– Я должна тебя спросить, Эрик, – ожидаемо начала она, выпуская воздух через нос и нервно теребя подол платья. – Как часто твоя мама тебя бьет?
Стелла не спрашивала, бьет ли вообще… она спросила, как часто. Эх, почему она такая проницательная?
– Не очень часто, – выдал я.
Я понятия не имел, как оценивать частоту – раз в неделю для профилактики или два раза в неделю по поводу; все зависело от ситуации, причем, от меня нисколько не зависящей.
– Я не могу вмешиваться в ваши отношения, я не имею права… надеюсь, ты меня понимаешь, – изрекла она, пытаясь поймать мой взгляд. – Я не имею права осуждать ее, потому что я понятия не имею, что у вас происходит за закрытыми дверями…
Я слышал горечь в ее голосе, я различил досаду и злость. А что было бы, если бы она имела право? Забрала бы она меня из этого ада, спасла бы несчастного Эрика?
– Она вполне может обвинить меня в том, что ты эту ночь провел у нас – она же может подумать, что я тебя украла.
Я внезапно хихикнул, сам поражаясь своей неуместной реакции. Женщина дотронулась до моей коленки, но тут же убрала руку.
– Я хочу помочь тебе. Если ты знаешь, как будет правильно, я все сделаю. Только не молчи и не скрывай того, что может быть важно.
Звучало очень многообещающе, но стоит ли верить в чудесное избавление? И в самом деле, она не решится меня красть… я по глупости считал, что я, действительно, собственность Мадлен, которую она, каким бы ни было презрение матери ко мне, никуда от себя не отпустит.
Я впервые подумал, что моя мать, вероятно, сошла с ума, зациклившись в собственном страдании, стремясь утопить меня прежде, чем утонет сама; я был ее личным мучителем, персональным проклятием, в которое она с болезненным удовольствием погружалась снова и снова.
Она калечила меня физически и эмоционально, мстя за причиненный ей ущерб.
Да я тоже был болен – я, умом осознавая, что в моем уродстве нет моей вины, покорно терпел наказания, считая их заслуженными.
Я не мог разорвать порочный круг. Даже ради Стеллы – я с ужасом понял это – я сейчас не готов был отказаться от привычной травматичной реальности.
– Мадам, все не так страшно, как вы думаете, – в глубине души обливаясь слезами, лгал я. – Я сам виноват. Если я буду вести себя хорошо, этого не повторится.
Она не верила мне. Но она уважала мой выбор.
Напоследок, стараясь заложить семечко здравомыслия и надежды в мое истерзанное сердце, она добавила:
– В любом случае, знай, что я всегда помогу тебе. Обращайся к нам в любое время и по любому поводу. Здесь всегда тебе рады.
Я задыхался от удушающего чувства признательности, и огромных усилий мне стоило не броситься ей на шею и не разрыдаться.
Когда я демонстративно вернулся домой через парадный ход, Мадлен сидела в гостиной и что-то вышивала. Бросив на меня короткий взгляд, она никак не отреагировала и ничего не сказала.
Я так и не понял, расстроил ли я ее или обрадовал своим появлением – нуждалась ли она настолько в персональном мучителе, или же мой окончательный побег (когда-нибудь это произойдет) все же будет для нее избавлением.
========== 12 ==========
Прошла неделя. Погода испортилась, и на улице, в моросящий и холодный дождь, уже невозможно было долго находиться. Мадлен так и не поставила решетки на окна, и выждав два дня, пока мои синяки и ссадины заживут, а мать забудет неприятный инцидент, я вновь покидал комнату прежним способом.
Осень, как мне казалось, наступила внезапно и не вовремя – золотые листья на густой лужайке, из которых мы собирали фигурки зверюшек и приносили матери Виктора, превратились в бурые лужицы, а зеленая изгородь, отделявшая наши дворы, начинала редеть и чахнуть.
Пожалуй, еще недавно я в жаркий летний день подглядывал за артистами в масках, знакомился со Стеллой в собственном саду, высматривал за забором силуэты Виктора и его матери.
Теперь декорации поменялись, однако моя привычка и еще более возрастающая потребность проводить с ними время, осталась.
Иногда с Лео и Виктором, но чаще вдвоем с сыном Стеллы, мы играли на веранде. Я с досадой отмечал, как он многому научился за этот месяц, в том числе и от общения со мной.
Мы все чаще соревновались в остроумии и смекалке, стремясь доказать друг другу – и, как я сразу догадался, Стелле, – кто из нас более достоин похвалы.
Он не осознавал, как порой больно ранит меня его естественное очарование и неоспоримое преимущество в некоторых вещах – ему достаточно было сложить бровки домиком и округлить свои серые глазки, чтобы получить желаемое, – а я скрипел зубами от злости и раздражения.
Мать позволяла ему почти все, что он просил; он, словно ранее не замечая своих способностей до встречи со мной, сейчас оттачивал свое мастерство манипуляции, имея конкретный стимул.
Мы словно делили его мать между собой – я все больше сомневался каждое утро после пробуждения, стоит ли опять идти на поле битвы за внимание женщины, чьи ласковые прикосновения (пусть даже к плечу – она старалась не злоупотреблять моим расположением, решаясь лишь изредка гладить меня по руке в моменты особенного душевного единения) были самой желанной наградой за любое испытание.
Когда Лео завел разговор о соседских девчонках, меня словно осенило.
В какой-то мере мы уже не были детьми – мы вступили в книжный возраст влюбленных Ромео и Джульетты (пусть и немного младше), – полный мечтательного томления и воздушных замков. Мы с Виктором недоуменно переглянулись, слушая увлеченный лепет футболиста, которому, судя по всему, кто-то нравился.
– Они же все здесь крокодилы, – задумчиво протянул Виктор. – Да еще и глупые.
Лео неестественно расхохотался. Похоже, он был не согласен.
– Ты не видел ее, вероятно… они переехали недели две назад. Я с ней не общался, но, кажется, она разбавит местный коллектив.
– Да фу! – скривился сын артистки, высунув язык.
Я, если честно, был с ним согласен. Наблюдая за девчонками иногда, мне было искренне непонятно, как их пустоголовый треп вообще можно слушать. Визгливый смех и нелогичные игры с однообразными правилами – в этом привлекательность противоположного пола для Лео?
– Это ты сейчас не понимаешь, – с умным видом вещал мальчишка. – А мне уже двенадцать, я уже могу влюбляться.
Теперь настал черед Виктора залиться смехом, отчего его друг растерянно хлопал глазами.
– Да и слава богу, что не понимаю! Влюбленность отнимает разум! – заявил сын Стеллы. – Как какая-то девчонка может казаться привлекательной? Это игра твоих гормонов, а голова тут нисколько не работает!
Лео насупился, обозвал Виктора невеждой и сменил тему.
А я начал задумываться о превратностях любви, так трепетно описанных в художественных романах, воспеваемых самыми талантливыми авторами.
Учащенное сердцебиение, головокружение без причины, наполняющее все тело тремор и томление… желание петь и без умолку говорить, смотреть, не отрывая глаз, ловить каждое движение…
Мне вдруг стало страшно. А вдруг я влюбился?
========== 13 ==========
Виктор бесил меня все больше; я старался не обращать внимания, как он сначала невинно хлопает ресницами, а потом, словно специально, тянет руки к матери – по поводу и без, – удовлетворенно улыбаясь.
Я старался не часто ходить к ним домой. Я жил будто по расписанию – один день, с утра до поздней ночи наполненный музыкой (меня буквально распирало от собственных необузданных желаний и мыслей), а другой – в скрытом соревновании с мальчишкой, до жути напоминавшим мне меня, но только более удачливую версию.
Увлеченно играя на пианино, я пел, изливая душу – пел так, что потерял контроль над собой, окунаясь в пучину неземных страстей, – и не заметил, как рядом оказалась Мадлен.
Когда крышка хлопнула, больно ударив по пальцам, я невольно вскрикнул, отпрянув от матери в сторону, вскакивая с табурета.
