На все эти безобразия Дьявол взирал примерно так, как ласкает взором свой ухоженный садик хозяин, которому по дороге домой намозолили глаза полевые маки и васильки. Совсем как садовник, притронулся к фуражке швейцар; Дьявол ответил на приветствие, достал ключ, подвел Филипа к дверце в стене, открыл – там был маленький персональный лифт.
Они вошли и несколько минут с невероятной скоростью спускались.
– Дорогой Дьявол, – сказал Филип, попыхивая сигаретой, которая таки была с наркотиком, и он несколько осмелел, – дорогой Дьявол, если так пойдет дело, то скоро мы доберемся до самого ада.
Сказано было в точку. Лифт остановился, они вышли. Громадный зал как две капли воды напоминал фойе какого-нибудь колоссального театра – или кинотеатра. Имелись две-три кассы, над окошками были выставлены входные цены: в партер – за чревоугодие, в ложи – за распутство, в бельэтаж – за тщеславие, на балкон – за праздность и так далее. Имелся также бар, у стойки пара врагов рода человеческого в униформе болтала с официантками, среди которых наш друг пораженно углядел брюнеточку с Бонд-стрит.
Дверь в зрительный зал то и дело открывалась, там, судя по всему, шла веселая пьеса или фильм.
– Там у нас танцевальный салон, – сказал Дьявол, – куда я особенно хотел вас сводить.
Дверь открылась и впустила их. Они оказались в довольно большой комнате, оформленной под пещеру: папоротник, груды камней, промозглый воздух. Оркестр играл пародийную аранжировку Скарлатти. Танцевало несколько пар, причем как-то вяло. Филип отметил, что многие из присутствующих были безобразно толсты.
Дьявол подвел его к стройной бледной девице, что-то ей пробормотал, а Филип, не видя для себя другого занятия, поклонился ей, подал руку, и они включились в круг танцующих.
Она танцевала как неживая, низко приспустив тяжелые веки. Филип обронил пару незначащих фраз.
– Вы часто приходите сюда? – спросил он. В ответ она только слабо улыбнулась.
Ее безжизненность будоражила его (сказывалась и выкуренная дьявольская сигарета).
– Какая у вас холодная рука, – сказал он, слегка ее пожимая. Рука действительно была холодная. Он отбуксировал безответную партнершу в угол и там не по-танцевальному крепко обнял ее за талию. Сквозь рукава он почувствовал промозглую сырость, уловил слабый, но отчетливый запах речного ила. Он вгляделся в нее и отметил жемчужную матовость ее глаз.
– Я не расслышал, как вас зовут, – сказал Филип. Партнерша шевельнула бесцветными губами.
– Офелия, – сказала она.
– Прошу прощения, – сказал Филип.
Он поскорее разыскал Дьявола.
– Так что же, – сказал этот достойный господин, – вы все еще не верите, что добровольные утопленники заслужили вечное проклятие?
Филип вынужденно согласился.
– Вы даже не представляете, как тоскует эта бедняжка, – участливо сказал Дьявол. – А ведь она здесь всего несколько сотен лет. Что это в сравнении с вечностью?
– Капля. Капля в море, – сказал Филип.
– Какие у нее партнеры, сами видите, – продолжал князь тьмы. – Всякий раз, когда они танцуют, они доставляют друг другу то маленькое неудобство, которое так обескуражило вас.
– А зачем им вообще танцевать? – спросил Филип.
– А почему бы и нет? – пожал плечами Дьявол. – Выкурите еще сигарету.
Потом он предложил пройти в его кабинет для делового разговора.
– Итак, мой дорогой Вествик, – сказал он, когда оба уютно устроились в креслах, – какое же дельце мы с вами обстряпаем? Разумеется, я могу отменить все, что произошло. В этом случае вы опять окажетесь на парапете, готовый к прыжку, – словом, каким я вас застал, когда ухватил за лодыжку. Вскоре после этого вы объявитесь в танцевальном зале, который только что видели, а будете вы толстый или тонкий – это уж как распорядится водная стихия.
– Сейчас ночь, – сказал Филип. – Река течет со скоростью четыре мили в час. Меня вряд ли обнаружат, и река унесет меня в море. Да, скорее всего я пополню ряды толстых. Что меня особенно поразило в них – это отсутствие либидо, или СА {От «sex appeal»-"сексапильность", привлекательность (англ.).}, если вы знаете эти слова.
– Приходилось слышать, – улыбнулся Дьявол. – Возьмите сигару.
– Спасибо, не хочу, – сказал Филип. – Какую же альтернативу вы предлагаете?
– Вот наш типовой договор, – сказал Дьявол. – Возьмите, возьмите сигару. Смотрите: баснословное богатство, еще пятьдесят лет жизни, Елена Троянская… это, впрочем, старый пункт… Пусть будет мисс… – он назвал имя восхитительной кинозвезды.
– Ну конечно, – сказал Филип, – вот и оговорочка насчет моей души. Это существенно?
– Это обычно, – сказал Дьявол. – Не нам это менять. Вот здесь подпишитесь.
– Не знаю, – сказал Филип, – наверное, я не буду подписывать.
– Что?! – вскричал Дьявол. Наш герой поджал губы.
– Я не хочу оказывать на вас давление, мой дорогой Вествик, – сказал Дьявол. – Но точно ли вы уяснили разницу: явиться сюда завтра добровольным утопленником или появиться здесь – причем через пятьдесят упоительных лет! – в качестве нашего служащего? Вы видели наших служащих – это они беседовали с брюнеточкой у стойки. Прелестная девушка!
– Все равно, – сказал Филип, – наверное, я не буду подписывать. А за хлопоты спасибо.
– Хорошо, – сказал Дьявол. – Отправляйтесь назад.
Все оборвалось в Филипе, словно он ракетой взмыл ввысь. Но он сохранил присутствие духа, устоял на ногах, оказавшись на парапете, и шагнул в правильную сторону.
Перевод. Клепцына Г., 1991 г.Жил– был молодой скульптор по имени Юстас, горячий поборник натурализма. На современный вкус, даже слишком горячий. Вот и приходилось ему чуть не каждый вечер, часам к семи поближе, бегать по знакомым, вообразив с голодухи, что вдруг возьмут да и оставят на ужин. «Эх, -рассуждал он про себя, – сколько камня надо искромсать, пока вырубишь крошечный ломтик хлеба! Ну ничего, скоро разбогатею – все пойдет по-другому».
Нанюхавшись аппетитных запахов жареного и терпких ароматов пареного, долетавших из кухни, он приходил в экстаз, клялся в нерушимой верности идеалам и громил абстракционистов почем зря. Но природа и искусство будто сговорились доконать беднягу Юстаса: раздразнив для начала сытным духом его слюнные железы и исторгнув из них неудержимые потоки, они подсовывали ему для обличительных нападок модернистов позаковыристей, вроде Бранкузи, Липшица и Бжески.
Действие этих малопривлекательных гейзеров сказывалось в первую очередь на хозяйках, которые требовали незамедлительно избавиться от Юстаса. Тут уж все средства были хороши; самые жалостливые совали ему в руки билет на какое-нибудь представление и умоляли поторопиться, а то не дай бог начало пропустит.
Таким вот манером, облизнувшись однажды вечером на увесистый ростбиф, Юстас нежданно-негаданно очутился перед Чарли Маккарти, знаменитой говорящей куклой. Взор изголодавшегося скульптора был неумолим и придирчив.
– Не понимаю, чем вызваны столь бурные овации, – заметил он соседу. – Ладно бы шутки были его собственные, а то сплошное чревовещание. Что же касается скульптурного решения – я, если хотите, сам скульптор и в этом деле разбираюсь, – оно вообще ниже всякой критики.
– Подумаешь, – отрезал сосед, – зато у Бергена, его владельца, что ни год в кармане столько тысяч, сколько мне за всю жизнь не сосчитать.
– Боже! – воскликнул Юстас, вскакивая и потрясая кулаками. – И это наша цивилизация! Один на каком-то грубом, вульгарном, смехотворном чучеле, недостойном называться скульптурой, наживает тысячи, которые порядочные люди даже не берутся считать, а другому за шедевры натурализма, творения века…
Здесь он вынужден был прерваться, так как билетеры схватили его сзади за штаны и вышвырнули из зала.
Очухавшись, Юстас поплелся в сторону Бруклина, к заброшенному гаражу, в котором размещалась его мастерская (она же столовая, она же спальня). По соседству с гаражом приютилась грязная лавчонка, торговавшая книжным старьем. Среди прочего хлама на лотке перед входом валялась книжица с интригующим названием «Практика чревовещания». Юстас приблизился к лотку, Юстас узрел книгу, Юстас поднял ее и, повертев в руках, произнес с сардонической ухмылкой: – Ни искусство, ни теория не довели меня до добра. Ну что ж, попробуем чревовещание и практику. От них должно быть больше толку, если сосед не ошибся в подсчете тысяч.
Он заглянул в лавку, убедился, что на него никто не смотрит, живо запихнул книжку под куртку и дал деру. «Вот ты и стал вором, Юстас, – сказал он себе. – Ну и как? Какие ощущения?» И сам себе ответил: «Волнительно».
Придя домой, он с превеликим усердием взялся за книгу.
– Ага, – сказал он, – ничего сложного. Стискиваем зубы и начинаем играть голосом, как мячом. В мяч я, помнится, играл в детстве, ну а зубы стискивать мне не привыкать. Да здесь вдобавок и гортань нарисована, и буквы стоят – ясней не бывает. Быстренько освою чревовещание, смастерю манекен по всем правилам высокого искусства – оглянуться не успеешь, как деньги потекут рекой.
