Родители еще раз сказали ему: «Ну вот, видишь! И не так уж она тебя любила, а самое главное – она нашла свое простое и крепкое инженерско-доцентское счастье, а ты бы ей только жизнь испортил, а зачем?»
Он им поверил, женился, на ком советовали, и больше про нее не вспоминал. Ну, или думал, что она счастлива, и хватит об этом.
Но нет. Она не была счастлива. Муж был ей тесен и скучноват. У нее был настоящий научный талант, поэтому она все время работала и что-то изобретала по своей специальности, а муж ей говорил: «Надя, это все прекрасно, горжусь тобой, но как же дети? Им нужна мать!» – имея в виду их сына и еще двух дочек его внезапно умершей сестры, которые жили с ними.
Но она вовсе не была в восторге от этой роли.
Случались и ссоры.
Во время одной такой ссоры ей как раз принесли телеграмму, что умер папа. Она поехала в Москву на похороны, а мужа с собой не взяла, поскольку они сильно поругались, я же говорю. Вернувшись, она с порога объявила мужу о разводе. Муж наклонил голову и попросил оставить ему сына. Она тут же сказала: «Хорошо, конечно. Я буду вас навещать, и вы ко мне тоже приезжайте, покажем мальчику Москву». Она назвала сына мальчиком, и мужу захотелось убить ее прямо сейчас, но он сдержался, потому что его посадят, и тогда сын вообще останется сиротой, и две сестрины девочки – тоже.
Почему она так сделала? Потому что в Москве случайно встретила его, свою первую любовь, и поняла, что зря проваландалась восемь лет на периферии, одна радость – диссертация, но вообще-то своего счастья надо добиваться. Как писалось в старых советских книжках, бороться за него. То есть за счастье.
Она выслеживала его около дома, она звонила ему на работу, она ловила его на улице – и добилась. Увела его от жены и ребенка. Вернее, так: его жена и ребенок уехали из дома с гранитными колоннами, из бескрайней квартиры, но переехали в почти такую же, в очень похожем доме, так что не страшно.
Они поженились. О, как она его любила, перед свадьбой и особенно после! Она как будто отдавала ему всё, что накопилось в ней за эти глупые восемь лет в чужом городе, с чужим человеком и – ужасно в этом признаться – с почти чужим ребенком. Не говоря уже о двух девочках, дочерях покойной сестры бывшего мужа. Хотя она их пару раз принимала в Москве, конечно. Отрывая драгоценные часы от своей любви.
Она помогала своему любимому мужу в работе – благо специальность у них была общая, один ведь факультет. Он, кстати, звезд с неба не хватал. Несмотря на знаменитую фамилию, несмотря на еще живого отца-академика, он продвигался как-то вяло, и его коллеги вздыхали насчет отдыхающей природы. Однако она, эта самая Надя, взволокла его на свои плечи, дотащила до докторской – не забыв при этом сама защититься – и даже издала монографию с ним в соавторстве.
У них ребенок родился. Они вдвоем гуляли с коляской.
Его надменные и глупые родители под старость поумнели и почти полюбили новую невестку – тем более что она оказалась такая ловкая и полезная.
Счастье!
Но через год оказалось, что она соблазняет своих студенток и аспиранток. А иногда даже вынуждает – за оценку на экзамене. Выбирает таких долговязеньких, худых до костлявости, немножко нелепых девочек. Собственно, она этим развлекалась уже давно. Лет десять самое маленькое.
Свекор ее случайно застукал, прямо дома. Рассказал сыну, то есть ее мужу. Тот для начала устроил скандал. А она совершенно не понимала, кому от этого плохо. Целый час друг на друга орали. Потом сын бросился к отцу:
– Папа! Я ее выгоню из дому!
А отец, академик, лауреат и дважды герой соцтруда, руководитель секретного оборонного института, любимый и уважаемый, обожаемый и непререкаемый, сказал:
– Что за сопли? Это не вредно. Ни ребенка, ни триппера. Пускай себе лижется. И не забудь: это пока еще мой дом. Я тут решаю, кого выгнать, а кто пусть живет.
Тогда сын пошел в другой конец квартиры, взял дедушкин наградной пистолет, вышел на балкон, помахал рукой знакомому почтальону, который шел по двору, и застрелился.
А она осталась жить со стариками.
Кажется, ее дети от обоих мужей потом подружились. Так что все в порядке.
решение принято, забудьте
«Что такое благородный человек? – сказала Наташа. – Сейчас объясню. У меня защита висела на волоске, я точно знала, что мне накидают черных шаров, потому что моего руководителя увольняли по политической статье, но я же не виновата, и я объехала всех членов совета. Зачем? А так. Воззвать к порядочности. К корпоративному духу. К совести, наконец. Они же меня восемь лет знали, пять лет студенткой плюс три в аспирантуре, вроде любили, хвалили, поглаживали, «ах ты, наша умница». А тут стоп. Пятеро вообще не захотели, чтоб я приехала. Но так, спокойно. Прости, Наташенька, сердце прихватило, на даче крыша протекла, юбилей у друга юности и в таком роде. Остальные – морды корчили. «Будем рассматривать работу по существу». Ни один не пообещал, что, мол, я буду «за». Кошмар. Я к нему к последнему приехала. В полном отчаянии уже – оттого, что вдруг такая стена вокруг. А он, самое страшное, давно ко мне клинья подбивал. Он, кстати, красивый был, но не в моем вкусе. Такой южный красавец. Итальянский тенор…
В общем, я ему последнему звоню: «Мне срочно нужно к вам приехать, можно?» – «Да, – говорит, – конечно». И так нагло: «Жена как раз в санатории, сын на даче у приятеля, давай, заскакивай…» На «ты», что характерно.
Вваливаюсь к нему, и просто-таки, прости меня, прямо ему в объятия падаю. В коридоре. Он меня ведет в комнату, сажает на диван, сам рядом садится. Меня всю трясет, но чувствую – отдамся за один белый шар. С восторгом и страстью.
– Дайте выпить чего-нибудь, – говорю.
– У тебя же завтра в два часа защита. – Брови поднял.
Я вместо ответа ему на шею кидаюсь.
Он меня отцепил от себя и говорит:
– Моя дорогая. Вы мне (на «вы» перешел) очень нравитесь. И я бы в другой момент, конечно… Но. Во-первых, я не люблю, когда за плату.
Я просто озверела:
– А зачем тогда мне приехать позволил? (сама на «ты» перешла) Какого черта?
Спокойно отвечает:
– Есть вещи, которые надо говорить в глаза… Но не это главное. Главное другое. Допустим, мы с тобой сейчас… И я в отплату проголосую «за». Но тебя ведь все равно решили валить. Политическое решение уже принято. И мой голос ничего не изменит. Вот и получится, что ты мне давала – зря. И я это заранее знал. Но взял. А это нечестно. Неблагородно. Так что вот.
Так что вот, ушла я домой, нагладила блузку, стала учить выступление.
Назавтра, конечно, как заказывали. Десять испорченных, шесть «против», но целых два – «за». Обалдеть.
Политическое решение, куда деваться.
Потом человек пять или даже семь ко мне подходили и шепотом клялись, что именно они-то как раз голосовали «за», ибо так им велела их научная совесть.
Но не сразу подходили, а лет через десять. Когда вся политика переменилась, и мой уволенный шеф, наоборот, стал почти героем и отчасти культовой фигурой».
– И он тоже подходил? Этот благородный красавец? – спросил я у Наташи.
– Нет. Я сама к нему подошла и спросила: «Ну, теперь-то расскажите». А он говорит безо всякого стеснения: «Я голосовал против. Черный шар кинул» «Почему?» – спрашиваю. «Да потому что диссертация у тебя никудышная. И шеф твой дурак, недоучка и позёр. Хотя он честный человек и пострадал без вины, и я ему очень сочувствую. Но это, дорогая Наташа, ничего не меняет в смысле научной ценности ваших с ним, так сказать, открытий».
– Кошмар, – сказал я.
– Никакого кошмара! – закричала Наташа. – Наоборот! Я даже влюбилась в него. Примерно на полдня.
– Ого! – засмеялся я.
– Бог с тобой, – тоже засмеялась она. – Так, облачко пролетело. Жаль только, что это был один-единственный благородный человек в моей жизни.
– А я? – обиделся я.
– Извини, не было случая проверить, – серьезно сказала она.
Разговор с товарищем Лениным
когда б вы знали, из какого сора
Один помощник одного члена Политбюро рассказывал:
«Зима, январь, день смерти Ленина. Надо возлагать венок к Мавзолею. Всё Политбюро и Секретариат идет на Красную площадь. Ну, не совсем всё. Товарищи из республик не приезжают, кто-то болеет, товарищ Громыко в Нью-Йорке, товарищ Катушев в Варшаве, но кворум есть.
Леонид Ильич уже едва ходит. Но тоже участвует. А вот непосредственно возлагает венок, то есть идет за двумя офицерами, которые этот венок несут и ставят, а потом рукой расправляет ленточки, – на этот раз мой шеф.
Венок здоровенный, розы голландские, и все это на пушистом кедровом лапнике. Специально из Сибири везли.
Вот. Ставят, значит, офицеры венок, отдают честь, отшагивают в стороны. Рядом телекамеры, снимают это дело. Мой шеф, склонив голову, правой рукой, как положено, расправляет ленточки. Запах от кедровых веток чудесный. Он их чуточку гладит. Запускает в них пальцы.
