Ознакомительная версия.
Из меня сами собой потекли давно забытые, казалось мне, слова поэта, быть может, умиравшего так же, как тот, кто умирает у меня на глазах: «Я люблю человеческий голос. Одинокий человеческий голос. Голос должен вырваться из гармонии мира и хора природы ради своей одинокой ноты…»
Бывший коллега осклабился: «Ты с таким чувством произнёс эту эпитафию, я едва не зарыдал…» Он не успел договорить. Из-за насыпи, со стороны депо прилетела из подствольника граната. И стон прекратился. Я стёр эту запись, вернул приятелю подаренную камеру и пошёл искать Артиста, он раздобыл для нас «джихад-мобиль № 3». В спину мне приятель бросил: «…Такой сюжет пропал! Ну и дурак же ты!»
Страшный сон Корреспондента
А вот писать приловчился в любой обстановке и где угодно. На патронном ящике в блиндаже и на неразорвавшемся снаряде в окопе, на куче кирпичей в простреливаемом цеху и на битом стекле разруиненной аптеки в лекарственном смраде, в остове подбитой БМП и на крыше многоэтажки под небом, вспарываемым ракетами «Градов» и «Смерчей». Помню, записывал рассказанную Боцманом историю на ступеньках погреба близ передовой в гноящемся свете укровских сигнальных ракет над Семеновкой и почуял чей-то цепкий взгляд… крыса! Снаружи нешуточный обстрел, внутри – хвостатая мерзость. Выбор из двух зол был сделан автоматически: перебежал к окопу, дописал абзац и благополучно под убаюкивающее шипенье мин уснул. Во время боев за Иловайск я «поселился» на БТРе командира с позывным Барбос. Никогда ни до, ни после не было у меня столь комфортабельного рабочего кабинета и одновременно спальни. Однажды на броне под проливным дождем проспал я всю ночь и пробудился не оттого, что вымок до нитки, а лишь от нестерпимого желания «отлить».
К слову, утратив на этой войне три полностью исписанных блокнота – во время выхода из окружения под Николаевкой, напоровшись на укропов в районе Дмитровки и при зачистке Иловайска – я более боевых записей не веду.
Когда многие фронтовики говорят, что с некоторых пор дискомфортно чувствуют себя только дома на диване – это не бахвальство, не преувеличение, не «психоневротическое расстройство вследствие чрезвычайной психогении с угрозой для жизни». Частая и резкая смена обстановки, постоянное напряжение, активизация всех жизненных ресурсов становятся нормой, радостной потребностью и единственно действенной терапией всех психосоматозов. Исцелившихся от многих духовно-душевных и телесных недугов я встречал, психотиков-жертв пресловутого посттравматического военного синдрома – нет.
Однажды в аэропорту, в содрогающейся от близких разрывов гаубичных снарядов гостинице (одно прямое попадание и конструкция с 4-го по 1-й этаж сложится в пыль) я испытал подлинный УЖАС. Приснился мне… редакционный офис, беспросветно-скучное как затянувшийся оргазм интервью с безликим чиновником мэрии, подсчет гонорара тоскующим сексуально озабоченным менеджером среднего пола, по-кафкиански тягостные, инфернально-безысходные дискуссии людей-мониторов с людьми-клавиатурами о правильности подсчета бюллетеней на нескончаемых выборах без выбора…
Чувствуя, что соскальзываю в ад, невероятным усилием воли заставил себя проснуться: аэропорт, обстрел, прыгающая от близких разрывов гостиница, рядом брат Матрос заряжает при свете фонарика пулеметную ленту. Несколько раз я испытывал то, что называют прикосновением к раю уже в этой жизни – когда родилась дочь, после исповеди в Оптиной Пустыне, во время боя 3 июня в Семеновке (начала полномасштабной войны на Юго-востоке) и тогда, в аэропорту, вынырнув из кафкианского сна о «мирной жизни». Поймут это признание не многие, только Матрос, Артист и подобные им. Психологи со мной не согласятся, они, кормящиеся фантазиями, всё «понимают».
Cекретный русский БТР и другие приключения с Артистом и без
Труднее всего на фронте – передать информацию своевременно. Поскольку я боец и не имею права отлучаться с позиции без разрешения командира, то мне в сравнении с обычными военкорами труднее вдвойне. А если учесть постоянные проблемы со связью в боевых условиях и отсутствие личного транспорта – втройне.
Первым нашим – Корреспондента и Артиста – собственным «джихад-мобилем» стал «кореец-наркоман». Не шучу. Трофейный дизельный Ssang Yong Rexton останавливался в любой момент и требовал дозы – бензиновой инъекции в воздухопроводную «вену». Бойцы, которым мы развозили боеприпасы и продукты называли его «секретным русским бэтээром». Ибо чадил сей «бэтээр» ужасающе, исторгая из выхлопной трубы кометный черный косматый хвост. Когда мы вкатывались в «зелёнку», украинские наблюдатели, видимо, всерьёз полагали, что так дымить может как минимум взвод секретных (поскольку никогда никто их не видел) БТРов. И столь обильно начинали миномётить, что бойцы нас умоляли: «… на хрен поскорее, не то останется от нас фарш на ветках».
Июнь, ночь. Затяжной миномётно-гаубичный обстрел с горы Карачун. Электричества и интернета в Семёновке – нуль, телефонная связь – рывками. А информацию агентство потребовало срочно. Надо ехать в Николаевку. Разворачиваемся на площадке перед колбасным цехом – самое открытое простреливаемое место и – из полночи въезжаем в день: над нами зависает «люстра» (осветительная ракета), а наркозависимый внедорожник в очередном приступе «ломки». Глохнет. Выметаемся из салона, ждём темноты и паузы в обстреле. Впрыснув «корейцу» дозу, мчимся – ура!
Увы. Сразу за ближним блокпостом авто глохнет, а над нами – да-да, снова вспыхивает «люстра». Укрываясь от осколков, ныряем за бетонные блоки. Артист (с того момента уважаемый мной безгранично) вдруг вскакивает на блок и в почти солнечном сиянии нескольких осветительных ракет жестом семафорит Карачуну могучий русский фак. И преспокойненько, помахивая шприцем, топает под осколками к измученному абстиненцией корейскому рысаку. Взбодренный, тот некоторое время «скачет» и – ровно на полпути к вожделенному интернету – глохнет! Вновь «люстра», визг осколков, укол в резиновую «вену»…
Звонок – приказ: на рассвете отвезти продукты бойцам линии обороны под Ямполем. Возвращаемся, до отказа набиваем багажник замороженной индюшатиной, несемся на позиции.
По обочинам шоссе навстречу нам бегут наши бойцы: «Там уже укропы! Надо оружие у перекрестка и раненых забрать!» Пролетаем через перекрёсток, видим: развороченный наш блокпост, а за ним сквозь сосны левее дороги в рассветном зареве, словно игрушечные выползают на шоссе украинские БТРы. Я выскакиваю, открываю багажник; Артист резко, с визгом задымившихся шин разворачивается, в рывке выплескивая из «джихада» замороженные трупики индюшек. Они лавинят под уклон и встречные пулемётные очереди превращают их в лохматые мясные хризантемы.
«Если «кореец» потребует дозы, – думаю я, – нам…» Оружия у блокпоста (там всё в крови) мы не нашли, рванули. Чуть дальше подобрали четверых «300-тых». И заглохли!.. Не искрошили нас тогда чудом. Только когда мы уже скрывались за поворотом, укры открыли шквальный огонь, убив одного из сидевших в багажнике. Информацию агентству в срок переслать мы не успели.
Как не успели и в другой раз, два месяца спустя. Rexton сгинул при выходе ополчения из Славянска, «джихад-мобилем № 2» служила нам безотказная русская «Волга-31», подаренная знаменитым бойцом Масей. С ней связано немало приключений, расскажу лишь о двух.
Отправляемся с позиции под Миусинском в Донецк, надо слить давно обещанное видео (проще было съездить, чем пересылать по интернету, «быстрому» как мысль пьяного эстонца). На въезде в город Снежное встречаем командира разведчиков Одессу и его зама Малого, приказывают: «Едем на место вчерашнего боя, разведаем обстановку, и брошенный «Утёс», если получится, заберём». Едем. Сворачиваем на грунтовку. Место открытое, дальше справа лес и овраг, слева – выжженная высотка. Туда на разведку идут «отцы-командиры», мы с Артистом у машины за кустом прикрываем тыл. Кладу на всякий случай рядом камеру, ждём. Мы ещё не знаем, что оказались в засаде…
…первой же пулей камеру вдребезги: снайпер! Скрываюсь за «джихадом». И сразу же невесть откуда пулеметные очереди и та-та-та-та-таканье АГС. Разрывы снарядов далеко, это радует. Стреляем с Артистом на звук, ура – явное попадание! – пулемёт умолкает. Откуда-то чертиком из табакерки выскакивает…ох, слава Богу, свои – Малой! – я едва не проткнул его очередью. Наконец-то, запыхавшийся и красный, выныривает с неожиданной стороны Одесса. В машину!
– У меня огнестрел! – орёт Артист и тут же получает кулаком по башке от сидящего сзади Малого:
– Рули… раненый, в морге не лечат!
«Джихад-Волга» несётся под перекрестным огнём снайперов (теперь понятно: сюда нас впустили, чтобы взять в плен, а назад хрен выпустят). Сквозь салон – стёкол давно нет – взззикают пули, то спереди, то сзади по курсу сухие звонкие хлопки рвущихся ВОГов. Пригибаемся, удар головой о голову Артиста, высекает во мне мысль: «Как это он умудряется рулить, почти не глядя на дорогу? Опрокинемся – расстреляют в хлам. Или ранеными в плен возьмут, что ещё хуже…»
Ознакомительная версия.
