Вот с этого-то все и началось, говорили старики, а кончилось тем, что Ба Эдро все потратил на бойцовых петухов. Их у него было великое множество, и каждому отведена особая клетка. Были у него петухи техасской породы, были петухи с Бисайских островов, из Батангаса и из Биколя[25].
Ба Эдро целыми днями не расставался со своими любимцами. Кажется, никто ни разу не видел его без петуха в руках или под мышкой. Если он и задерживался допоздна, то обязательно из-за петуха: увлекшись беседой о любимом занятии, он забывал о времени и мог говорить часами. Но и за разговорами не забывал о деле: то выщипывал петуху перья, которые, по его уверениям, только мешают во время боя, то окуривал его дымом, от чего якобы он станет зорче.
В Таринг Маноке часто говорили о Ба Эдро и до его болезни. Женой он так и не обзавелся, а когда женился его племянник, прежде живший с ним, он и вовсе остался один. Седина уже посеребрила его виски, а он все жил бобылем, и никого, кроме петухов, у него не было. Дети прозвали его Святым Петром, и Ба Эдро нравилось это прозвище. Он не раз говаривал, что ни за что не поменялся бы местами со своим небесным тезкой — мол, у стража райских ворот полная путаница в курятнике: петухи разных пород, тогда как у него на земле — только отборные бойцы.
— А все же тебе не миновать того курятника, — говорили ему.
— Ну что ж, — философски отвечал Ба Эдро. — От этого не уйдешь. А только, пока я дышу, я дня не проживу без того, чтобы не подержать в руках и не погладить петуха.
— Вот потому-то ты и живешь бобылем. Гладить надо женщин. Вон, дожил до седых волос, а все один как перст. А ведь, поди, в свое время тоже заглядывался на девушек?
— А, что было, то прошло. А только мне и так хорошо. Были бы петушки.
Старики говорили, что как-то раз, в молодости, Ба Эдро обещал преодолеть свое пагубное увлечение. Было это очень давно. Влюбился он в дочь старосты Оменга — Йойа ее звали, — да и она к нему поначалу вроде бы благоволила. Он божился, что все сделает, лишь бы она согласилась стать его женой.
— Брось ты петушиные бои, — посоветовал ему приятель. — Надо выбирать: либо петухи, либо дочь Оменга. В одной руке две тыквы не удержишь.
— Почему? Люди мы не бедные, нам на жизнь хватит, — возражал Ба Эдро.
— Хватит-то хватит, да не об этом речь, — настаивал приятель. — Если ты будешь целыми днями пропадать на петушиных боях, что Йойе останется? Да и денежки так нетрудно спустить.
— Может, ты и прав, — в раздумье сказал Ба Эдро. — Вот если бы она меня попросила отказаться от петухов, я бы, пожалуй, подумал.
Однако Йойа была гордячкой и просить ни о чем не привыкла. Она считалась первой красавицей в Таринг Маноке, и нечего удивляться, что у Ба Эдро было много соперников. Родители Ба Эдро очень хотели этого брака, так как считали, что только Йойа отвадит их сына от петушиной арены. Но все расстроилось.
— Не дай бог иметь такого муженька, — сказала Йойа подругам. — Он же забудет о семье из-за этих петухов. Нет уж, из треснувшего бамбука не сделать хорошего бумбо́нга[26].
А подруги, конечно, разнесли ее слова по всей деревне.
— Вот видишь, Ба Эдро, — сказали ему друзья, — надо тебе расстаться с петухами. Иначе не быть тебе мужем Йойи.
Это подействовало, и Ба Эдро начал скрепя сердце распродавать своих лучших бойцов. Но он явно не торопился с этим делом, и клетки его пустели медленно, до того медленно, что однажды вся деревня, проснувшись, узнала, что Йойа бежала и тайно обвенчалась с соперником Ба Эдро.
Бедный петушатник несколько дней ходил сам не свой, но потом опять в клетках у него закукарекали петухи, он заметно повеселел и как ни в чем не бывало стал появляться на петушиных боях. Даже как будто был доволен, что все так получилось.
— Напрасно ты опять взялся за свое, — неодобрительно качали головами в деревне. — Показал бы Йойе, какого молодца она потеряла.
— Э, нет, хватит, — отвечал Ба Эдро. — Петухи — не женщины. Здесь дело верное, они не изменят.
Вот так все и шло. И не иначе как эта страсть Ба Эдро свела его родителей в могилу. Умирая, отец сказал ему:
— Сынок, ты себя погубишь. Брось ты петухов — это моя последняя просьба. И мать твоя перед смертью о том же молила.
Ба Эдро схоронил отца по всем правилам, однако его предсмертную просьбу не выполнил. Тридцать дней, как положено, был в трауре, а потом понес лучшего своего бойца на арену в муниципальный центр. И все пошло как прежде, даже пуще прежнего: теперь ему никто не мешал, и Ба Эдро без оглядки предавался своему пороку. Он стал знаменитостью среди петушатников всей провинции.
— Ну и петухи у него, — судачили они между собой. — Дерутся, что твои львы. Да и сам он ставит по крупной.
— Э, немудрено. Ему ведь такое наследство досталось — тут на все хватит: и на петухов, и на крупные ставки.
Они говорили правду: Ба Эдро играл только по крупной, и притом без оглядки. Где бы в округе ни затевались бои, Ба Эдро был тут как тут. Так что нечего удивляться, что мало-помалу он спустил все, что накопили его родители годами труда. И знаменит он был как петушатник, и все тонкости этого дела знал как никто, и к советам его по этой части прислушивались, а только петушиные бои — это такое дело, которое кого хочешь до сумы доведет, если увлекаться им не в меру.
— А, чепуха! — отмахивался Ба Эдро, когда соседи пытались его урезонить. — Петухи для меня — что дети родные, а на детей ничего не жалко, верно?
Выигрывать-то он выигрывал, и нередко, но проигрывал больше. Однако говорили все только о его выигрышах — так уж устроены люди. Все считали его счастливчиком, везучим, а на самом деле к концу жизни из всего его наследства остался только дом. Дом был хороший, пожалуй, лучший у нас — строился еще до войны, как сейчас не строят: из выдержанного бамбука, под черепицей.
И вот, когда Ба Эдро стало невмоготу, надумал он продать этот дом своему племяннику, который после женитьбы жил отдельно от него.
— Неужто вы хотите лишиться последнего имущества, дядюшка? — спросил его племянник. — Если вам нужны деньги — я к вашим услугам. А так, конечно, не хотелось бы, чтобы дом уходил в чужие руки.
— Эдро, Эдро, это ведь последняя память о твоих родителях, — говорили ему старики. — Неужели ты и ее пустишь на петухов?
— А бог знает, на что толкает, — отвечал Ба Эдро. — Родители, может быть, меня бы поняли. На петухов я извел все наследство, остался только дом. Может, теперь повезет — отыграюсь.
Племянник все же купил дом и, как человек честный, предложил Ба Эдро жить с ними. Но через неделю после продажи старик занемог, да так, что ни рукой, ни ногой не мог шевельнуть. На докторов да на уплату старых долгов пошли все деньги, вырученные от продажи дома. Пришлось даже распродать всех его петухов, кроме одного черно-белого бойца, его тезки — ибо звали этого петуха тоже Святым Петром. Но все было напрасно, старик всерьез собрался умирать. Однако до последней минуты он только и говорил, что о своем единственном петухе. Перед смертью велел он позвать старосту Асионга, своего старинного приятеля.
— Эх, Асионг, — сказал умирающий, — не будь я так плох, я бы завтра выпустил Святого Петра на арену. Я в него верю. Мне бы хоть на часок подняться — вот увидишь, он не подведет. Тогда мне не придется умирать в такой нищете.
Но то были последние слова старого петушатника. В деревне потом говорили, что в тот момент, когда Ба Эдро испустил дух, Святой Петр издал такой боевой клич, что всех переполошил.
Староста Асионг весь тот день ходил в глубокой задумчивости. Заметили только, что он не расставался со Святым Петром, которого отвязал сразу же после смерти друга. А на другой день в муниципальном центре должны были состояться грандиозные бои — те самые, на которых мечтал побывать старый петушатник. Но увы, в день боев его должны были хоронить.
Староста Асионг исчез с утра вместе со Святым Петром, хотя именно он должен был распоряжаться похоронами.
— Видно, понес продавать последнего петуха покойничка, — решили в деревне.
Солнце уже начало клониться к западу, когда решили, не дожидаясь главного распорядителя, снарядить Ба Эдро в последний путь. Тело положили в дешевенький гроб и уже собрались было нести его на кладбище, как вдруг послышался стук колес приближающегося экипажа.
— Да это же катафалк похоронного бюро из города! — удивленно воскликнул кто-то.
И действительно, это был похоронный экипаж, за наем которого надо было платить огромные, по деревенским меркам, деньги.
Катафалк остановился возле дома, и с него спустился Асионг, держа в руках мертвого Святого Петра.
— Где это ты был, староста? И что все это значит? — спросили его.
— Был я в городе, где выполнил последнюю волю своего друга — пустил на арену Святого Петра.
