Она говорит об этом Скьялгу.
— Их можно слушать до бесконечности.
— Да, — говорит Скьялг. — Но сегодня тебе нельзя оставаться так поздно, как вчера.
— Нет, позволь мне сегодня посидеть здесь подольше. Тебе не понять. Человек не понимает, что значит жужжание шмелей, пока не сляжет надолго.
— Да, конечно.
Скьялг отворачивается, произнося эти слова. Он смотрит на запад.
— Скьялг, что там?
Все она должна знать. Каждую мелочь. Кто что видит. Что слышит. О чем думает. Вот что значит побывать в лапах у смерти. Чуть не лишиться этого мира навсегда.
Скьялгу хочется признаться, что ему все это уже надоело. Но он не имеет права.
— Что там, Скьялг? — тревожно спрашивает она, ведь он так и не ответил ей.
Он говорит, что ему показалось, будто нынче будет красивый закат. Но в последнюю минуту туча закрыла солнце. Поэтому с гор сразу потянуло холодом.
— Тебе не холодно? Может, отвезти тебя домой?
— Да нет же. Дай мне пробыть здесь столько, сколько я захочу.
— Хорошо, — говорит он.
— Я буду сидеть здесь, пока не загорю, не окрепну.
Скьялг пожимает плечами. Неужели она заговаривается?
— Чего ты пожимаешь плечами? Думаешь, я не поправлюсь? — говорит она, сразу занимая оборонительную позицию.
— Да ты уже почти поправилась, — говорит Скьялг, и это доставляет ей радость.
— Я сегодня весь день думаю о Бендике.
Бендик — ее покойный муж, которого она никак не может забыть.
Скьялг покорно отвечает:
— Ты всегда о нем думаешь.
— А ты?
— И я тоже.
— Знаешь, что твой отец сказал мне перед смертью, он сказал, что я ненамного переживу его. Это было в последний день. И по-моему, в последний час.
— Да, ты говорила.
Сколько раз она уже говорила об этом, думает он про себя.
Она продолжает:
— Не знаю, почему он так сказал. Я этого не чувствую. И мне хочется жить даже без него. Он не должен был так говорить.
Скьялг молчит. Но она не желает менять тему разговора.
— Когда я болела, эти слова чуть не стоили мне жизни.
— Не может быть.
— Да, да!
— Но ведь ты все-таки поправилась!
— Да… но… Это ненадолго. Кто знает, доживу ли я до снега. А мне так хочется его увидеть.
Ей все хочется увидеть. Скьялгу кажется, что она тонет в океане желаний. Вещь за вещью всплывает в ее сознании, становясь особенно желанной и необходимой: то шмели, то будущий снег.
А дерево шумит над нею. В нем сливаются силы небес и земли. Поэтому оно — чудо, и поэтому оно дарит покой. Дерево — это добрая примета, которой рады все люди.
— Пора домой! — неожиданно говорит Скьялг, будто в этом спасение.
— Нет.
— Но ведь поздно.
— Для меня не может быть поздно.
Он сдается. Отходит на несколько шагов. Садится на траву подальше от дерева. И когда только это кончится! Он опускает голову на грудь, как будто у него нет сил держать ее прямо. Проходит полчаса. Там, у него за спиной, большое дерево и его властная мать. Она смотрит вверх. На свое дерево. Она сидит к стволу спиной, и крона нависает над ней, как крыша.
— Послушай, Скьялг, — говорит она наконец, призывая его обратить внимание на то, что интересно ей. — Поди сюда.
Он поднимает голову. Все это время он сидел съежившись на одном месте. Похоже, что это затянется надолго.
— Что ты хочешь?
— Что я хочу от тебя? Почему ты так говоришь? А ты помнишь, как я тебе была нужна?
— Помню, — говорит он сконфуженно и покорно. — Может, хочешь домой? Воздух становится холодным.
— Да нет, нисколько не холодно. Послушай, шмели жужжат по-прежнему. Этим можно наслаждаться бесконечно. Нет, просто мне захотелось сказать, что я вдруг осознала, какое тут изобилие запахов, звуков, шорохов, жизни… Не знаю… но вдруг я осознала это гораздо отчетливее, чем раньше. Господи, сколько тут всего…
— Да.
— Ну зачем ты так говоришь? Ведь ты этого не видишь. И почти не осознаешь. Для этого требуется много времени.
Он не возражает ей. Молчит.
Вдруг она оборачивается.
— Там кто-то идет.
— Нет.
Никого не видно.
— А я слышу, слышу, что сюда идут. Знаешь, я как будто опьянела от всего, что тут живет, шевелится, копошится.
Скьялг поражен: сюда действительно идут. Это Сигурд, его старый товарищ. Сигурд приехал домой только на каникулы. Он живет в столице, учится на врача. Скьялг тоже учится в столице. Они много времени проводили вместе, когда жили дома, и часто видятся там.
Сигурд здоровается.
— Пошло на поправку? — спрашивает он.
— Да, спасибо, — отвечает она. — А я уже давно слышу твои шаги!
— Неужели?..
— Почему ты на меня так смотришь? — вдруг спрашивает она и отворачивается, пытаясь избежать его взгляда.
— Я не смотрю.
— Только что смотрел…
— Я вижу, что тебе гораздо лучше, — спешит сказать Сигурд. — Дай-ка мне твою руку.
Он обхватывает ее слабое запястье, где чуть слышно бьется пульс.
— Ты совсем здорова, — говорит он.
Она очень довольна. Верит ему. Спрашивает, скоро ли он вернется к своим занятиям.
— Скоро. А Скьялг?
— Нет, тебе придется ехать без Скьялга. Он должен остаться со мной. Мы с ним каждый вечер будем сидеть здесь под деревом. Мне хочется просидеть здесь всю осень. До снега.
— Ага…
— Сигурд, а ты-то хоть понимаешь, сколько тут всякой жизни, под моим деревом?
Сигурд не отвечает.
Скьялг стоит чуть поодаль. Слушает. Он слишком устал. Сегодняшний день, проведенный с ненасытной умирающей женщиной, кажется ему бесконечным.
Неожиданно Сигурд говорит:
— Нам будет очень не хватать Скьялга в городе.
Мать гордо отвечает:
— Еще бы, я вас понимаю.
Скьялг подавлен. Подавлен и беспомощен. Как давно уже начался этот день. Скоро ли они уже смогут говорить, о чем хотят…
Мать говорит в пространство. Может быть, она обращается к тем, кто стоит возле нее, а может, и ни к кому.
— Я не считаю, что у Скьялга есть повод для гордости, гордиться ему нечем…
Она улыбается.
— Но я все-таки родила его. И для меня это важно…
Она погружается в свои мысли. Сидит спиной к дереву. Высокому, сильному, под корой которого бродят соки. Она так близко от дерева, что могла бы погладить комель, если бы протянула руку. И она протягивает руку. Гладит кору. Гладит. Скьялг и Сигурд настороженно следят за ее движениями.
— Что это? — восклицает она громко и удивленно. Ее рука лежит на грубой коре у самого корня.
Скьялг и Сигурд не понимают ее. Неужели у нее помутился разум? Сигурд пристально смотрит на женщину. Она это сразу же замечает.
— Почему ты на меня так смотришь?
Сигурд отводит глаза. Говорит, что следует вернуться домой, уже поздно.
— Правда, пора домой, — говорит и Скьялг.
Она не обращает на них внимания.
— Я не хочу, чтобы на меня так смотрели, — говорит она, и рука ее скользит по коре. — Я не хочу домой. Что мне там делать? А здесь — мое дерево. Мне его подарил Бендик, когда вас еще и на свете не было. Так что оставьте меня здесь.
Это приказ. И они почтительно подчиняются ему, как и подобает сыновьям.
А она рассказывает им о том, что чувствует в эту минуту.
— Я ощущаю, как под корой течет живой сок. Конечно, вы мне не верите. Но что вы можете знать о моих чувствах. Я рукой чувствую, как текут эти соки. А это значит, что я не умру.
— Конечно, не умрешь, — быстро говорят они.
Но она умрет, скоро умрет. Нынче ночью. Завтра. Через неделю.
Она не отрывает руки от дерева. Она слилась с ним. С корой и древесиной. С листвой. С травой у подножия.
— А ведь и я была одной из тех, кто дарит жизнь. И я тоже. Когда я была молодая, это было моим самым горячим желанием. И оно исполнилось. Как бы ни были горьки мои мысли, я не забываю благодарить за это. Поди сюда, Скьялг! Ведь это я родила и вырастила тебя.
Он быстро подходит к ней.
— Что случилось?
— Я сказала, что, как бы мне ни было горько, я не забываю радоваться этому.
— Я слышал.
— Но я так устала.
— Хочешь домой?
— Нет, просто я чувствую, что устала. Это утомительно — долго сидеть под деревом. Здесь так много всего, и все напоминает мне о прошлом. Нет, это для меня слишком.
— Сиди спокойно, я отвезу тебя домой.
— Знаешь, Скьялг, — говорит она, и мысли ее уже заняты другим, — мне о стольком надо было подумать, а здесь все мое сделалось вдруг таким ничтожным, что я о нем позабыла. Здесь возле меня бог, а моего будто и нет ничего. Сигурд! Ты что?
Сигурд быстро выпрямляется.
— Ничего.
— А зачем ты меня трогаешь?
— Я хотел поправить.
— Нет, ты смотрел на меня. Не смей! Я хорошо себя чувствую.
Сигурд не отвечает. Решается. Укутывает ее пледом.
