пятнадцать живет в Ростове-на-Дону, а каждое лето приезжает в Бад-Киссинген.
Последние пару лет он берет с собой дочь Таню, девушку молодую, но вполне созревшую для замужества.
Чтобы отец нанимал сватов, она решительно не хочет, к тому же Тургеневым зачитывается. Старый Абрам Владимирович Маневич все понимает, он человек либеральных взглядов и принуждать дочку не будет никогда.
Вот если бы подвернулся какой-нибудь молодой доктор, было бы очень кстати.
Абрам Владимирович вообще не против любви, а любовь с доктором — лучшего и желать нельзя.
Он даже готов выложить двадцать тысяч приданого. Правда, об этом не стоит говорить открыто. Лучше намекнуть: «Доктор, если полюбишь девушку, сможешь двадцать тысяч получить».
Добин человек опытный, он легко разгадал эту тайну.
Не зря же он интересуется своими земляками, особенно такими, как Маневич, у которых дочери на выданье. И ему повезло, он сумел произвести на девушку впечатление.
Ей незачем знать о его намерениях…
Добин уже прекрасно изучил этот тип.
И на первой же прогулке в Тиргартене [137] занял уголок в ее сердце.
— Знаете, на кого вы похожи?
Она с любопытством ждала, что он скажет.
— На Асю…
— Ах, на тургеневскую Асю! — Девушка даже прослезилась от счастья и с благодарностью посмотрела на Добина. — Да, — прошептала она, — мне часто кажется, что я — ее тень…
— Вы не тень! Вы и есть Ася! — Добин применил все свои актерские способности.
Таня была так счастлива, что даже решилась взять «доктора» Добина под руку:
— Пойдемте туда… Там такие красивые цветы…
*
Вскоре Добин получил от ее отца приглашение на ужин, к восьми часам вечера.
Дело выгорело! Надо только еще вложить в него капитал в одну марку. Цветы ей купить.
А у него, как назло, сегодня в карманах пусто, только два пфеннига на трамвай осталось.
И все коллеги тоже поиздержались, даже одолжиться не у кого!
Если он не раздобудет одну марку, он двадцать тысяч рублей потеряет, а это сорок пять тысяч марок!
Уже почти полвосьмого…
А марки, чтобы цветы купить, нет как нет.
Он у квартирной хозяйки попросил, но она отказала. А время идет.
Надо срочно разыскать Лену, может, у нее есть.
Добин пошел к магазину, где она работает продавщицей.
Даже руки дрожат от волнения.
На уличных часах без десяти восемь.
Слава богу, вот и Лена идет.
Добин быстро зашагал ей навстречу.
Он еще издали заметил, что она ему улыбнулась, а в руках у нее что-то узкое, длинное, завернутое в белую бумагу.
— Лена!
— Герр Добин! Смотрите, что мне подарили!
И показывает ему красивый букет.
У Добина от удивления глаза на лоб вылезли.
А Лена решила, что из-за ревности:
— Это не от поклонника, от подруги, честное слово!
Добин оправился от удивления, уже спокойнее посмотрел на букет, оценил. То что надо! С таким букетом он наверняка сорвет куш — двадцать тысяч.
И он опять применил свой актерский талант:
— Лена! Это от поклонника! Никогда тебе не прощу!
— Честное слово, подруга подарила! — клянется Лена.
— Не верю! — Добин напускает на себя строгий вид.
— Как же мне вас убедить? — Лена уже чуть не плачет.
— Отдай мне букет, тогда поверю.
Лена с нежностью смотрит на букет, потом на Добина, опускает глаза и протягивает ему цветы.
— Т-теперь я верю т-тебе… — Добин даже заикаться начал на радостях. — Спасибо… Мне сейчас некогда… Адье, Лена, мне надо бежать…
И он полетел к Маневичам, к «Асе» и к двадцати тысячам.
С букетом Лены в руках.
1914
1
Фейга впервые оказалась в «театре», когда ей было четырнадцать лет. Это была странствующая русская труппа, забредшая летом в их небольшой еврейский городок. Играли артисты в огромной конюшне Гриншпанов, которая с помощью нескольких столяров и привезенного труппой «машиниста» превратилась в настоящий театр, даже с галеркой, куда билет стоил пятнадцать копеек. Благодаря низкой цене Фейга втайне от своих набожных родителей два раза побывала там со старшей подругой. Подруга платила, а Фейга за это разъясняла ей трудные слова, которые произносили актеры, потому что отец нанимал ей учителей и она умела говорить и читать по-русски.
Однако Фейге нелегко было справиться с обязанностью переводить для подруги все слова, которых та не понимала. Фейга была так захвачена игрой, что даже не обращала внимания на подругу, которая морочила ей голову и без конца тянула за рукав. Лишь когда подруга так сильно дернула ее, что Фейга чуть не упала со своего «места», сидеть на котором и без того было довольно опасно, она очнулась и попросила:
— Не мешай, пожалуйста! Дома все тебе объясню.
— А сейчас что он ей сказал? — допытывается подруга, имея в виду первого любовника, который упал перед женщиной на колени.
— Просит, чтобы она с ним убежала… Убежала, понимаешь? Он ее любит, а ее отец против… «Давай убежим!» Ой, не дури мне голову, пожалуйста! Дома все расскажу…
И, отделавшись от подруги, Фейга большими, детскими глазами опять жадно ловит каждое движение актеров, не пропуская ничего, что творится на подмостках.
Еще долго после того, как труппа уехала, Фейга приходила к подруге и разыгрывала перед ней то, что видела в конюшне Гриншпанов.
— Умоляю вас, Иван Степанович! — Она прижимала руки к груди, подражая актрисе, которая что-то просила у «любовника».
Подруга помнила эту сцену и подбадривала Фейгу:
— Ей-богу, ты точь-в-точь как она играешь. Ты можешь быть актрисой!
Тогда Фейга подходила к открытому окну и смотрела куда-то вдаль, за город, за густой лес, что стоял зеленой стеной, а потом, повернувшись к подруге, брала ее за обе руки, сжимала их так, что та аж вскрикивала, и тихо, но с чувством говорила:
— Как я хотела бы стать актрисой!..
И, больше не находя слов, чтобы выразить свое желание, добавляла долгое, многозначительное «А-а-ах!».
С тех пор бродячие артисты в городе не появлялись. В конюшне Гриншпанов по-прежнему стояли лошади и телеги, но Фейга, проходя мимо, всякий раз останавливалась и заглядывала в открытые ворота. Вдруг опять труппа приехала? Тогда Фейга пошла бы к «главному» и упросила его посмотреть, может ли она играть на сцене.
— Умоляю вас, Иван Степаныч…
Но, кроме лошадей и телег, в конюшне ничего не было, и Фейга, грустная, шла домой или к подруге и играла для себя самой.
2
Через год случилось нечто такое, что подарило Фейге надежду осуществить ее мечту. На стене почты неподалеку от их дома Фейга увидела объявление, написанное мелкими буквами.
Там говорилось, что
