О квашеннике сказано все. Теперь о Клавдиных заскребышах. Выпекать ржаные караваи на большую семью для Клавди было самым любимым делом, равным священнодействию.
С вечера она «заводила» квашню, большую четырехведерную, изготовленную бондарным способом, с черемуховыми обручами в десять рядов.
Замесив тесто, Кландя повязывала поверх квашни в два ряда скатерть. Легонько, без натуги ставила квашню на печь, каждый раз приговаривая:
– Ой, затворила на дрожжах, а не удержишь на вожжах…
Ночью спала Клавдя бдительно. Она слышала сквозь сон, как квашня бурчала, и тогда Клавдя вскакивала с постели, торопливо передвигала квашню на более прохладное место.
Вставала она раньше всех. Глинобитная печь-богатырица дышала ярким пламенем, освещая через окно серебристый сугроб снега, поднявшийся вровень с крышей.
Печь топилась, Клавдя раскатывала хлебы каравай за караваем. Получалось это у нее легко и красиво. В деревянную, выдолбленную из осинового комля чашу она накладывала лопаточкой тесто, подсыпала муки, затем сначала слегка, а потом быстрей и выше начинала подкидывать тесто из чаши, каждый раз ловко подхватывая на лету, и так метала иногда выше головы до тех пор, пока не получался откатанный, готовый на лопату и в печь каравай.
Но в печь еще рано. Сначала все содержимое квашни Клавдя выкатает, разложит на посыпанную мукой скатерть, на каждом каравае сделает ребром ладони крест, чтобы никакая нечистая сила не посягнула на хлеб благодатный.
Между тем печь дотапливалась. Выгребены в загнету горячие угли, мокрым помелом выметен нагладко печной под, и тогда ловко с широкой деревянной лопаты летят из Клавдиных рук в печь караваи.
Не по часам, а по хлебному запаху знает Клавдя, когда поспевает выпечка. В эту свободную минутку она по обыкновению берет квашенник и начинает выскребать из квашни остатки теста, прильнувшего к стенкам и уторам вокруг днища. Из заскребышей делает нарочито для меня – школьника – пирог-подорожник. Выкатывает его на сковороде толщиной в два пальца, изрядно солит, надрезает квадратные кусочки, в надрезы наливает льняное масло и ставит пирог-заскребыш на горячие угли.
От заокребыша по всей избе благоухающий запах. Все домочадцы на ногах, и каждый при деле.
Я торопливо зубрю из закона божия исторьицу, почему Авраам не зарезал сына своего Исаака.
Тетка Клавдя угощает меня заскребышем, больше половины завертывает в тряпочку и сует в холщовую сумку…
Хороши, вкусны были те заскребыши! И через шестьдесят лет ощущаю их приятный неповторимый вкус! Приходилось делиться со школьными товарищами. И все находили, что вкусней Клавдиных заскребышей ни у кого из них выпекишей нет и не бывало…
ДЕТИ, если завтра такой мороз, как сегодня, то можете в школу не приходить. Сегодня с утра было свыше тридцати градусов. Некоторые из вас живут в трех-четырех верстах от школы, могут обморозиться. Задание по Часослову, задачнику и закону божьему я вам определю на два дня, занимайтесь у себя дома.
Так сказал нам добрый и строгий Алексей Дмитриевич. Он так сказал, но в деревнях нет термометров. Откуда знать, силен ли в градусах мороз?
Придя из школы, я занялся подготовкой уроков, а потом робко заявил своему сугубо суровому опекуну Михайле:
– Дядюшка, коль будет завтра такой мороз, учитель не велел приходить в школу. Я буду дома решать задачи и тропарь наизусть заучивать.
Наутро Михайло выходил во двор в одной рубахе, без шапки. Ему показалось не очень холодно. Вернулся в избу:
– Пойдешь, Костюха, в училище, теплынь!
– Пойду, так и пойду. Только ведь четыре версты, а штанишки заплата на заплате, продувные, да и пальтишко хоть и на куделе, а не греет. Может, в школу никто и не придет?
– Сказано, пойдешь. Разве это мороз? Ни в одном углу сегодня не треснуло.
Собрался я, вышел на поветь, а опекун за мной доглядывать. На повети, над нужником в тайнике у меня была спрятана одна книга – Часослов. А прятал я эту книгу потому, что требовательный опекун, по своей неграмотности заставлял меня в священных книгах зубрить наизусть, чего и в школе не требовалось.
– Зачем прятал книгу? Почему? Что это за книга? – начал допрашивать меня опекун. Я мало-мало смутился, но не растерялся, соврал и, кажется, неплохо:
– Это я от соседских ребят схоронил, нам на троих одну выдали…
– Врешь. По глазам вижу, врешь! От меня прячешь, себя обманываешь.
Он был прав. Я прятал именно от него: где же весь Часослов вызубрить? Это не каждому и попу под силу.
– Убирайся поживей, придешь домой – я тебя по поспрашиваю…
Только я вышел за деревню – ветер в лицо резкий, морозный.
Нет, явно – сегодня неучение.
Повернул обратно, робость перед опекуном подсказала: за деревней, на задворках, недавно топлена Пронина баня. Вот где мое спасение и от мороза, и от всегда несправедливого опекуна. Пойду в баню и там отсижусь до сумерек. Лучше не придумаешь. Зашел в предбанник – тепло. В баню – еще теплее. Даже пальтишко скинул и подсел поближе к узкому оконцу. Раскрыл Часослов. Потом принялся за сутки вперед решать совсем нетрудные для меня задачи.
В бане, к моему удовольствию, была тишина без малейшего шороха.
Ничто не мешало решать задачи и запоминать тропари. Пахло пареными вениками и немножко мылом.
Через малое время меня разморило. Я подложил под голову два веника-охлестыша, заснул. Проснулся от холода. Выглянул в оконце. Солнышко подсказывало, что домой возвращаться еще рано. На подоконнике увидел спичечную коробку, а в коробке нашлось несколько спичек. Быстро сообразил, как можно обогреться. Собрал все старые веники с предбанника, немного дровишек и затопил каменку. Стало светло и тепло.
В тот день мой опекун поехал в деревню Воронино, в кредитное товарищество, брать деньги взаймы, а на обратном пути привернул в школу за мной.
В школе одна сторожиха.
– Сегодня из-за мороза занятий не было, – сказала она, – никто из учеников не приходил, учитель еще вчера ушел в село и не возвращался.
Едет Михайло деревней и спрашивает на улице встречного Афоню Пронина;
– Что это у тебя, Афанасий, не вовремя баня топится? Люди по субботам, а ты во вторник…
– Как топится? Что ты говоришь? Да, кажись, и в самом деле. Пойдем-ка посмотрим, может, воры какие от мороза прячутся?
А надо сказать, воры в тот год в деревнях пошаливали. То лошадь со двора уведут, то в горницу через окно залезут и сундуки очистят.
Афоня прихватил топоришко, мой опекун с кнутом пожаловали в баню.
Я, конечно, сробел. Прижался в уголок и жду приговора. Они, увидев меня, сначала удивились, потом рассвирепели.
– Долго ли баню спалить, безотецкая вольница! – закричал Афоня.
– Зачем сюда забрался? – завопил Михайло.
– Уроки учить…
– Уроки в бане? Дам я тебе уроки!
Опекун взял меня за ворот, повернул к себе спиной и с малого размаха – в бане не шибко размахнешься – ударил кнутовищем по спине раз, другой, третий…
– Вот тебе урок, пусть помнится. Это за баню. А это за то, что святую книгу в поганом, вонючем месте от кого-то прячешь! – и добавил еще кнутовищем по моей неокрепшей хребтине.
Я вытерпел, не заплакал. Знаю, мужики не любят слез. Им любее выдержка. Выдержал и дрожащим голосом возразил Михаиле чуть ли не по-ученому:
– А вот за это ты меня зря лупишь. Поганых мест на божьем свете не бывает: дух святой от триединой троицы везде витает, так нам и учитель, и поп говаривали…
Сказать дерзость выше этой я не отважился.
ПРАВОСЛАВНОЕ имя его – Феофан. Но звали его все запросто Фанушко. Еще добавляли иногда – Бородатый. Борода у него, действительно, была особенная, серая, вьюном в три переворота с острым хвостиком и доставала до самого пояса. Это была его единственная, неприкосновенная частная собственность, которой он даже гордился.
Был Фанушко, как и многие до революции вологодские нищие-зимогоры, беден, гол, как кол. Зимой горевал, кусочки милостыньки христовым именем собирал. Радовался, если в зимнюю пору ему находилась работенка – дров поколоть, корму скотине наносить от гуменника до двора или нарубить в лесу кольев для изгородей. Никаким делом он не гнушался, лишь бы заработать на кусок хлеба, не протягивая руку за милостыней. Ночевал он так же, как и другие зимогоры, там, где пускали. А они, конечно, знали такие места, где свет не без добрых людей, приходили и располагались на ночлег, иногда не спрашивая согласия доброго хозяина, заведомо зная – отказа не будет…
В летнюю пору Фанушко пас коров в деревушке Малое Берькаево. Поскотина огромная, травянистая. Прогон из двух перегород от самой деревни до поскотины исправный, крепкий. Так что пастьба скота в этой деревне была самой легкой. На отгороженные поля скот не лез. С пастбища скотина возвращалась сытая-пересытая, молока у здешних хозяек хоть залейся.
