, увидев эту картину, укоризненно покачал головой:
– Что же ты, товарищ Крутов, какой пример своим бойцам показываешь?
– Я в бою пример показываю, – и он потянулся к бутылке, – врагов революции били и будем бить, а выпить русскому человеку иногда очень нужно. – Он плеснул себе в стакан, выпил и безнадежно махнул рукой. – Впрочем, тебе, Илья Соломонович, этого не понять.
– Некоторые вещи, товарищ Крутов, мне действительно трудно понять, но давай перейдем к делу. Завтра рано утром выступаем, так что готовь отряд.
– Ну наконец-то! – обрадованно воскликнул Крутов. – А то я уж начал опасаться, что гражданскую войну без нас закончат.
– На наш век, товарищ Крутов, буржуев хватит, – усмехнулся Коган, – в России с ними покончим, за мировую революцию пойдем воевать. А пока нам необходимо выполнить директиву губкома и провести продразверстку в селе Покровка. Сам понимаешь, что на голодный желудок не повоюешь.
– Скажи ты мне по старой дружбе, дорогой Илья Соломонович, – с видимым недовольством и иронией обратился Крутов к комиссару, – какой же такой умник догадался на боевом скакуне землю пахать? У нас на Дону для пахоты быков запрягали, а резвых скакунов для ратного дела берегли. Что, кроме меня, некого посылать?
– Ну чего ты опять в трубу лезешь. Решение принималось коллегией губкома, а не единолично. Думаешь, мне охота с мужичьем возиться. Между прочим, в Тамбовской губернии крестьяне весь отряд продразверстки перебили. Да уже не один такой случай. Так что сам думай, не на прогулку идем, считай, что это тоже война.
38
В храме села Покровка заканчивалось крещенское богослужение, когда в городе начал свои сборы отряд продразверстки.
Коган вынул револьвер, и, провернув барабан, убедился, что все патроны на месте, снова сунул его в кобуру.
В это время Степан, облаченный в стихарь, вынес из алтаря запрестольный крест[20] и подал его одному из прихожан.
Крутов, полюбовавшись своей саблей и попробовав большим пальцем ее остроту, самодовольно вложил опять в ножны.
Степан вынес из алтаря запрестольный образ Божией Матери и передал его другому мужику.
Брюханов примкнул штык-нож к винтовке и повесил ее за плечо.
Один из мужиков в храме подошел, вынул из гнезда древко хоругви[21] и с благоговением встал с нею перед солеей[22], ожидая начала крестного хода.
В это же время Зубов, поиграв в руке ножом, сложил его и сунул в карман шинели.
Второй прихожанин прошел и, взяв другую хоругвь, встал в паре рядом с первым.
– По коням! – скомандовал Крутов и, вставив ногу в стремя, вскочил на своего коня.
Отец Петр вышел на амвон и осенил прихожан крестом.
– Ну, с Богом, православные, на Иордань[23]. – И сразу же затянул: – «Глас Господень на водах вопиет…»[24]
Хор подхватил песнопение, и вся процессия двинулась из храма к выходу.
Из распахнутых ворот разоренного женского монастыря выехал отряд продразверстки во главе с Крутовым. Он восседал на высоком кавалерийском коне. На голове его красовалась перевязанная красной лентой каракулевая шапка, лихо заломленная на затылок. Щегольской овчинный полушубок был препоясан кожаной портупеей. На правом боку болталась увесистая деревянная кобура с маузером, на левом – сабля. Красноармейцы в буденовках и шинелях, с винтовками за плечами, хмуро ехали на санях, ежась от мороза. На передних санях развалился сам Коган. Из-под пенсне, посаженного на крупный с горбинкой нос, поблескивал настороженный взгляд темно-серых, слегка выпуклых глаз. Закутанный в долгополый тулуп, комиссар напоминал нахохлившуюся хищную птицу.
Двери Покровского храма распахнулись, и из них вышел крестный ход. Мужики несли запрестольные образа[25] и хоругви. За хором шел отец Петр, широко улыбаясь. На нем сверкала нарядная белая риза. В руках он держал напрестольный крест[26] и Евангелие. Рядом с ним шел Степан, одетый в белый стихарь, нес кадило и требник[27]. За батюшкой шел весь народ, бабы – с ведрами и бидонами.
39
Отец Петр встал коленями на половичок, постланный у самого края проруби, вырубленной во льду в виде креста. Вода уже успела затянуться тонкой корочкой льда. Священник погрузил в прорубь большой медный напрестольный крест, проломив им корочку льда, и запел тропарь[28] Крещения. Хор сразу подхватил пение тропаря. Один из мужиков бережно вынул из-за пазухи белого голубя и подбросил его вверх.
Голубь закружился над речкой. Народ, задрав головы, с восторгом наблюдал за полетом птицы.
40
Степан зачерпнул из проруби крещенскую воду небольшой медной водосвятной чашей. Взял кропило[29] отец Петр, щедро окропил народ крещенской водой, и крестный ход направился в село. Бабы, весело поругиваясь и толкая друг друга, начали черпать ведрами и бидонами воду из проруби. Невдалеке, ниже по течению, еще одна прорубь, для купания. Около этой проруби толпился и стар и мал. Смех, шутки, радостные крики. Люди по очереди окунались в прорубь. Перед тем как окунуться – крестились. Выходя из воды, накидывали полушубки и выпивали по чарке. Степан тоже был среди купающихся.
41
В просторной горнице в доме отца Петра его жена, матушка Авдотья, вместе с солдатской вдовой Нюркой Востроглазовой делали последние приготовления к праздничной трапезе. Нюрка хлопотала у печи, вытаскивая оттуда пироги, ставила их на стол. Матушка Авдотья накрывала стол разносолами, когда в сенях послышался шум и схлопывание полушубков от снега. Дверь в избу распахнулась, и появился отец Петр с мужиками: Никифором, Кондратом и Савватием, все запорошенные снегом. Отец Петр скинул на лавку полушубок и тут же, запев тропарь Крещению, пошел кропить всю избу крещенской водой. Затем благословил трапезу, и все, рассевшись возле стола, принялись за еду. В это время пришел Степан, перекрестился на образа и присел на скамью у края стола.
– Никак вижу, Степка, ты тоже в прорубь окунался? А ведь хвораешь, и туда же, в холодную воду лезешь, – сердито покосился на него отец Петр.
– Так потому и лезу, батюшка, что хвораю, – улыбнулся Степан, – в Иордане-то святом и надеюсь вылечиться.
– Блажен ты, коли так веруешь, – уже примирительно сказал отец Петр.
Вначале все молча вкушали пищу, но после двухтрех здравиц[30] завели оживленную беседу. Никифор мрачно молвил:
– Слышал я, у красных их главный, Лениным вроде кличут, объявил продразверстку, так она у них называется.
– Что это такое? – заинтересовались мужики.
– «Прод» – означает продукты, ну, знамо дело, что самый главный продукт – это хлеб, вот они его и будут «разверстывать», в городах-то жрать нечего.
– Что значит «разверстывать»? – взволновались мужики, нутром чувствуя в этом слове уже что-то угрожающее.
– Означает это, что весь хлебушек у мужиков отнимать будут.
– А если я, к примеру, не захочу отдавать? – горячился Савватий. – У самого семеро по лавкам – чем кормить буду? Семенным хлебом, что ли? А чем тогда весной сеять?
– Да тебя и не спросят, хочешь или не хочешь, семенной заберут, все подчистую, – тяжко вздохнул Никифор. – Против рожна не попрешь, они с оружием.
– Спрятать хлеб, – понизив голос, предложил Кондрат.
– Потому и «разверстка», что развернут твои половицы, залезут в погреба, вскопают амбары, а найдут припрятанное – и расстреляют, у них за этим дело не станет.
– Сегодня-то вряд ли они приедут – праздник, а завтра надо все же спрятать хлеб, – убежденно возразил Савватий.
– Это для нас праздник, а для них, супостатов, праздник – это когда можно пограбить да поозоровать над православным людом. Но сегодня, думаю, вряд ли, вон метель какая играет, – подытожил Никифор встревоживший мужиков разговор.
Тихо сидевшая до этого матушка Авдотья всхлипнула и жалобно проговорила:
– От них, иродов безбожных, всего можно ожидать, говорят, что в первую очередь монахов да священников убивают, а куда я с девятью детишками мал мала меньше? – матушка снова всхлипнула.
– Да вы посмотрите только на нее, уже живьем хоронит, – осерчал отец Петр. – Ну что ты выдумываешь, я в их революцию, что ли, лезу? Службу правлю по уставу – вот и всех делов. Они же тоже, чай, люди неглупые.
– Ой, батюшка, не скажи, – вступила в разговор просфорница[31], солдатская вдова Нюрка Востроглазова. – Давеча странница одна у меня ночевала да такую страсть рассказала, что не приведи Господи.
Все сидевшие за столом повернулись к ней послушать, что за страсть такая. Ободренная таким вниманием, Нюрка продолжала:
– В соседней губернии, в Царицынском уезде, есть село названием Цаца. Конница красных туда скачет, батюшке и говорят: «Беги, отче, не ровен час до беды». А он отвечает: «Стар я от врагов Божьих бегать, да и власы главы моей седой все изочтены Господом[32]. Если будет Его святая воля, пострадаю».
– И что? – чуть не шепотом спросил Савватий.
– Да что еще, – как бы удивилась вопросу Нюрка, – зарубили батюшку, ироды окаянные, сабелькой зарубили, вот.
Ознакомительная версия.
