будет разбираться, жертва он или сообщник доктора Водсворта. Человек без гражданства не вправе рассчитывать на внимательное к себе отношение, тем более, что многие могли свидетельствовать: он пришел сюда добровольно.
Добравшись до Порт-о-Пренса, Разумовский нанялся на первую отходящую в море шхуну простым матросом.
Позднее, уже став гражданином Аргентины, он наводил справки о судьбе Лиханова, доктора Водсворта, чудовища, живущего в подземелье, но решительно ничего не узнал.
Лишь позднее, уже накануне второй мировой войны Разумовский случайно прочитал в газете, что некий Хвощанский желает купить поместье в уединенном, спокойном месте...
Сибирь славится холодами недаром — такова особенность континентального климата. Трескучие морозы зимой и зной летом. Сибиряки, впрочем, на погоду не жалуются и московскую сырую зиму переносят не в пример тяжелее самой суровой оймяконской стужи.
Но зима тысяча девятьсот сорокового года была крепка даже для сибиряков. Ясная погода установилась с осени. Хорошо, в начале ноября несколько дней падал снег — это был единственный снег на многие месяцы. Прозрачный недвижный воздух не берег землю, та ночами отдавала тепло в небо, получая же от зимнего солнца все меньше и меньше. В декабре термометр, висевший на окошке фельдшера, единственный термометр на всю Малую Рань (Большая Рань находилась в семидесяти верстах выше по реке, по сибирским понятиям, рядом) показывал температуру только днем, к ночи крашеный спирт скатывался вниз, в шарик под шкалой. В январе и днем он перестал подниматься к самой нижней отметке в минус пятьдесят градусов.
Морозы стояли настолько лютые, что даже кержаки пустили своих собак в дом, чего прежде никогда не бывало. Птица вымерзала, зверь тоже, и следующий год ожидался тяжелым. Запасливые люди нарубили дров еще в ноябре, те же, кто поленился, понадеялся на авось (рубили лес на дрова лентяи всю зиму, заготавливая на две, редко на три недели вперед, к чему лишнее запасать, когда лес рядом, да и пожар приключиться может, опять же на санях по снегу доставлять легче) теперь ходили по дрова с риском для жизни. Потихоньку стали переселяться по три, четыре семьи в одну избу, так теплее, вместе держали скотину, инстинкт и разум твердили — в единстве спасение. Одно хорошо — практически не было ветра, царил покой.
Речка Аймань, на которой стояли обе Рани, промерзла почти до дна — сколько не пытались мужики добыть воды, но не смогли, всюду лед. Пришлось пилить его, а потом перетапливать в воду.
Образовались бригады пильщиков, бригады лесорубов, бригады скотников — жизнь заставляла. Делили дрова поровну, чтобы и слабые не замерзли.
Под Рождество, которое отмечали по старому стилю, явилось знамение — ночью шел огненный дождь, тысячи голубых огоньков падали с неба. Крестились, как положено, двуперстием и причитали — не к добру, звезда-де падает, когда человек умирает, а их тут вон сколько насыпало. Фельдшер Оседко, прежде преподававший в академии имени Кирова, но сосланный за какую-то провинность, объяснил, что это метеорный дождь: мельчайшие камешки, даже пылинки падают на Землю из космоса и сгорают в полете от трения. Обычно их немного, но если какая-нибудь комета распадется, миллиарды ее льдинок таранят землю. Опасности никакой, боязнь падающих звезд есть суеверие и мракобесие
Если бы так...
Рубщики леса впятером 20 января сорок первого года пошли в лес за новой порцией дров. Лошаденка, укутанная дерюжкой, шла привычной дорогой — по уговору ходили совсем недалеко, хотя в нормальный год вырубать лес окрест себя и не стали бы, берегли на черный день (хлебопашеством в Малой Рани занимались слабо, больше уповали на охоту, рыбную ловлю и сбор кедровых шишек).
Только примерились к ели, как набежал волк. Не то диво, что набежал, чего-чего, а волков в Сибири хватает, но вот вел он себя странно — поджав хвост, полз почти на брюхе, выказывая полную подчиненность людям. Бывалый охотник, Никодим Пименов ведал о подобном поведении хищника — при лесных пожарах. Но сейчас в воздухе не слышно ни дымка.
С трудом отогнав волка (все-таки волчий Мазай слишком рискует против заячьего), они начали валить дерево — и тут увидели непонятное. На ветвях сидели насекомые, и не просто сидели, а активно грызли хвою и сами ветви.
Видом насекомые напоминали больше всего саранчу угольно-черного цвета, хотя имелись и определенные отличия, заметные даже неспециалисту — плоское строение туловища, а крылья широкие, словно у мотылька.
Но активные насекомые при более, чем пятидесятиградусном морозе выглядели совершенно неестественно. И, тем не менее, они были — десятки, даже сотни особей. Лесорубы прошли дальше — деревья попадались буквально черные от насекомых, счет которым нельзя было и вести. Еще дальше стояли голые стволы — все остальное было сожрано черной саранчой, да и стволы покидать она не спешила, грызла до сердцевины.
Пименов снял с ветви одно насекомое — и то принялось грызть рукавицу!
Другое свалилось на стоявшего рядом лесоруба, и то не удержался, раздавил его. Резкий запах нашатырного спирта подействовал отрезвляюще — саранча саранчой, а нужно было спешить, иначе и сами замерзнут, и избы останутся нетоплеными. Проехав с полверсты в сторону, они нашли чистый лес, где и заготовили с запасом, сколько могли увести.
В селе им не очень-то поверили, известно, со скуки всяк хочет над другим пошутить, растормошить для бодрости духа. Саранча зимой, да какой зимой, виданное ли дело.
В следующий раз захватили жестянку из-под керосина. Набрать саранчи было легко — за сутки она расползлась по лесу, будто пожар. Труднее оказалось заготовить дров — неповрежденные, крепкие деревья пришлось поискать. Немного, но на том морозе и немного дорогого стоило, если человек мог терпеть, то лошади приходилось туго.
В самой большой избе, принадлежащей когда-то раскулаченному элементу, теперь находился клуб, и в клубе собирались погреться и отдохнуть от тесноты семейной (теперь многосемейной) в тесноте общественной. Здесь заготовщики леса и показали свою добычу.
Саранча, вытряхнутая из жестянки, бегала, как таракан на раскаленной сковороде — и на глазах у людей таяла, испуская все тот же резкий запах нашатыря. Через несколько минут один запах и остался — саранча испарилась бесследно.
Весь долгий вечер судили да рядили о диковинах природы, но о надвигающейся опасности думали мало. Все равно с саранчой не совладать. Хорошо бы сообщить наверх, но по случаю свирепых морозов связь с Большой Ранью не поддерживали, хотя по речке только и ехать — ни прорубей, ни заносов, снег плотный, старый устоявшийся. Но лошадь губить (а погибла бы она наверное, отморозив легкие) никто
