Имя Кристиана Кампманна еще мало известно советскому читателю. В сборнике помещены две его новеллы: «Опора» — добрый рассказ о супругах, дочь которых попала в больницу, и они находят поддержку друг в друге. Не менее тонкие психологические оттенки, а также резкая социальная критика, серьезность отношения к происходящему и углубленность характеристик отличает рассказ «Прибежище» — о молодой датской семье, переселившейся в поисках «рая» в Америку. Удивительно точно передана угнетающая обстановка в США — в Нью-Йорке, где поселилась датская семья. Кампманну удалось убедительно показать, как постепенно изменяется психология эмигрантов под влиянием расистской пропаганды, насаждаемой в стране. Писатель проводит разницу между жизнью в Дании, где датчанину можно назвать негра «другом», и в США, где это представляется просто невозможным. Социальная направленность новеллы очевидна, а перерождение ее героев очень симптоматично и зловеще.
Лайф Пандуро, напротив, — один из наиболее известных советскому читателю датских писателей: на русский язык переведены его рассказы, роман «Датчанин Ферн» и радиопьеса «Где моя голова». Напомним, что датские литературоведы считают Пандуро «мастером абсурдистского фарса о маленьком человеке». В предлагаемой новелле «Лучший из миров» перед нами сатира на образ жизни и психологию буржуа, на буржуазное общество в целом, в котором человек, обладающий фантастическим даром, способный заставлять исчезнуть с лица земли неугодных ему людей, становится во главе государства. В конце концов неумеренные амбиции героя привели его к тому, что исчез и весь мир. Он блаженно парил в пустом просторе и был счастлив.
Другой рассказ Лайфа Пандуро, «Ночная поездка», рассказывает о необычной, почти фантастической поездке в Копенгаген двух людей, один из которых попадает в странную, необъяснимую зависимость от другого. Как всегда, Пандуро интересуют глубинные мотивы поведения человека, особенно в трудные, ответственные моменты его жизни.
Краткие характеристики предлагаемых читателю произведений хотелось бы закончить светлой, жизнеутверждающей нотой. Датской новелле, при всем ее глубоком критицизме, необычайно свойственно романтическое отношение к жизни. Чудо первой любви, чудо молодости, которое может сохраниться в душе человека на всю жизнь, может внезапно изменить его сложившуюся жизнь, — этими мотивами проникнуты новеллы молодого автора Артюра Красильникоффа «Зимняя сказка», Бриты Хартц «Всплеск» и «Любовь» Хелене Андерсен.
В литературоведении справедливо считается, что жанр новеллы — один из самых трудных прозаических жанров. Он требует от автора умения выделить самое главное, найти точную, емкую форму, отразить в малом объеме эмоциональный накал ситуации.
Перед читателем — новая книга, книга о современной Дании. Хотелось бы, чтобы она была прочитана с интересом и закрыта с чувством искреннего удивления перед дарованием и прекрасным искусством писателей, живущих и работающих в маленькой стране на севере Европы, которая издавна привлекала внимание русского читателя.
Э. Переслегина
По западной кромке леса между деревьев петляла тропинка. За лесом раскинулась земля, тихая, золотая, уже тронутая дыханием осени. Просторные поля опустели, зерно было засыпано в закрома, на поле остались только поскребушки в разбросанных там и сям невысоких стожках. Вдалеке, по проселочной дороге в облаке золотой пыли катил к амбару последний воз. Дальние леса к северу и к западу стояли в побуревшей зелени, после длинных солнечных дней лета, тронутые легкой патиной то ли несмелой позолоты, то ли ржавчины и с синеватыми тенями вдоль опушки. Порой нежная синева вспыхивала и над полем, когда взмывала кверху стая лесных горлинок. На каменной ограде сладко, как бы прощально, благоухали каприфолии, свисая с поникших стебельков, а вдоль подножья ограды сверкал черными ягодами и листьями, то пурпурно-красными, то багряными, ежевичник.
Но в глубине лес оставался по-прежнему зеленым — густая летняя сень, и там, где пополуденные лучи переливчато проходили сквозь листву, она вдруг начинала сверкать ярко и загадочно, как в мае. Тропинка петляла из стороны в сторону, то взбегала на пригорок, то спускалась вниз, порой она подступала так близко к опушке, словно хотела соединить лес с открытым полем, после чего снова ныряла вглубь, как бы опасаясь выдать некую тайну.
Молодой человек, простоволосый, в костюме для верховой езды, и молодая дама в белом брели по лесу. Когда она шла, ее платье, падавшее складками, будто у дриады, и схваченное лентой под самой грудью, легко скользило по земле, при каждом ее шаге увлекая за собой какой-нибудь прошлогодний желудь — подобно морской волне, что перекатывает камешки на берегу. Темные глаза дамы из-под густых ресниц ласковым и счастливым взором окидывали лесную чащу — так молодая хозяйка обходит свои владения, желая убедиться, что все у нее в полном порядке.
Они медленно и безмятежно брели по тропинке, словно лес был для них родным домом. Их походка, манера держаться, платье говорили о том, что перед нами молодой помещик и хозяйка усадьбы на этом красивом, приветливом острове.
Там, где тропинка, вильнув у ограды, перебегала в поле, дама остановилась и поглядела вдаль. Казалось, спутника дамы ничуть не занимала красота расстилавшегося перед ним пейзажа и лишь ее присутствие помогло ему увидеть эту красоту и осознать ее внутренний смысл. Пейзаж стал таким прекрасным в ее восприятии, под ее взглядом, прекрасней, чем на самом деле, поистине поэма без слов. Она не обернулась к нему, она редко опережала его поступки и того реже выказывала ему какую-нибудь ласку по своей воле, но ее рост и стать, водопад пышных темных волос, линия плеч, ее длинные пальцы и стройные ноги уже сами по себе были лаской. Ее натура, все ее существо было создано, чтобы очаровывать, а о большем она не мечтала. Его, покуда он скакал по лесу, занимала мысль о человеческом долге и призвании, теперь он подумал: «Призвание розы — благоухать, вот почему мы засаживаем розами наши сады. Но роза по доброй воле благоухает сильней и слаще, чем мы могли бы от нее потребовать, мало того — чем мы могли бы представить себе, а о большем роза и не мечтает».
— О чем это ты думаешь, а мне не говоришь? — спросила она.
Он не сразу ответил, а она не повторила свой вопрос, шагнула по гладкой земле к ограде, на миг прикрыла ладонью глаза от солнца и затем села на ограду, сложив руки на коленях. Теперь можно было издали разглядеть в лучах солнца ее платье, подобное золотисто-белому цветку на зеленом фоне. Он сел в тень, оттуда его взгляд мог дольше задержаться на ее лице. Здесь, на лесной опушке, воздух был чистый и легкий, свет яркий и вечный, жнивье дышало ровной благодатной сладостью. Бледно-голубой мотылек подлетел и уселся на разогретый камень.
Он не хотел спугнуть это счастливое мгновение в лесу, а потому некоторое время сидел молча.
— Я вспоминал, — наконец заговорил он, — древние роды, что жили здесь до нас, что расчистили, и вспахали, и засеяли эту землю. Суровой была их жизнь, они знали нужду и невзгоды, им много раз приходилось начинать свою работу сызнова, а еще раньше им приходилось воевать с волками и медведями, потом с вендскими пиратами и, наконец, с угнетателями и жестокосердными господами. Но доведись им нынче встать из гроба, в такой вот осенний день, и окинуть взглядом поля и долины, как окидываем мы, они бы, верно, подумали, что не зря сносили все тяготы.
— Правда, — сказала она и подняла, глаза к синему небу и белым облакам. Затем, чуть погодя, добавила: — Говорят, тут водилось много волков и медведей. — Голос у нее был звонкий, будто у птицы, чуть окрашенный островным диалектом, как своеобразной мелодией, и говорила она словно играючи.
— И тогда они могли бы, — сказал он, — забыть обо всех причиненных им несправедливостях.
— Правда, — снова сказала она, — все это было так давно, с тех времен, о которых ты говоришь, много воды утекло. — Она едва заметно улыбнулась. — А когда ты заговорил о несправедливости, ты, верно, подумал про одного крестьянина.
— Да, я подумал про одного крестьянина.
— Но почему, — спросила она, — почему ты сегодня выкапываешь своих старых крестьян из земли и тащишь их за собой в лес?
— Могу объяснить, — ответил он, но снова умолк.
— Ты умный человек, Эйтель, ты ученый человек, — продолжала она. — Твое имение в лучшем состоянии, нежели у других. Люди говорят о тебе, сам король хвалил тебя и сказал, что желал бы видеть у себя в стране больше людей, подобных тебе. Ты больше печешься о благе своих крестьян, нежели о своем собственном, ты много путешествовал и учился за границей, чтобы лучше понять их долю. Ты каждый день размышляешь об этом и ради этого трудишься, однако же сегодня ты заговорил так, словно ты все еще в долгу перед ними.
