неужели нельзя прожить без нее? Конечно, можно.
Но ведь пробовал же ты жить в других городах, пробовал любить других женщин, что из этого получилось?
На ум пришел не очень, может, умный афоризм: «Три преграды стоят на пути художника — слава, деньги и женщины». И горько усмехнулся: слава пока меня не баловала, с деньгами тем более все было в порядке, а вот на третьем я, кажется, свихнулся. Глупый афоризм, но никуда не денешься, справедливый. Надо спать, иначе сойдешь с ума.
Сходил к проводнице за постелью, стал стелить. Услышал за спиной шаги. Оглянулся: это был «работяга».
— Прикурить не найдется? — спросил он примирительно.
— Не курю.
— Да ты не серчай, парень. Спьяна я на эту сволочь попер. Пашка, сука, подвел меня. Из-за него это. Считай, лучшим другом был — и тот надул, вот и выпил я, а тут этот: «Уголовник. Куда милиция смотрит?» Ну, нашумел я, сказал бы: «Успокойся!» или «Заткнись!» — как ты, коротко и ясно, а то: «Уголовник, милиция». Уж больно это меня задело. Ну давай, закурим.
— Не курю я.
— Ну ладно, не куришь, так не куришь.
Но он не уходил. Присел на краешек скамьи, крутил в руках папиросу. Спросил:
— Ты геолог?
— Геолог, — ответил я, чтобы он поскорее отвязался.
— Я так и подумал, — обрадовался он. — По бороде узнал. Я ведь, можно сказать, сам геолог. Двадцать лет в геологических партиях оттрубил. Взрывник я. В Кулунде, в Забайкалье, в Минусинском крае работал. Э, все не перечислишь. Я сразу так и поду мал: геолог, свой брат. Слушай, можно я к тебе переберусь? Вместе веселее будет.
«Только еще этого не хватало?» — уныло подумал я.
— А то как бы с той шляпой у меня чего не получилось?
«А ладно, черт с ним, может быть, действительно, здесь хоть утихомирится».
— Перебирайся, только чтобы не шуметь!
— Само собой.
Он снова с грохотом перетаскивал свой скарб, к горлу густой волной подкатилась тоска, потом была какая-то станция, вагон наполнился шумом, «можно сказать, свой брат, геолог» переругивался с человеком, место которого он занял, но все это я слышал уже сквозь сон.
Утром проснулся поздно, на нижней полке лежала какая-то бабка, за окном мелькали белые хаты Кубани, вагон был набит битком, «можно сказать, свой брат, геолог» спал. Я умылся, пошел завтракать. Когда вернулся, он, потеснив бабку, сидел за столиком, на газете перед ним лежали купленные, видимо, на только что пролетевшей мимо окон станции булки, яйца, арбуз, бутылка какого-то дешевого портвейна — «чернил», как определил я про себя.
— Садись, перекусим.
— Я уже позавтракал.
— В ресторане, что ли?
— Да.
— Ну, как знаешь… Может, тогда выпьешь?
— Нет, с утра не хочу.
— В отпуске? Промерзшие в Сибири кости в Сочи греть ездил?
— В отпуске.
— Да, невеселая ваша жизнь, сам намотался, знаю. А где работаешь-то?
«Черт побери, соврал, чтобы отвязался, теперь придется врать дальше».
— На Сахалине.
«Да работал же я там на самом деле».
— После института?
— Да.
— Инженер, значит? Ну это лучше. А я все разнорабочим да взрывником. Пятнадцать лет. Намерзся до ужасти. Два года вот в Сочи на стройке работал — плотником. Но, скажу тебе, Сочи тоже не сахар. Сначала вроде хорошо, пока теплу радовался: грей пузо,
сколько хочешь. А потом — нет. В общежитии-то под старость лет и в Сочах не сладко… А теперь вот в другое место.
— И куда?
— Да так, в одно место, — замялся он. Выпил с полстакана «чернил», после них на стекле остались густые фиолетовые потеки, закусил арбузом. — Одним словом, по адресу еду.
Бабка перестала дремать, заинтересованно прислушалась.
— Как по адресу? — не понял я.
— А вот так — по адресу. Досыта натаскался по свету, надоело. Может быть, хоть на старости-то лет угол будет, — зло сказал он. — А может, и нет. Может, пустое это. — Он выпил снова и усмехнулся: — Что, осуждаешь, такой, мол, здоровый мужик и — по адресу?
— Да нет, — неопределенно ответил я. Я все еще ничего не понимал.
«Можно сказать, свой брат, геолог» сгрудил в газету арбузные корки, взял папиросы, пустую бутылку из-под «чернил» и вышел в тамбур.
— Ну, видимо, хватил лиха или ветрогон, раз по адресу едет, — вздохнула бабка. В отличие от меня, выражение «ехать по адресу» ей было понятно. Видимо, оно относилось к разряду какой-то житейской терминологии. Отсюда я сделал вывод, что пока таинственная для меня поездка «по адресу» «можно сказать, своего брата, геолога» была в мировой практике случаем далеко не единственным.
— И она, видать, хватила лиха, — продолжала вздыхать бабка. — Только, не знай, радости-то много ли от него будет. Видать, что давно отбился от рук. Да и пьет.
Я хотел спросить бабку, что значит «ехать по адресу», но не успел, он вернулся. Сел рядом со мной.
— Вот так — еду по адресу.
Полез в карман, достал потрепанный до неузнаваемости бумажник, долго перебирал в нем такие же потрепанные документы: паспорт, военный билет, какие-то справки и подал мне неровно вырванный из школьной тетради листок. Я развернул его:
«Маша, выходи за него замуж. Мужик вроде ничего. Хороший плотник. Шура.»
— Это ее сестра написала, — пояснил он. — В Сочи она у нас в рабочей столовой официанткой. «Хватит, — говорит, — тебе мотаться по свету. Старый ведь уже. Ну еще лет пять помыкаешься, там все равно какой-нибудь угол подыскивать придется. И ей трудно одной, двое детей, хозяйство. Крышу перекрыть надо». Вот и еду. Муж у нее два года назад помер. Инвалид войны. Как привезли в сорок пятом из госпиталя — еще мальчишкой, так до последних лет — то на костылях, то лежмя лежал.
— Да ты видел ее хоть раз? — не выдержал я.
— Откуда? — удивился он.
— Ну, может быть, переписывался?
— Нет. Какой там. Сестра после разговора со мной ей письмо написала, та ответила: «Пусть приезжает». Перед отъездом дал телеграмму: буду тогда-то и таким-то поездом. Вот и все.
В Краснодаре я выбежал к киоску «Союзпечати», купил открытку с конвертом. На поворотах вагон поматывало, и писать было трудно:
«Страшное чувство, что больше нечем жить. Пустота. Неужели она никогда не пройдет? Без тебя все теряет смысл, даже работа. А это единственное, что у меня осталось. Неужели во мне все умерло? Прощай!»
В Харькове стоянка была долгой. Я написал на конверте: «Сочи, до востребования» и встал. «Можно сказать, свой брат, геолог» — до сих пор я не знал, как его зовут, — не спал.
— Я пройдусь с тобой?
— Давай.
Харьковский вокзал был переполнен.
