Когда мы ждем на остановке автобуса, чтобы преодолеть последний, решающий отрезок пути, ко мне возвращается мое возбужденное состояние. Улица широкая, все вокруг вычищено и вылизано, и я чувствую себя выставленным напоказ. Но Фрэнк, который хорошо меня знает, уже начеку. Он придвигается ко мне ближе, словно хочет защитить меня от слабых порывов ветерка. Свежий ветер обескровил его лицо и слегка вздымает реденькие волосы на голове — он становится похож на мальчишку. Я представляю его уличным мальчишкой — сам не знаю почему — с грязным лицом и в грязной одежде, как те дети, что выпрашивают у прохожих пенни. Думая об этом, я смотрю вниз, на большие начищенные ботинки Фрэнка; в это время к нему подходит девчоночка в коротеньких джинсах и, обняв его колени, начинает клянчить пенни. Он говорит, что у него нет денег; тогда она хлопает ладошкой по его ноге: «У тебя есть пенни!» Совсем маленькая девочка, она даже не понимает, что делает, приставая к незнакомцам, она еще не знает толком, что такое деньги. Но белое лицо Фрэнка становится суровым, и, даже после того как девчушка отходит от него, он все еще не может справиться с собой. Спасает положение подошедший автобус.
Сейчас, на последней дистанции, от автобусной остановки до церкви, у меня такое чувство, будто я вступаю на вражескую территорию. Не представляю, как мой брат будет жить в этом городке. Не представляю, как он породнится с этими людьми. Улицы широкие, деревья без листьев, и все выглядит очень новеньким. Даже церковь как новенькая. Она из красного кирпича; никакой ограды или чего-нибудь в этом роде — голая церковь на асфальте.
Мы стоим на тротуаре и ждем. Ветер крепчает, и я нервничаю. Чувствую, что и Фрэнк тоже нервничает. Из церкви выходит женщина в твидовом костюме. Ей под пятьдесят, и у нее приятное лицо. Она улыбается нам. Фрэнк почему-то смущен больше, чем я. Я не знаю, кто эта женщина — теща моего брата или просто какая-нибудь распорядительница на свадьбе. Все вроде происходит, как на свадьбе, и в то же время не похоже… Появляются еще какие-то люди, некоторые с детьми. Они смотрят на меня сурово, как на врага, — эти люди, которые загубили мою жизнь.
Фрэнк трогает меня за руку. Я рад этому прикосновению и все же отвожу его руку. И хотя я знаю, что это неправда, я пытаюсь убедить себя, будто он с ними заодно, будто он смотрит на меня невидящим взглядом, а душой с ними. Я знаю, что несправедливо так думать о Фрэнке, потому что ему тоже здесь явно не по себе. Он предпочел бы остаться со мной наедине, без этих людей; ему со мной лучше, чем с ними. Здесь не так, как в автобусе или в кафе, где он может дать понять: «Этот человек со мной, под моей защитой». Здесь, у церкви, совсем другое дело: на одной стороне мы с ним, а на противоположном тротуаре — все эти унылые люди. Солнце рыжее, как апельсин, деревья почти не дают теин, вокруг кирпичных церковных стен буйно разрослись сорняки.
Останавливается такси. Это мой брат. С ним худой белый парень, оба в новых костюмах. Таксистская свадьба… Ни тюрбанов, ни свадебной процессии, ни барабанов, ни обрядовой встречи жениха и невесты, ни гирлянд, ни огней под свадебным шатром, ни свадебных песен. Только такси. Худой бледнолицый парень в остроносых ботинках, с модной стрижкой бобриком и с сигаретой во рту, и мой брат с белой розой в петлице. Дэйо — такой же, как всегда. Грубое лицо рабочего. Он разговаривает со своим приятелем так, будто ничего особенного не происходит. Почему я вообразил, что он должен был как-то измениться за эти три года?
Когда он со своим приятелем подходит ко мне, я смотрю ему прямо в лицо. Круглые щеки, улыбающийся рот… Слабое лицо, испуганное лицо. Хочу надеяться, что никому не взбредет когда-нибудь в голову ударить по этому лицу. Его приятель смотрит на меня, затягиваясь и щурясь от дыма, — хитрые глаза на прыщеватом худом лице.
Я чувствую, как Фрэнк весь напрягается. Подходит миловидная дама в твидовом костюме и начинает говорить — быстро и оживленно. Она создает лишний шум и, по-моему, намеренно уводит моего брата с приятелем на другой тротуар и там тоже делает много шума. Милая женщина с милым лицом, она очень кстати появилась сейчас среди этих унылых людей.
Мы входим в церковь, и милая дама сажает нас по правую сторону от прохода. Никого больше — только Фрэнка и меня; все остальные садятся слева. Безобразная церковь — такая огромная, что люди в ней кажутся букашками. Я в церкви первый раз в жизни, и она мне не нравится. Такое же чувство, как если бы меня заставляли есть говядину или свинину. Цветы, медь, затхлый запах и тело на кресте, которое напоминает мне о смерти. Я ощущаю странный привкус во рту, и к горлу подкатывает моя давняя тошнота, меня вот-вот вырвет, если я не сглотну. Я опускаю глаза, я делаю то, что и Фрэнк. Странный привкус во рту не оставляет меня. Я не смотрю на брата и его невесту, пока все не кончается. Только теперь я могу разглядеть эту девушку в белом платье, с вуалью и цветами — все в ней какое-то неестественное: лицо бледное и широкое, слишком белое, щеки подрумянены, а виски будто намазаны ваксой. Она — чужая. Как Дэйо мог позволить себе решиться на это? Это совсем не то, что ему нужно. Теперь он пропащий человек. Это написано на лицах присутствующих — на всех, кроме лица невесты.
Снаружи еще больше посвежело. Со стороны — красивая процессия, только больше похожая на похороны, чем на свадьбу. Приятная дама сажает меня и Фрэнка в автомобиль фотографа, человека с маленькими усиками, в очках с золотой оправой. Он деляга, этот фотограф, и забот у него хватает; всю дорогу говорит только о делах, пока мы быстро, я бы сказал с лихостью, несемся вперед, он говорит о работе, которую ему сегодня предстоит делать, о том, как он начинал, о своих связях в редакциях газет и тому подобное; он даже успевает, сидя за рулем, достать из кармана свою визитную карточку и, обернувшись, с улыбкой вручить ее нам.
Он подвозит нас к какому-то зданию, похожему на ресторан, и тут же хватает свою фотокамеру, забыв о нас. Здание старомодное; войдя в него, мы сразу попадаем во внутренний двор с галереями. Деревянные балки и перекладины — как на старинной английской картине. Потом нас ведут в маленький кривой зальчик — тоже с деревянными балками. Там нас снова собирают всех вместе и фотографируют — в таком зальчике все сойдет.
Какие-то женщины всплакнули. У моего брата вид усталый и ошалевший. Невеста тоже выглядит усталой. Его жена. Как быстро обделываются здесь такие дела. Как быстро губит человек свою жизнь. Фрэнк протискивается ко мне, и, когда настает время садиться за стол, он оказывается рядом. Говорят очень мало. На поминках и то больше разговаривают. Одна лишь хорошенькая официантка, очень милая и аккуратненькая в своем белом передничке на черном платье, выглядит на этой свадьбе счастливой. Она посторонний человек, но только она одна и держится здесь так, как положено на свадьбе.
Я прошу не подавать мне ничего мясного, и Фрэнк говорит, что для него — тоже. Он изо всех сил старается угодить мне сегодня. Хорошенькая официантка приносит нам форель. Кожица у рыбы подрумянилась и хрустит, но, когда я начинаю есть, оказывается, что рыба недожаренная и с тухлинкой. У меня во рту снова появляется тот же мерзкий привкус, и снова приходят мысли о смерти, медных подсвечниках, искусственных цветах.
Входит официантка — от беготни она раскраснелась и от нее пахнет потом. Она спрашивает, кто что будет пить. Она просит извинить ее за то, что забыла спросить об этом с самого начала. Никто не слышит, никто не отвечает. Она повторяет вопрос, она говорит, что на свадьбах полагается пить вино. Все по-прежнему молчат. Потом какой-то старик, не открывавший до сих пор рта и выглядевший еще более унылым, чем все остальные, вдруг улыбается и говорит: «Вы будете нашей дамой сегодня, мисс. Выбирайте сами». Он мне живо напомнил Стивена, нашего семейного шутника, слова которого все ждут, чтобы засмеяться. Все смеются, и мне начинает нравиться этот старик.
Я люблю их. Они отобрали у меня деньги, они загубили мою жизнь, они разлучают меня с братом. Но я не могу никого из них убить. О господи, покажи мне моего врага! Когда человек узнает, кто его враг, он может его убить. Но эти люди, те, что сидят здесь, они путают мне все карты. Кто из них обидел или оскорбил меня? Кто загубил мою жизнь? Кому я должен мстить, скажите? Я работал четыре года, чтобы скопить денег, работал, как осел, день и ночь. Мой брат должен был стать образованным человеком, джентльменом. Скажите мне, кого убить?
И вот Дэйо подходит ко мне. Скоро он переедет от меня к своей жене — навсегда. Он держит мою руку в своей, смотрит на меня сквозь слезы и произносит: «Я люблю тебя». Это правда — как и в тот раз, когда он плакал и повторял, что потерял веру в себя. Он говорит сейчас правду, я не сомневаюсь, но так будет до того момента, когда он покинет этот ресторан, потому что потом ему придется забыть меня. Потому что потом осуществится то, что я задумал, то, о чем никто не должен знать, — на родину, на нашу с ним родину, придет сообщение о том, что я умер. И все. С того момента я для всех перестану быть живым человеком.
