что дело плохо. Народ явно недоволен. И, собрав остатки воли в кулак, он выкрикнул тем же голосом, которым вещал об адских муках:
— Эти мерзавцы хотят привести Мессию силой! Они носят манишки, стригут бороды…
Он не закончил. Подошел шамес и сердито сказал:
— Господин проповедник! Народ требует, чтобы вы замолчали.
Старик побледнел, язык прилип к гортани. С тяжелым сердцем проповедник повернулся к ковчегу, поцеловал полог и, несчастный, спустился с бимы, навсегда оставив шесть проповедей и седьмую вместе с ними.
А со временем исчез и гнев. Старик понял если ему надо зарабатывать на хлеб, это не значит, что еврейский народ должен оставаться в изгнании. Это несправедливо. Правда, младшую дочь нужно замуж выдавать. Эх, не могли они подождать с новыми проповедями еще несколько лет! Но ничего, Бог поможет, а евреи, хоть они и слушают новые проповеди, все равно добрые люди: куда бы он ни пришел, нигде не отказывают, всегда подают кто грош, кто копейку. А кое в чем стало даже лучше! Раньше, когда он не видел, в кружку кидали всякую гадость, а теперь, когда он ходит по домам и смотрит, что ему подают, мало кто ухитрится подсунуть фальшивую монету.
1903
В домишке Ханы-Добы шум и гам. Пятница, а Хана-Доба, как назло, поздно встала и теперь суетится у печи: Лейзер скоро вернется с утренней молитвы, а халы еще не поспели.
Постели не застелены, дверцы шкафа, которые каждый вечер снимают, чтобы сымпровизировать кровать для младших детишек, еще не повешены на место, и Хана-Доба в спешке без конца на них натыкается. Эдак и покалечиться недолго.
— Чтоб вас холера взяла! — ворчит Хана-Доба на своих младших, шестилетнего мальчишку и восьмилетнюю девчонку, которые путаются под ногами и лезут в печь посмотреть, не готовы ли булки. — Чтоб вас холера взяла! Не крутитесь тут, а то сейчас по голове дам!
Но они прыгают вокруг нее, пока Хана-Доба, окончательно разозлившись, не выгоняет их во двор:
— Идите к черту!
Но вот из синагоги приходит Лейзер. Он высокий и очень худой, у него впалые щеки, большие телячьи глаза и маленькая козлиная бородка. Он тяжело дышит под ношей — мешком, в котором у него талес и филактерии, и молитвенником «Древо жизни». Молитвенник и правда очень тяжелый, явно ему не по силам. Найдя за шкафом табуретку, Лейзер осторожно садится и, откашлявшись, тихо спрашивает:
— Хана-Доба, завтрак готов? С ног валюсь…
— Минуту, что ли, подождать не можешь? — взрывается Хана-Доба, потому что ей как раз показалось, что две булки подгорели снизу.
Она в отчаянии хватает лопату, ловко их вытаскивает, заботливо осматривает и, увидев, что все в порядке, сразу остывает и, вздохнув, говорит уже куда мягче:
— Иди умывайся. Две готовы.
Он тут же встает, чтобы вымыть руки, но вдруг Хане-Добе приходит в голову, что лучше бы повременить, пока не спекутся остальные:
— Подожди! А то еще закручусь с твоим завтраком, не досмотрю, и сгорят!
Лейзера обжорой не назовешь, он согласен подождать.
А чтобы притупить голод, он заводит с женой разговор. Мягко спрашивает:
— Хана-Доба, а субботу-то найдется на что справить?
— Не знаю… Два злотых осталось, один шамесам отдать и на другие пожертвования, но одного хватит, наверно. — И вдруг, на секунду задумавшись, продолжает: — Ума не приложу, что с этой свадьбой делать.
— Какая еще свадьба? — пугается Лейзер.
— Забыл, что ли? Сегодня кожевник Залман дочку замуж выдает.
— А нам-то что? — хмурится Лейзер.
Он человек родовитый, кожевник ему не ровня.
— Как «что»? — вздыхает Хана-Доба. — Все-таки не чужие. Мой дед, царство ему небесное, с бабкой Залмана родные брат и сестра.
— А тебе он кто? — Недовольный Лейзер начинает математически вычислять степень родства.
Несколько минут поломав голову, он высчитывает, что невеста, дочь Залмана, приходится Хане-Добе троюродной племянницей.
— Седьмая вода на киселе! — Лейзер делает вывод, что свадьба их не касается.
— Надо бы торт послать! — озабоченно возражает Хана-Доба. — Все-таки родственники.
— А сколько торт стоит? — Лейзер, как мужчина, в таких вещах не разбирается.
— Хороший — где-то злотый.
— А попроще?
— Тогда гривенник, наверно.
— Пошли какой попроще, — приказывает Лейзер. — Слопают за милую душу.
— Нехорошо получится, — не соглашается Хана-Доба.
— Ладно, посмотрим, — ворчит Лейзер, очень недовольный лишними расходами. — Дай уже поесть, в конце-то концов!
Но сперва Хана-Доба должна вынуть из печи халы.
— Голделе! — кричит она в окно восьмилетней дочери. — Сходи к Двоше, попроси на минутку большую лопату! Моя для хал короткая слишком!
Голделе с шестилетним Хаимкой во дворе тоже пекли халы, только из песка. Вскочив, девочка уже на бегу обернулась к братишке:
— Смотри, чтобы не пригорели! Я мигом!
Вскоре с большой лопатой в руках она вбежала в дом и радостно выпалила:
— Мама, музыканты идут! Ей-богу, музыканты!..
Следом, весело хлопая в ладоши, влетел маленький Хаимл:
— Музыкантики, мамочка, музыкантики!
— Что? Где? — перепуганная Хана-Доба выглянула в окно. — О господи! — всплеснула она руками. — Они к нам музыкантов послали!
— Где они?! — в отчаянии выкрикнул Лейзер.
И тут же увидел через окно целую капеллу со свадебным шутом Беней во главе!
Прежде чем Лейзер успел понять, что к чему, Беня, веселый еврейчик с бегающими глазками, уже стоял на пороге.
— В честь отца невесты! — скомандовал он, повернувшись к музыкантам. — Раз-два-три!
— Дайте хоть халы вынуть! — завопила Хана-Доба, но ее горестный крик потонул в громе музыки, наполнившей тесный домишко. — Сгорят же сейчас!
Она принялась быстро вытаскивать халы из печи, то и дело задевая черенком лопаты контрабас.
— Мне хозяйка играть мешает, — проворчал сонный контрабасист, лениво водя по струнам смычком.
Когда музыканты доиграли марш, Беня еще веселее, чем в первый раз, скомандовал:
— А теперь в честь свата реб Элиэзера, сына…
— Сына реб Ицхока, — голосом, каким только поминальную молитву читать, подсказал Лейзер имя своего отца.
Музыканты опять взялись за инструменты, но теперь без контрабаса, который после знакомства с лопатой нуждался в серьезной починке.
— Хоть бы поскорей убрались, — подмигнул Лейзер жене.
— Хоть бы ты убрался вместе с ними куда подальше! — рявкнула она в ответ, чуть не плача от досады.
Музыка смолкла, и Беня объявил:
— Счастья вам! И дай Бог вашим детям хороших суженых…
И вытянулся по струнке перед капеллой, как генерал перед строем солдат.
— Заплатить надо, — шепнул Лейзер Хане-Добе.
Вздохнув, она сняла с печки ржавую жестяную кружку, вытащила два злотых и протянула Бене.
Тот поблагодарил, пожелал в рифму всяческих благ и скомандовал капелле:
— Шагом марш!
Музыканты, смеясь, двинулись к выходу. Контрабас на прощанье зацепил лопату, и она с грохотом упала на пол.
