Иннокентий Галченко - Геологи идут на Север

Грустный иду по шумной улице Иркутска. Полчаса назад узнал, что в горный институт я не принят. «Поздно приехали. Дожидайтесь осени, возможно, будет дополнительный прием», — сообщили мне в канцелярии. Опоздал, обидно опоздал, пока выбирался с далеких Алданских приисков. Осеннего приема не дождаться: сейчас май, а у меня всего двухмесячный отпуск.

Неожиданно кто-то хлопает меня по плечу.

— Ты откуда, Иннокентий, здесь?

Передо мной крепкий, атлетического сложения человек, с резким, энергичным профилем, черными, как смоль, волосами и веселыми карими глазами. Это мой знакомый по Алдану Сергей Раковский.

Я рассказываю о своей неудаче.

— Есть о чем горевать! Я сам было туда сунулся, доучиваться хотел, да знаешь что мне сказали в Союззолоте? «Учеба, конечно, дело хорошее, но пока вы — единственный поисковик-разведчик, знающий Колымскую тайгу, придется обождать». Я, видишь ли, только прошлой осенью вернулся с Колымы. Бродил там с первой экспедицией Билибина.

«Давайте, — говорят, — собирайте людей и организовывайте там поиски и разведку золота». Едем, Иннокентий, с нами. Учиться никогда не поздно, вернешься оттуда — доучишься.

Порывистый, подвижной Сергей скоро получил мое согласие. Сказать по правде, долго меня упрашивать не пришлось.

Я мысленно представил бескрайние просторы Колымы, и во мне заговорила душа поисковика. Договорившись, что к августу я буду во Владивостоке, мы расстались. Мысленно я уже начал путешествие на Север. Благодаря Раковскому от прежнего огорчения не осталось и следа.

Мы познакомились с Сергеем Раковским пять лет назад на знаменитых Алданских золотых приисках, гремевших в период НЭПа. Я тогда работал десятником. В моем подчинении находились старательские артели, где собралась самая разношерстная публика.

— Что это у тебя за безобразие, народу на работе совсем не видно, — ворчал заведующий горными работами Гордей Федорович, обходя со мной участок, который я принял всего два дня назад. — Десять старательских артелей на участке, а работают только четыре. Остальные где? Пьянствуют? Если артели завтра не выйдут на работу, отнимем деляны, есть приказ. Первым делом предупреди артель Степана Дуракова, эти «студенты» уже пятый день не выходят на работу…

Вечером я разыскал Степанову артель.

В большой бязевой палатке стоял низенький стол, уставленный бутылками и закусками. На ковре лежало и сидело в самых непринужденных позах человек десять. Все спорили и кричали, перебивая друг друга.

— А, товарищ десятник, наше вам!.. Степан, принимай гостя. — раздалось несколько голосов.

— Иннокентий Иванович, проходите сюда, садитесь… — пригласил меня, приветливо улыбаясь, молодой человек в косоворотке с расстегнутым воротником. — Будем знакомы, Сергей Раковский бывший студент, а ныне старатель.

Договорившись со Степаном, что завтра бригада выйдет на работу, я присел рядом с Раковским. Разговорились о том, как он попал в артель.

— Старателем-то я стал чисто случайно, — погрустнел Сергей. — Родителей я потерял еще в детстве. Осталось в семье пять человек, один другого меньше. Вырастили нас, перебиваясь с хлеба на квас, тетка и старшая сестра. С грехом пополам, подрабатывая уроками, закончил я школу и поступил в Иркутский университет. Но жить было не на что. А тут поползли по Сибири слухи о богатых золотых приисках где-то в тайге на Алдане Случайно мы встретились с Дураковым, он и уговорил нас нескольких студентов, отправиться на прииски, подзаработать там на учение.

На Алданские прииски мы попали в самый разгар «золотой лихорадки». Делянка попала богатая, заработали за лето хорошо. Вернулись в Иркутск. Трое моих приятелей-студентов принялись сразу за учебу, а мы со Степаном и остальными ребятами так «разгулялись», что никак не могли остановиться. «Ничего — говорил Степан, — гуляй, ребята, заработаем».

К новому году, сдав последнее золото, мы рассчитали; что полученных денег нам как раз хватит, чтобы запастись продуктами и с ними вернуться в тайгу. Ну, и решили мы тогда пойти на прииски и снова заработать. И вот второй год уже тут, — поднялся Сергей проводить меня. — А думаете, скопил что-нибудь на учение? Как бы не так. Вот, может быть, этой осенью повезет.

Степан Дураков сдержал свое слово. На следующий день артель вышла на деляну. Однажды вечером, когда я закончил съемку металла с прибора, ко мне подошел Раковский.

— Ну, до свиданья, Иннокентий Иванович! Сегодня последний день моем. Завтра идем в другой район…

— Ну, а как заработали?

— Заработали, что называется, заячий хвост да уши. С долгами рассчитаться не хватило. Пришлось отдать палатку и ковер, — засмеялся Сергей. — В общем торговали — веселились, подсчитали — прослезились.

Мне очень нравился этот неунывающий юноша, и, встречаясь с ним во время поездок по Алдану, я всегда интересовался его судьбой. Было видно, что Раковскому надоели мытарства по артелям. Но призвание свое он нашел, лишь когда познакомился с молодым инженером-геологом Юрием Билибиным, возглавлявшим одну из экспедиций на Алдане. Билибин в это время разрабатывал основы поисков и разведок россыпных месторождений.

Работа в экспедиции увлекла Раковского, и он навсегда избрал для себя профессию поисковика-разведчика.

Когда в марте 1928 года Билибин телеграммой предложил ему принять участие в экспедиции на еще не исследованную реку Колыму и подобрать для работы в экспедиции двенадцать человек, он согласился, не раздумывая, и подобрал действительно опытных, решительных и смелых, не терявшихся в трудных таежных условиях рабочих, в большинстве демобилизованных красноармейцев-сибиряков. Среди них был и Степан Дураков.

Вскоре Раковский уехал с Алданских приисков, и я не видел его до этой случайной встречи на улице Иркутска, встречи, которая положила начало моим колымским странствованиям.

Быстро промелькнул отпуск. И вот утром 28 августа, после почти месячного ожидания во владивостокской гостинице, я взбираюсь по крутым сходням на палубу грязного, обшарпанного, закрапанного пятнами красного сурика парохода.

Маленький буксир, содрогаясь от натуги, выводит тяжело груженное судно на середину бухты.

Низкий протяжный гудок, вспенилась вода за кормой, вздрогнул корпус — и медленно поплыла мимо панорама разбросанного на склонах сопок Владивостока. Все уменьшается, как бы уходя в море, зубчатая стена берега. Горизонт застилает синеватая мгла. Мы в открытом море.

На следующее утро просыпаюсь от неприятного ощущения. Меня, как на качелях, подкидывает то вверх, то вниз. Море неспокойно. Мимо иллюминатора проносятся вспененные гребни волн.

Иду умываться на корму. Здесь еще сильнее качает. Мимо меня, хватаясь за стенки коридора, проходят пассажиры с позеленевшими лицами. Смотрю на них с сочувствием. Вдруг чувствую приступ тошноты. И у меня начались приступы «морской болезни», о которой я наслышался перед отъездом и в существование которой я, как человек, никогда не плававший в море, в душе не верил.

Выхожу на свежий воздух. Становится легче. Долго стою у борта, глядя на вздыбившуюся пучину. Что ждет меня там, в конце пути?..

К вечеру качка прекратилась. Отлежавшиеся пассажиры постепенно знакомятся между собой. Кто же едет на Север? Большая группа учителей, несколько бригад рыбаков, но больше всего народу едет на колымские прииски.

…Плывем в самом узком месте Татарского пролива. Пароход движется медленно, осторожно и все же к вечеру мы чувствуем, начинает задевать дно и, наконец, дернувшись всем корпусом, останавливается, основательно сев на мель. Обеспокоенные пассажиры выходят на палубу. Зайдя в кают-компанию, с удивлением вижу лоцмана, спокойно играющего с капитаном в преферанс. Мне пришлось однажды ехать на речном пароходе, который на одном из перекатов сел на мель. Тогда вся команда бегала, суетилась, волновалась, а здесь вдруг такое равнодушие.

Все стало понятно лишь после разговора с лоцманом. Морской прилив, достигнув наивысшей точки, снимет наш пароход, ровно в полночь.

Утром мы уже спокойно плывем по сравнительно мелкому Амурскому лиману. Вся остальная часть пути протекает без всяких приключений.