Евдокия выходит из машины и здоровается с директором.
— Мама, это наш директор, товарищ Барабанов, — говорит Иван.
— Чувствую… прямо как наш председатель!
— Вот дом вашего сына. Извините, не успели стёкла вставить, дня два как-нибудь перебьётесь. Могу на это время пригласить вас к себе.
— Зачем к вам? Что у меня жилплощади не хватает, что ли? — раздаётся голос выходящей из дому Полины.
— Полиночка! — всплеснула руками Евдокия Макаровна.
— Евдокия Макаровна, дорогая! — кричит Полина.
Они обнимаются.
— Боже мой! Как у вас здесь хорошо! — восторгается Евдокия Макаровна, оглядываясь по сторонам.
— А вы думали, пустыня? Да? — хохочет Барабанов.
— Не совсем пустыня, но… вроде…
— Папа!.. — кричит пухленькая трёхлетняя девочка, бегущая навстречу Барабанову.
— Иди, дочурка, иди сюда, дорогая! — Барабанов наклоняется, берёт на руки девочку и прижимает её к груди.
— Это ваша дочка? — спрашивает Евдокия.
— Моя! Неподдельная!
— Моя невеста, — смеётся Иван, берёт девочку на руки и целует.
— Да, моя дочка и ваш сын — большие друзья, — замечает Барабанов.
— А где же ваша старшая дочь? — хитро спрашивает Евдокия Макаровна.
Барабанов неожиданно меняется в лице.
— Откуда вы её знаете?..
— Знаю… — не без лукавства говорит Евдокия Макаровна, уже направляясь вместе с Полиной к её дому.
— А разве у вас есть и старшая дочь? — спрашивает Бровкин.
— Да… она уже совсем взрослая, замужем… на Украине… от первой жены…
Но Евдокия Макаровна уже не слышит этих слов.
По лестнице совхозной амбулатории поднимается Евдокия Макаровна. Она входит в знакомую нам комнату, где Ирина обследовала Бровкина и Абаева. Медицинская сестра спрашивает:
— Вам кого?
— Мне доктора… вашего…
— Сейчас войдёт. Подождите! — и сестра выходит из комнаты.
Евдокия Макаровна садится и видит, что под стеклом на столе лежит та же фотография, которую Ваня прислал ей в деревню: прижавшись ухом к груди Вани, с фотографии на неё смотрит улыбающаяся Ирина.
Евдокия Макаровна, воровато оглянувшись, быстро вынимает из кармана свою фотографию и сравнивает. Затем нервно прячет карточку и застёгивает кофту. Она с нетерпением ждёт врача.
Открывается дверь, и входит здоровый, высокий мужчина с пышными усами.
— Здравствуйте! — говорит он, не глядя на Евдокию Макаровну. — Раздевайтесь!
— Я… я… не вас…
— Как — не меня? А кого же?
— Я вот её… — и Евдокия Макаровна тычет пальцем в фотографию.
— А что у вас болит?
— У меня, собственно говоря… — и Евдокия Макаровна замолчала.
— Что — собственно говоря? Что у вас болит? — уже резко спрашивает врач.
— Мне бы её… Мне нужна именно она…
— Вы думаете, она лучше, чем я? — сердито буркнул доктор и вышел из комнаты.
Евдокия Макаровна в нерешительности: она не знает, уйти ей или остаться.
В это время распахивается дверь, и входит Ирина.
— Здравствуйте, — говорит она.
— Здравствуй, милая, — отвечает Евдокия.
— На что жалуетесь.
— Я… я мать Вани.
— Какого Вани? — удивляется Ирина.
— Хм… Хитрая какая! Как будто, правда, не знает Ваню.
Ирина крайне удивлена:
— О каком Ване вы говорите?
— О том, о ком ты думаешь… — похлопав Ирину по плечу и показав на фотографию под стеклом, отвечает Евдокия.
— Ах, значит, вы мать Ивана Романовича?
— Для кого он Иван Романович, а для меня с тобой — Ванюша… Но я должна тебе сказать, что у него есть невеста…
— У Ивана Романовича? Знаю, его товарищи говорили.
— А он как?
— Не знаю, я — врач и лечу больных, а не влюблённых…
— Скажи мне, милая, — вдруг становясь серьёзной, умоляюще говорит Евдокия. — У вас это окончательно решено?..
— Что? — уже подозревая неладное, спрашивает Ирина.
Евдокия обиделась.
— Я к тебе всей душой, а ты скрываешь…
— Ничего я от вас не скрываю.
— А отец твой знает? — уже примирившись с тем, что она ничего не добьётся от Ирины, спрашивает Евдокия Макаровна.
— Отца у меня нет…
— Как — нет? — уже вышла из себя Евдокия Макаровна.
— Нет… — и вдруг Ирина посмотрела на Евдокию добрыми, ласковыми глазами. — Между мной и Иваном Романовичем ничего нет и ничего не может быть! Так что не беспокойтесь за его невесту, он её любит… я знаю… Как вас зовут?
— Евдокия Макаровна.
— Он её любит, Евдокия Макаровна.
Степь… степь… степь…
Кажется, что небо здесь в сотни раз необъятнее земли… И вся степь здесь — одно большое поле ещё совсем зелёной пшеницы…
Высоко в небе светит полуденное солнце. Не видно ни тени. Кругом только гладко-зелёная земля и гладко-голубое, как на рисунках в детских книжках, небо. Человек в тёмном, одиноко бредущий по степи, кажется похожим на муравья; даже жаль становится его: откуда и куда он идёт?.. Кругом, до самого горизонта, не видно ни домика, ни деревца, даже стога сена… Только степь кругом… зелёная, гладкая, без конца, без края…
Мы догоняем этого человека. Он в чёрных брюках, в матросской тельняшке; за его спиной вещевой мешок. Мы видим его со спины. Наверно, вначале он шёл энергично-бодрой походкой, как идут люди, стремящиеся скорее достигнуть цели, но потом ему, должно быть, надоело спешить. Здесь спешить трудно: не выдержишь! И он уже идёт медленными шагами, переваливаясь с ноги на ногу… идёт усталой походкой.
Человек останавливается на перекрёстке, где дороги расходятся в разные стороны. И только здесь мы узнаем нашего старого знакомого, моряка Захара Силыча Пёрышкина.
Захар, обливаясь потом, беспомощно оглядывается по сторонам, не зная, какую ему выбрать дорогу. Все они так похожи одна на другую. И все они пропадают где-то, у горизонта. И не видно на них никаких опознавательных знаков.
Захар Силыч вытирает пот со лба, снимает фуражку и после недолгого раздумья сворачивает направо. Навстречу ему несётся легковая машина «ГАЗ-69». Захар Силыч поднимает руку. Машина останавливается.
За рулём — директор совхоза «Молодёжный» Сергей Владимирович Барабанов.
— Здорово, приятель!
— Здравия желаю, — отвечает Барабанов.
— Не знаешь ли, дружок, какая дорога ведёт в совхоз «Молодёжный»?
— Все дороги здесь ведут в «Молодёжный», — отвечает Барабанов. — Но самый кратчайший путь — это сесть ко мне в машину.
— Покорнейше благодарю. В долгу не останусь, — и Захар Силыч, открыв дверцу машины, садится рядом с Барабановым.
Машина несётся по степи.
— Вот степь, как море! — говорит Захар, оглядываясь вокруг. — Только куда скучнее.
— Почему — скучнее? — спрашивает Барабанов.
— Не бывает штормов, бурь не бывает…
— Приедете к нам зимой, увидите такие штормы и бури, что на море и не приснятся.
Захар, вытянув шею, всматривается вдаль. Он видит огромное озеро, окаймленное высокими кудрявыми деревьями; за ним высится какое-то сооружение, напоминающее дворец…
— Ага! — говорит уже обрадованный Захар. — Вот это, наверно, совхоз «Молодёжный»?
— До совхоза ещё сорок километров, — отвечает Барабанов.
— А это что? — и Захар Силыч указывает на виднеющиеся вдали озеро, лес и дворец.
— Это мираж, обычный мираж Оренбургских степей…
Захар Силыч смущён. Он неоднократно открывает и закрывает глаза, и перед его взором непрестанно вырисовывается мираж.
— Шутишь… Разве не видишь: вот озеро, вот лес, вот дома…
— Конечно, вижу, — улыбается Барабанов. — Это всё скоро исчезнет. Смотрите внимательно, — и он прибавляет газу.
Машина понеслась быстрей.
Захар пристально всматривается, и видение постепенно тает: сначала исчезают дома, потом деревья и, наконец, озеро…
— Тьфу! Нечистая сила, — злится Захар.
— А вы говорите, что в степи скучно. Подождите, ещё такие художества увидите, куда там ваше море… — И Барабанов, взглянув на Захара, спрашивает: — Вы что? Работать в совхоз?
— Никак нет, — отвечает Захар. — Пока я служил во флоте, моя невеста сбежала в «Молодёжный». Вот еду водворять её на место, к себе в деревню. А ты что, тоже в совхозе работаешь?
— Работаю, — отвечает Барабанов.
— Ну как? Доволен?
— Ничего, — уклончиво отвечает Барабанов.
— А как насчет… — и Захар потер пальцами, — заработков?..
— Неплохо.
— А насчет халтуры?.. — и Захар делает неопределенный жест.
— С халтурой хуже, — улыбаясь, отвечает Барабанов. — Но… иногда бывает. Насчет этого в совхозе очень строго.
— Наверно, директор — собака?
— Чёрт его знает, может, и собака… А у вас какая специальность?
— Я — механик. Могу быть шофёром, трактористом, комбайнёром. Могу кое-что и по ремонту…
