Он поднял голову и уставился на меня бессмысленным взором. Потом, видимо, до него дошел смысл вопроса, взгляд его прояснился, глаза наполнились слезами. «Возьми себя в руки», — хотел сказать я ему, но что-то — вероятно, его жалкий вид — удержало меня. Все же когда-то он был моим другом. Между тем Ансельмо пришел в себя — не то чтобы он вдруг протрезвел, но он уже мог соображать и довольно связно излагать свои мысли.
— Я знаю, тебе все известно о делах у нас в офисе, — сказал он. — Все это правда, я не собираюсь отрицать. Мне не хотелось приходить к тебе, я ведь вижу — ты меня избегаешь. Но мне некуда больше податься, некому излить душу. А мне это так нужно сейчас.
Я не прерывал его, понимая, что ему необходимо выговориться.
— Я получил письмо от Селии, — продолжал он, — только вчера. Она пишет мне такое… В общем, она вышла замуж. И знаешь за кого? За американца. Пишет, что сначала не хотела сообщать мне об этом, но потом решила, что я все равно узнаю, когда приеду в Америку. Потому что она считает, что я все-таки должен ехать в Америку.
Он на секунду умолк, потом добавил:
— Она просит прощения, говорит, что это единственный способ получить американское гражданство — иначе ее бы выслали. Судя по ее письму, так делают все филиппинки, чтобы зацепиться в Штатах!
Я смотрел на него и пытался представить себе Селию в Америке — миловидную высокую метиску, в отеле, в специальном номере для новобрачных, с непременной двуспальной кроватью… Я понял, что испытывал Ансельмо в тот момент.
— Она пишет, что этот брак ничего не значит, что она все еще любит меня, — с горечью продолжал Ансельмо. — Говорит, что, если я приеду в Америку, мы сможем встречаться тайно, пока она не получит развод.
Это была наша последняя встреча. Через несколько месяцев я узнал, что Ансельмо отправился за океан. Проститься он так и не зашел.
Два года я не имел вестей от Ансельмо, а потом вдруг получил от него письмо. Вот выдержки из него:
«…здесь мне снова пришлось начать с самого начала — устроился программистом, дело знакомое. Боюсь только, что здесь я и застряну на всю жизнь — ни одного повышения за два года! Месяца через три после приезда я встретился с Селией. Она уже подала на развод и ждала слушания дела. Ее брак с тем американцем действительно фиктивный: мы свободно встречались с нею, вместе проводили время.
Как-то мы с ней зашли в ресторан, на котором не было обычного объявления „Цветным вход воспрещен“, — кстати, в ее штате не так уж много таких ресторанов. Там мы встретили двух негров — в этом нет ничего удивительного, конечно, но с ними были две медсестры-филиппинки. Они окликнули Селию — оказалось, ее хорошие знакомые. Она представила меня. Мы сели за их стол, и из разговора я узнал: обе медсестры были женами этих негров.
Когда мы вышли, я спросил Селию, почему филиппинки так неравнодушны к неграм. „Какая чепуха! — воскликнула она. — Им нет до них никакого дела. Любовью здесь и не пахнет“. — „Значит, они вышли за них замуж, как и ты, ради гражданства?“ — „Ну конечно! — ответила она. — Так все делают. Какой ты, однако, наивный!“
Да, я, наверное, слишком наивен. Ты знаешь, я далеко не ангел, но этого я понять не могу.
Короче, я оставил Селию. Не могу я жить с человеком, который все измеряет долларами. Больше я здесь не выдержу и поэтому решил вернуться. Я знаю, что там, у нас, я буду совсем одинок — ведь я оторвался от всех, а Селия наверняка останется здесь. Ей уже не вырваться из этих когтей. Но мне еще не поздно, я еще спасусь… Надо бежать, бежать… Только примут ли меня там?»
Я ответил ему коротким письмом:
«Филиппины — наша родина, и она всегда рада принять своих сынов, где бы они ни скитались. Это наша мать. Бывает, что сын отрекается от матери, но мать от сына — никогда. Поэтому возвращайся и ни о чем не думай».
Я уверен, он вернется.
Сколько Обет помнил себя, для него всегда было загадкой, почему, например, тот старик на противоположной стороне улицы — адвокат, почему у одного из его товарищей отец — инженер, почему у доктора — клиника на углу, откуда берутся учителя, полицейские, солдаты и все прочие.
На все эти вопросы его еще незрелый детский ум давно искал ответа. Однажды, когда ему еще не исполнилось и восьми лет, он спросил об этом мать.
— Это их профессия, — сказала она.
Ответ, как росчерк, запечатлелся в сознании: «Это их профессия!» И вдруг его поразила мысль: «А папа, почему же у папы так?» Мать погладила его по голове.
— У твоего отца как у многих других. Хотел учиться, но не мог, не было денег. Вот и попал в порт… грузчиком. Но бывает иначе: есть деньги, да ума не хватает учиться. Такие тоже не получили профессии.
Он думал об этом ночами: «Кем я стану, когда вырасту? Чем буду заниматься?»
Как-то утром, когда мать готовила завтрак, он опять спросил ее:
— Мама, какая же у меня будет профессия, когда я вырасту? Может, я буду лечить, как доктор Асунсьон на углу улицы?
Мать ответила:
— Если за учебу придется отдавать те деньги, что папа получает как грузчик, то не выйдет, Обет. Ученье на доктора стоит дорого.
Он снова пристал:
— Ну а инженером, как папа Эдмона?
Мать внимательно, изучающе посмотрела на него.
— Обет, но ведь ты же говоришь, что не любишь арифметику! А там одни цифры!
Она отвела от него взгляд, снова занялась завтраком. Обет дотронулся до ее руки:
— А адвокатом, мама?
Она едва взглянула на него.
— Чтобы быть адвокатом, надо уметь спорить. Надо быть очень умным. А ты? Ты же сам столько раз говорил, что, когда учитель тебя спрашивает, ты не можешь ответить.
Обет на секунду задумывается.
— Ну а полицейским? Или солдатом?
Мать смеется.
— Дурачок ты, вот и все!
Он опять трогает ее за локоть:
— Ну кем же я буду, когда вырасту?
Она смотрит на него уже сердито.
— Господи, что за ребенок! Обет, ведь ты еще только в третьем классе! Учись пока получше. Перейдешь в среднюю школу, тогда и узнаешь, кем тебе быть.
Так кем же он все-таки будет? Ни доктором, ни инженером он стать не может. Адвокатом и подавно. Полицейским или солдатом он и сам не хочет становиться. Может, летчиком? Нет, страшно. Он вспомнил, как часто разбиваются самолеты. Ну тогда, может, просто грузчиком, как папа? Но работать грузчиком в порту тяжело. Это видно по лицу отца. Это ясно из слов, которые он так часто грустно говорит матери: «Мы сегодня ничего не заработали».
Так кем же он будет? Кем станет, когда вырастет?
Он не знает.
Почти каждый день Обет останавливается у телеграфного столба напротив мебельной мастерской. Рычит пила в руках у столяра, разрезая доски пополам или укорачивая их. Визжит рубанок, и с дерева слетает стружка. Аккомпанируя им, стучат молотки. Пахнет лаком. Он блестит на инкрустированных цветах, украшающих спинки стульев, всеми красками переливается на готовой, новенькой мебели.
Все это видно Обету, когда он проходит мимо мастерской по дороге в школу и обратно. Но раньше он ничего этого не замечал. Раньше он беспечно пробегал мимо. А теперь как будто что-то толкает его к этому месту, удерживает там, притягивает восхищенный взгляд ко всем этим предметам и к людям, снующим вокруг.
Дома он рассказывает обо всем матери. Потом то же самое повторяет отцу.
— Ты что, сынок, заладил одно и то же — все о стульях, столах, о мебели? Тебе что, не о чем больше говорить?
— И вот так все время, — вставляет мать. — Только и разговору что о пиле, молотке, рубанке. Ох, сдается мне, станет столяром твой сын, когда вырастет.
Он станет столяром! Ну конечно же! Пусть он не будет врачом, инженером, адвокатом, летчиком, полицейским или солдатом. Но уж столяром-то он сможет стать.
Действительно, почему бы ему не быть столяром? Как те мастера, которых он всегда видит, проходя мимо мастерской. Они умеют делать такую красивую мебель! Здорово! Он будет столярничать!
Своей радостью он охотно делится с товарищами по играм, с одноклассниками.
— Если бы вы видели, что они умеют делать! Если бы видели, какая у них получается мебель! Вам бы так понравилось!
— Так это же все есть на работе у моего папы! — вступает в разговор его однокашник Фермин. — Вот уж он делает мебель, так это мебель!
В голосе его слышатся хвастливые нотки. Обет восхищенно смотрит на него. Он и не знал, что отец Фермина — столяр.
— Неужели он действительно столяр? И делает мебель?
— Да! И давно! А старший брат — плотник! Он работает мастером на стройке.
— Вот это да!
