— Где твоя шапка? — буркнул я в колодец. Зашаталось эхо, сморщив чистый осколок голубого неба и мою рожу.
— Зде-ся-я, — всхлипывая, протянула жалобно Томка. — Я только хотела посмотреться-я… — Она с новой силон возобновила рев.
— Не вой! «Здеся»… — передразнил я ее и увидел шапку — желтое пятно у самой воды сбоку. Пятно вроде бы не плавало, значит, зацепилось.
— Вот она!
— Где? Где? — Томка мгновенно прекратила рев и перегнулась в колодец.
— Тащи бельевую веревку, сейчас организуем спасательные работы.
Сестренка резво метнулась к дому. Я нашел подходящий кусок проволоки, загнул крючок.
— Внимание! Дамы и господа! — сказал я высокопарно, чтобы рассмешить Томку. — Сейчас состоится ни с чем не сравненное извлечение из недр земли бриллиантовой короны несравненной царицы Тамары.
Сестренка хихикнула, на ее мордашке появилась довольная гримаска.
— Публику прошу не шуметь, с первых рядов не вставать.
С этими словами я театрально бросил моток веревки в чрево колодца. Мы враз наклонились, и мое ухо пощекотали Томкины волосы. Я завел крюк под шапку, слегка подсек и повернул голову вбок:
— Дамы и господа! Торжественный момент наступил. Работают все громкоговорители, включая телефоны и наушники. Фоторепортеров прошу не мешать. — Я почувствовал на щеке горячее Томкино дыхание, слегка дернул веревку, она спружинила, шапка вытянулась, но не отцепилась.
— Димочка, родненький, порвешь, — заверещала в ухо Томка.
— Не учи ученого. Вижу, что зацепилась. — Я перешел на другую сторону сруба, подергал — бесполезно. Посмотрел на Томку, готовую вот-вот снова открыть слезоточивый клапан.
— Заревешь — убью. Поняла? — Я притронулся к своему затылку и чуть не отдернул руку — так он был горяч. Щеки и лицо пылали жаром. У Красильниковых из глубины бесчисленных сараев протяжно завыл в самую душу ишак. Раздумывая, я легонько поддергивал веревку — никак.
— Подержи, — приказал я Томке и побежал к завозне. Там валялся большой моток толстого каната.
Глаза у Томки округлились:
— Ты что, туда?
— Нет, туда. — Я показал пальцем в небо.
— Ты с ума сошел. А вдруг сорвешься или утонешь…
— Помолчи, несчастная! Я уже раз тонул — два раза не тонут, — сказал я и вспомнил, как однажды в Карасином озере меня опутали водоросли и я еле выбрался на берег.
Томка огляделась, словно ища защиту:
— Димка! Не надо, нельзя! — В ее глазах опять блеснули слезы.
Я сурово погрозил ей кулаком и привязал конец каната к бревну:
— Там воробью по колено, а на дне, может быть, клад лежит.
— Клад? — переспросила Томка. — Какой клад?
— Обыкновенный. Сундук с драгоценностями.
— С драгоценностями, — эхом выдохнула Томка, но тут же опять усомнилась: — Выдумки это все. Никакого там клада нет.
— Посмотрим.
Признаться, мне давно хотелось пошарить дно колодца. Однажды я крючком вытянул ржавый обрез винтовки. Как он туда попал, никто сказать не мог. Отец предположил, что, может быть, обрез с времен гражданской войны. Но раз там оказался обрез, значит, могло быть еще что-то. Ведь нашла наша соседка в подполье своего дома чемодан с царскими бумажными деньгами…
Я попробовал на прочность канат и под Томкины охи и ахи сполз ногами в колодец. Но прежде нащупал в стене выступ, поднял в приветствии одну руку:
— Дамы и господа! Эксперимент продолжается. Пока никаких интервью. Цветы и поздравительные телеграммы прошу складывать у ног царицы Тамары.
Томка на этот раз шутку не восприняла, а схватилась за канат, точно пытаясь вытянуть меня наверх.
Я протянул ноги и повис. Канат был сплетен из очень жестких, торчащих во все стороны колючих щетин. Ладони ожгло болью. Перебирая руками, я опустился до половины колодца и пытался найти ногами хоть какую-нибудь опору, но пальцы скользили о мокрые доски. Донный холод стал проникать в меня до самого нутра. Ныли от напряжения мышцы рук и спины. Я со страхом посмотрел наверх. В небесном оконце повис силуэт Томкиной головы.
— Ну что, Дима?
— О-о, има-а, — гулко отозвался колодец.
Я опустился еще метра на полтора, нащупывая выступы между досками. Звякнул бидон с молоком.
— Има… Има… — гудело вокруг меня.
— Не ори! — крикнул я и сполз до самой воды, потому что не было никаких сил висеть на согнутых руках. Мне казалось, что в ладони кто-то сыпанул горсть горящих углей. Я с трудом сдержал в себе мучительный порыв разжать пальцы и почти не почувствовал неземную стужу колодезной воды. По-настоящему сделалось страшно. «А ведь отсюда не выбраться», — мелькнула молнией мысль. Мне казалось, что вот сейчас кто-то схватит меня за ноги и утянет в бездонную глубину подземного мрака. Стуча зубами, я все же потихоньку погрузился в воду. Рукам стало немного легче. А вот и проклятая шапка. Я протянул руку и как можно аккуратнее снял ее с гвоздя, напялил на голову. Выбраться бы теперь…
Я не смотрел наверх, боясь, что может слететь шапка. А посмотреть мне очень хотелось. Подтягиваясь на руках, я не знал, сколько метров оставалось до выхода. Ладони уже свыклись с болью, и сейчас я бы тогдашнее свое состояние выразил так — вылез на одних нервах.
Стало светлее, а доски суше. И вот наступил момент, когда я почувствовал, как мою руку обхватили Томкины горячие ладони и потянули вверх.
— Не мешай, Том, — прошептал я.
— Чуточку, самую чуточку осталось, — также шепотом отозвалась сестренка.
Я перевалился на сруб и замер, прерывисто дыша. Томка осторожно сняла шапку и погладила меня по голове:
— Димочка, родненький, ты просто чудо!
Ее слова прозвучали ободряюще, они придали мне силы, я приподнялся и медленно произнес в пространство:
— Дамы и господа! Прошу не толпиться. Эксперимент закончен…
Томка счастливо рассмеялась, наклонилась ко мне, ойкнула:
— Димка, руки! Кровь…
Она осторожно повернула мои ладони кверху:
— Дима-а… Миленький…
— Спокойно. Обыкновенная кровь. Пустяки…
— Пойдем, Димочка, пойдем скорее, я их перебинтую, смажу йодом.
— Еще чего — «перебинтую!» Что папка скажет? Смазать — смажь, не возражаю.
Мы вошли в дом. Томка опрокинула флакончик на кусок ваты и с видимым удовольствием стала обстоятельно смазывать каждую царапину. Я мужественно сдерживался, чтобы не кривиться от щиплющей боли.
— А у тебя, сестрица, ничего получается. Папка правильно решил — быть тебе врачом.
— И буду. Вот вырасту…
Вспомнив обеденный разговор, я машинально посмотрел на ее розовый сосочек за краешком майки. Скосил глаза на свою грудь — никакой разницы, может быть, только у меня чуть темнее…
— Хватит, Томка, ты меня просто замучила.
— Сейчас, сейчас. Вот здесь только и здесь. А теперь ложись. Ты больной, я тебе градусник поставлю. Ой, да ты же в мокрых трусах, возьми сухие…
— Еще чего! Высохнут на мне. И никаких лежаний с градусниками. Градусник ставь своей кукле, она привычна.
Сестренка с нежностью посмотрела на меня:
— Дима, а я нисколечко не обижаюсь на твои гримасы. Это я просто так. Смешно же… Сделай ту, зверскую.
Я оттянул уголки губ к ушам, вытаращил и свел глаза к носу и косо наморщил лоб. Я знал, что в это время у меня шевелятся уши. Томка в смехе запрокинула голову:
— Совсем и не зверская, а смешная.
Так мы немного подурачились, и я забыл о приключении с шапкой.
— Дима, пойдем я тебе что-то покажу, — загадочно проговорила Томка.
Мы вышли на солнцепек. Подкатилась Пуша и ласково посмотрела на нас. Казалось, еще совсем небольшое усилие — и она заговорит человеческим языком. Мы подошли к песочнице.
— Вот здесь. — Тома опустилась на четвереньки и принялась одним пальцем осторожно разгребать песок.
— Нет, я забыла. Кажется, здесь. — Она передвинулась чуть в сторону.
— Ага, Дима, смотри.
Наши головы сошлись, и опять Томкин завиток пощекотал мне ухо.
Под ее пальцами что-то блеснуло. Она аккуратно раздвинула ладошками песок, и я увидел цветное оконце внутрь. Все ясно. Это была наша старая игра «в кладики». Мы делали в песке ямку, заполняли ее цветными стеклышками, катышками яркой фольги, красивыми камушками, лепестками цветов и чем придется. Потом накрывали осколком прозрачного стекла и края засыпали песком. Охи интересно было спустя день разглядывать эти кладики. Каждый старался устроить свой кладик красивее и богаче. Потом спорили, у кого он получился лучше, не раз ссорились до слез и расшвыривали друг у друга эти творения. Но я давно не играл в девчоночью игру, меня стали привлекать всякие стреляющие и взрывающиеся вещи. А Томка, оказывается, потихоньку от меня играла.
— Красиво? — прошептала она и вздохнула. — Как будто совсем другой мир…
