Маленький и Большой - Илья Яковлевич Бражнин

Мы свиделись впервые у меня. Я заочно пригласил его погостить на даче. И вот он пришел ко мне на городскую квартиру, чтобы вместе со мной ехать в Комарово.

Прежде чем увидеть его, я услышал его голос:

— Я буду с бабулей работать. Шишки собирать.

Голос заявлял о характере, слова — о намерениях и склонностях. Видимо, он был не из тех, кто любит бездельничать. И я подумал с уважением: «Молодец».

Потом я вышел в кабинет и увидел его. Он был меньше своего голоса, и это вызывало добрую зависть. Как всякий писатель, я жарко желал, чтобы мой голос был больше меня. Но это удавалось очень редко, а может быть, никогда не удавалось. И вот передо мной Маленький Человечек, которому это дается без всякого видимого напряжения, по естеству.

Мы смотрели друг на друга, примериваясь, как нам быть вместе. Это всегда неловкие минуты. Но на этот раз неловкости не было. Я глядел на Маленького с удовольствием и скрытой радостью. Я любил Маленьких Человечков за их огромные возможности и отсутствие полутонов. Я люблю несмешанные краски.

Он был мал для своих трех с половиной лет, выглядел плотненьким, коренастеньким и прочно прикрепленным к большому белому помпону на своем красном беретике. Из-под беретика выглядывала короткая светлая челочка. Он был приятен и серьезен.

Так он стоял — маленький в большой комнате с очень высоким потолком. И он нимало не терялся в ней. Напротив, сразу было видно, что он в ней самый главный.

Всякое живое существо, попав в незнакомую обстановку, тотчас начинает принюхиваться и приглядываться к ней. Незнакомое — это значит опасное. Незнакомое надо как можно скорей превратить в Знакомое. Для этого прежде всего надо оглядеть все вещи и обнюхать все углы.

Надо быть очень храбрым, чтобы без трепета вступить в соприкосновение с Неведомым. Маленький вступил в неведомый ему мой мир храбро, заявив в нем о себе решительно и в первое же мгновенье.

Я протянул ему руку. Он вложил в нее свою руку. Рукопожатия не было. Маленькие Человечки не знают рукопожатий. Рукопожатие — знак дружества и равенства между людьми. Но маленьких взращивают на неравенстве, внушая понятия о нем на каждом шагу. Маленькому не подают руки. Его берут за руку. Ему вечно твердят: «Ты еще маленький».

Этим его постоянно оттесняют в какой-то дальний угол бытия, подчеркивая его неполноценность, неравенство с окружающими его людьми. Это скверно. Старый хитрец Свифт давно доказал, сколь зыбко понятие «маленький», отправив своего Гулливера сперва к лилипутам, которым он казался великаном, а потом к великанам, которым он казался карликом. Маленький — это просто невыросший. И чтобы расти, он должен учиться соотносить себя с окружающим. И он это постоянно делает.

Когда, спустя полтора часа, мы шли по дачному поселку, он увидел большой двухколесный велосипед и сказал:

— Я хочу велосипед.

Я сказал, что этот велосипед ему велик. Боясь, что это может помешать получить велосипед, он тотчас заявил:

— Я большой.

Но он, конечно, чувствовал, что слова его не очень убедительны, и спустя минуту, увидя девочку на маленьком трехколесном велосипеде, поспешил заявить:

— Это тоже большой велосипед.

Он видел на глаз, что именно этот маленький девочкин велосипед подходит к его росту, и, возведя его в ранг больших, находчиво вышел из ложного положения. Он ведь понимал, что он не большой. Когда я спросил, как его зовут, он ответил:

— Игорек.

Он знал, что он не Игорь, а пока еще Игорек и велосипед ему под стать трехколесный.

О, они отлично умеют соотносить и сравнивать — эти маленькие хитряги. И на этом их надо взращивать. Не надо их заталкивать в тесные креслица для маленьких. Пусть сидят на обыкновенных стульях. Надо их учить равенству. Надо учить их отвечать на рукопожатия.

И все-таки Игорька я буду звать на этих страницах — Маленький. Но это не мера роста. Это ласка.

Мы ужинали. Пока Маленький расправлялся с рыбой, я добрался уже до сладкого сырка. Сырок в шоколадной корочке выглядел заманчиво. К тому времени как я одолел половину сырка, Маленький успел увериться, что он тоже любит сырок в шоколаде, о чем тотчас же и заявил во всеуслышание. Не довольствуясь заявлением, сделанным в общей форме, он не медля конкретизировал его. Указывая на половинку сырка, оставленную мною, он сказал:

— Этого я не люблю.

Потом указал на целый сырок и добавил:

— Я этот люблю.

Такая дифференцированная любовь к сырку была учтена моей женой, хозяйничавшей за столом, и Маленький получил целый сырок.

Ведя за столом оживленный разговор, Маленький попытался выяснить, что я делаю в этом мире, в котором его интересует решительно все. С помощью сидящей около него бабули Марьи Дмитриевны Маленький довольно скоро установил, что я работаю. Будучи последовательным поборником конкретности, он пожелал тут же выяснить, в чем заключается моя работа, и, повернувшись ко мне, спросил:

— А что ты работаешь?

Я, не без неловкости, признался:

— Я пишу книги.

Тогда Маленький с обычной своей твердостью и уверенностью сказал:

— И я умею писать.

После этого общего заявления он обратился к развитию темы в обычной своей манере конкретизировать все, что доступно конкретизации:

— Я умею две буквы писать — букву «а» и букву «пэ».

Этим вопрос о его умении писать был исчерпан. Но на повестке дня остался вопрос о моем умении писать, для меня во всяком случае этот вопрос существовал.

Увы, я не могу с такой определенностью, а тем менее — уверенностью сказать: «И я умею писать».

Вечером жена стала укладывать Маленького спать. Она приготовила ему постель на веранде и, перед тем как раздевать Маленького, зажгла свет — сперва бра над постелью, потом плафончик под потолком. Плафончик сделан из вощеной бумаги и расписан красными и синими цветочками. Маленький не спускал глаз с плафончика и наконец выговорил почти благоговейно:

— Красиво.

Душа его жаждала Прекрасного. Он получал удовольствие от того, что смотрел на плафончик. Но было во всем этом и