– Не читал, а цитируешь.
– Я цитирую цитаты, а не текст, – объяснил Степа. – Понимаешь разницу?
– Да, – ответил Солев, подумав. – Мировая культура цитирует Евангелие, а ты цитируешь мировую культуру.
– Вот именно. И когда мы на игре орали: «Распни его!», мы мировую культуру цитировали – цитировали цитаты. Я почти уверен, что никто из нас Евангелия не читал.
– Я читал и Гена читал.
– И что?
– И то. Боком нам выйдет, Степка, эта мировая культура…
Сказав так, Миша жадно присосался к пиву и пил, пил, пока не опорожнил бутылку, а Степа смотрел на него бледным взглядом и молчал, молчал… Молчание иссякло одновременно с пивом.
– Допил? Теперь рассказывай.
– Про что?
– Про Иуду, первосвященника и тридцать бутылок. Иуда предал Христа за тридцать сребреников, это я знаю. И что же дальше?
– А дальше он раскаялся, вернул деньги первосвященнику и повесился.
– Получается, что я уговорил Гену стать иноком, привел его на игру, а его там распяли. За это я взял с тебя пивную мзду, а теперь якобы решил ее вернуть. И вскоре, если рассуждать логически, я должен повеситься.
– Да.
– Отвечу как в том анекдоте про Рабиновича: «Не дождетесь!»
– Слава Богу, – сказал Миша, тускло улыбнувшись. – Рад, что у тебя всё нормально.
– А у тебя проблемы? – быстро спросил Степа и внимательно глянул на собеседника.
– Да, – ответил тот. – По-моему, у меня крыша едет.
– А симптомы?
– Гадание, игра и рассказ сплетаются с жизнью. Иногда я уже просто не могу провести грань. Это, знаешь, как просыпаешься и поначалу ничего не соображаешь: где сон, где явь, что всамделишное, а что через минуту забудешь. Лежишь и проводишь грань, а если не проведешь ее, то свихнешься. Сейчас я чувствую, что грани размыты: гадание, игра и рассказ реально влияют на мою жизнь.
– А рассказ уже дописан?
– Да, я его даже принес.
– Большой?
– Где-то на полчаса.
– Прочти. А потом поговорим.
Солев прочел.
– Мощный рассказ, вставляет, – похвалил Степа. – И все эти православные прибамбасы хорошо описаны, и идея понятна. Как у Владимира Красна Солнышка в «Подопытных крысах» идея, только еще круче: крыса завалила эксперимент вивисектора. Про ответы Ивана Федоровича тоже очень умно рассуждается, я бы так не смог и уж апостола Павла точно бы не цитировал. Ты откуда эту цитату взял?
– Из апостола Павла, послание к Коринфянам.
– Ты и апостола Павла читал?
– Читал. Я много чего прочитал для рассказа, и в церковь походил за материалом.
– Молодец. Поздравляю с творческим успехом.
– А то, что у меня теперь крыша едет, и я матери пугаюсь, как будто она из гроба встала, и Светку послал, и в ванну тянет с бритвой – это всё ничего?
– Читателям это всё не интересно, главное – продукт, а продукт ты произвел качественный. Но по жизни у тебя проблемы, согласен. Как и у меня.
– У тебя тоже?
– У меня тоже. И тоже после игры.
– Расскажи.
– Чего уж тут рассказывать… Все в дерьме и всё из-за меня! – горько произнес Степа. – Ты поссорился со Светкой, я – с Ленкой, с тобой я чуть не подрался… Мы все психуем и разбегаемся в разные стороны, как тараканы по кухонному столу, когда свет включишь. Этот свет включился, когда вы крикнули: «Распни его!» – а я с этим согласился. Нам стыдно смотреть в глаза друг другу, поэтому и разбегаемся. А какое состояние у Гены – я вообще не представляю. Я даже не представляю, куда он убежал тогда, ведь что угодно могло случиться. А позвонить ему я не могу, и никто из вас не сможет… Я эту игру придумал, жил ею больше месяца, а в результате вот что получилось. И теперь еще ты приполз. Так тараканов или крыс морят: таракан или крыса сожрет отраву, приползет к своим – и они тоже отравятся. Ты зачем приполз?! Зачем про Иуду рассказал?! Думал, мне легче всех?!
Миша ударил Степу. Степа ответил. Вскоре они, нервно посмеиваясь и переговариваясь, смывали кровь с лиц.
– Как тогда, на втором курсе.
– Точно, из-за Катьки.
– Слушай, Миш, а ведь еще один круг замкнулся, еще один виток спирали!
– Да. Фатум, блин!
– Только бы не повеситься…
– Заткнись! Мы вылечимся! Не бывает отравы без противоядия!
– Ага. В монастырь уйдем. Точняк.
– Зачем сразу в монастырь… Но кое-что у них позаимствовать можно. Он же черт, этот Иван Федорович, черт! А против чертей у них что-нибудь есть…
– Приедем в Дивеево и скажем: «Дайте нам что-нибудь против чертей».
– Ты тоже едешь?
– Еду, конечно. У нас на эту профсоюзную халяву почти полкурса подписалось. Там, говорят, красиво. Со всей страны экскурсии едут, а от нас недалеко.
– Часов шесть ехать.
– Всё равно рядом. Приедем и скажем про чертей. Интересно, что они нам пропишут.
– Можно, и правда, спросить.
– Можно. А то этот Иван Федорович сказал, что игра удастся на славу. Козел.
* * *
В то время, когда Миша и Степа смывали кровь с лиц, Гена Валерьев лепил снежок. Первый снег повалил около часу назад, большими влажными хлопьями, и Гена сразу же позвонил Вале и теперь шел рядом с ней по мосту над железной дорогой, сбирал с перил кружевные перлы и лепил, оглаживал и холил огромную холодную жемчужину.
– Зачем тебе снежок? – спросила девушка.
– Тебе подарю, – ответил юноша.
– Мило. Давай.
– Подожди. Вот сойдем с моста, я чуть-чуть отстану и тогда подарю.
– Ах, так!..
– Мост еще не кончился – готовь ответный подарок.
– Руки морозить не хочу.
– Как хочешь.
– И ты будешь кидать в безоружную?
– Хоть в безоружную, хоть в вооруженную.
– А если я обижусь?
– Значит, дура.
– Вот, значит, как! Хорошо, давай мне этот снежок, а себе слепи еще один.
– Держи. Только, чур, раньше времени…
– Вот тебе!
– Коварная! – взревел Валерьев, отряхиваясь.
– С первым снегом! – рассмеялась Велина.
– Ну, всё! – Гена заскользил загребущей дланью по заснеженным перилам. – Ну, всё! Куда побежала?!
Он настиг ее в конце моста и поразил в голову. Валя остановилась и стала вытряхивать снег из-за воротника. Гена помогал ей и извинялся.
Потом они гуляли по задичавшему парку с ржавыми аттракционами и смотрели, как он изменился под снегом. Парк побелел, но слой снега был недостаточен, чтобы скрыть подножную листву, и лик земли напоминал припудренное лицо в оспинах. Листья, еще остававшиеся на деревьях, были облеплены снегом и если падали вниз под его тяжестью, то с некрасивой поспешностью, как подстреленные птицы. Было тихо, и в этой тишине Гена беседовал с Валей о глухонемых.
– Хорошо, – согласилась она наконец. – Я поговорю с ними и со священником. Я слышала про общину православных глухонемых в Питере, при каком-то университетском храме. Для них литургию с сурдопереводом служат.
– Замечательно! – воскликнул Гена. – Если наберется группа, можно будет съездить за опытом. Ты им объясни завтра, объясни! Пусть приводят друзей. Хорошо бы, если бы ваши глухонемые тоже пришли, тогда бы уж точно бы…
– Наших не трогай, – отрезала Велина. – А с вашими я поговорю.
На следующий день в половине первого, как и было условлено, она оказалась на церковном дворе. Было пасмурно и грязно, вчерашний снег полностью растаял, орали грачи, народ выходил из церкви. Гена тоже вышел, троекратно перекрестился на двери и заозирался по сторонам. Было в его виде что-то неприятно-суетливое, Вале даже захотелось уйти, а когда он ее заметил и обрадовался радостью охотника, ей еще сильнее захотелось уйти. Но нельзя, нельзя: она возвещательница, у нее служение…
– Отец Димитрий сейчас выйдет, он переоблачается, глухонемой ждет его, – взволнованно сказал Гена.
– А как его зовут?
– Отец Димитрий.
– Глухонемого.
– Не знаю. То есть мне отец Димитрий говорил, но я уже забыл.
– Не важно, сама спрошу. А он один? Ты говорил, у него жена есть…
– Я ее уже примерно месяц не видел, она была беременная.
– Понятно.
Валя чувствовала в себе то же охотничье предвкушение, которое она распознала в Гене и которое в Гене ей очень не понравилось. Но теперь это не важно, пусть себе охотится; главное, чтобы до времени не догадался.
«Красивая и себе на уме», – подумал отец Димитрий, подходя к девушке вместе со своим глухонемым духовным чадом. Благословения она, естественно, не спросила, и священник мысленно попросил Господа о вразумлении – и себя, и ее, и Гены, и раба Божия Анатолия – всех вразуми, Господи! Девушка рассказала о питерской общине глухонемых при университетской церкви. Университетская церковь! В нашей глуши о таком только мечтать, почти так же фантастично звучит, как литургия для глухонемых…
– Ну а если Господь сотворит чудо, и наберется община, и будет получено благословение, смогли бы вы…
Нет. Естественно. Зачем же она тогда пришла – только из-за Гены? Очень оживленно, эмоционально беседует с Анатолием, жестикулируя и что-то беззвучно проговаривая. Анатолий что-то отвечает ей столь же беззвучно и размашисто. Сначала он выглядит удивленным, потом сердитым, наконец требует ручку и бумагу – это очень простой жест, отец Димитрий не знает, таков ли он в языке глухонемых, но в общении духовного чада с духовным отцом он таков.
