голое тело, всклокоченные волосы, автомат через плечо, почти босые ноги.
Я сидел у коменданта, рассказывал и ел. Как сейчас помню, я очень боялся заснуть: такая теплота разливалась по моему телу, что меня каждую секунду мог одолеть сон.
В городе не было воинских частей, все они ушли вперед, оставалась только маленькая комендантская команда.
– Чем я вам могу помочь? – спрашивал меня комендант.
Я попросил у него провожатого, с которым мог бы найти в городе нужных мне людей.
Когда-то я занимался альпинизмом и знал в Закопане нескольких хороших альпинистов, которые могли мне помочь больше, чем кто бы то ни было.
К чести поляков-спортсменов, живших в Закопане, должен сказать, что в течение каких-нибудь двух часов я набрал четырнадцать человек. Все, к кому я обращался, согласились пойти спасти раненых.
Среди этих людей хочу упомянуть братьев Войтеха, Якова и Станислава Вовридко, Симона Зарицкого, Станислава Марусеша, братьев Станислава и Якова Гасьяниц; их примеру последовали остальные.
На пятые сутки после того, как я покинул своих раненых, мы добрались до сторожки.
Трудно описать нашу радость. Мы все заплакали.
Я не знаю подробностей встречи: я дошел до хаты, сказал, чтобы раненые собирались, и тотчас же заснул. Когда меня растолкали, все уже были готовы в дорогу.
Опытные альпинисты взяли с собой запасные лыжи. Для тех раненых, кто никак не мог идти сам, они скрепили по нескольку пар лыж, набили на них доски и настлали еловых ветвей.
Раненые были туго привязаны к самодельным саням. Местами глубокий снег проваливался, и нередко приходилось протаскивать сани под снегом.
Ослабевшие девушки увязали в снегу, несколько раз пришлось брать их на руки.
Теплой обуви не было. Ноги у всех были обмотаны тряпками. Я то засыпал на ходу, то меня снова охватывало беспокойство, как бы кто-нибудь не отморозил ног, и я шел вдоль колонны и упрашивал следить за ногами.
Особенно тяжело доставалось на перевалах, где сильные ветры сдули снег и остались только ледяные гребни, через которые все-таки надо было переходить. К своим альпинистским саням мы привязали восьмиметровые канаты. Альпинисты шли впереди, ползли на четвереньках, прорубали лед, потом подтягивали сани, забивали кол, наматывали на него канат, чтобы сани не скатывались обратно, опять шли вверх, снова прорубали ступеньку, снова забивали кол, перетягивали канат с одного кола на другой и снова шли дальше.
Так за двадцать шесть часов мы одолели перевал, перешли незаметно для немцев линию фронта и выбрались в Кохоловскую долину, где была уже освобожденная русскими войсками территория и где нас, как я условился с закопанским комендантом, ждали заранее приготовленные сани.
Здесь всех раненых погрузили в сани и отправили в закопанский госпиталь. Я с девушками тоже попал в госпиталь. У его ворот я поблагодарил польских альпинистов за раненых. Сами раненые были полумертвы от усталости, и ни у кого из них не было сил пошевелить губами в знак благодарности и прощания.
Я не помню, как мы вошли в госпиталь, как я раздевался, мылся. Меня куда-то положили, я заснул и проснулся без малого через двое суток.
Вот и вся история. Недели через две мне рассказали о судьбе нашей избушки. Словно какое-то чутье подсказало нам тогда, что пора спасаться. Через день после того, как мы ушли, на избушку все-таки набрели немцы и сожгли ее.
Спустя два дня это место заняли советские войска, и партизаны из нашей бригады, соединившись с ними, нашли только головешки и ужаснулись, подумав о нашей судьбе.
Лишь потом они узнали, что мы живы и здоровы и что вся эта история, тянувшаяся два с лишним месяца, окончилась благополучно.
27–30 декабря 1945 г. «Правда».
Комедия в трех действиях, четырех картинах
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Алексей Степанович Марков, 35 лет.
Катя – его жена, 29 лет.
Андрей Сергеевич Ваганов, 35 лет.
Николай Семенович Голубь, 60 лет.
Мария Петровна – соседка Марковых, очень далеко за сорок.
Посыльный из магазина.
Капитан.
Корреспондент.
Врач.
Время действия – 1939 год.
Картина первая
Комната в московской коммунальной квартире. Летний день. Две двери, через одну из них видна вторая комната. Несколько полок с книгами. Шкаф. Письменный стол. Накрытая ковром тахта. Перед тахтой медвежья шкура. Два потертых кожаных кресла. Марков, в старой шерстяной рубашке, без галстука и в домашних туфлях, читает, сидя в одном из кресел. Катя стоит перед ним с плетеной кошелкой в руках.
Катя. Так вот и просидишь до конца отпуска?
Марков молчит.
Слышен звонок в передней. Катя выходит и возвращается вместе с посыльным из цветочного магазина. У посыльного в руках очень большая корзина цветов.
Посыльный. Куда поставить-то?
Катя (показывая на обеденный стол). Сюда пожалуйста.
Посыльный ставит корзину на стол.
Спасибо. Сейчас я за вами закрою. (Выходит вместе с ним и через несколько секунд возвращается. Подойдя к столу, достает вложенный в цветы конверт и, открыв его, читает вынутую из него записку.)
Марков (глядя на Катю). Ты, кажется, меня о чем-то хотела спросить?
Катя (не спеша, складывая записку). Да. Я хотела тебя спросить – неужели ты так вот и просидишь до конца отпуска?
Марков. Не знаю, может быть…
Катя. Придет Андрей, я пойду купить что-нибудь к чаю.
Марков. Сходи.
Катя. Что ты на меня так посмотрел?
Марков. Ничего.
Катя. Да, придет Андрей. Что тут особенного?
Марков. Ничего особенного. Только бы он не присылал больше этих корзин. От них уже и так не продохнуть.
Катя. Я рада, когда мне приносят цветы, я давно от этого отвыкла.
Марков. Ну что ж, радуйся, но только нельзя ли ставить их там, у тебя?
Катя. Они тебе мешают?
Марков. Да.
Катя. Хорошо. (Выходит с корзиной в другую комнату.)
Звонит телефон.
Марков (снимая трубку). Я слушаю. Алло! (Молчание. Вешает трубку.)
Входит Катя.
Катя. Кто звонил?
Марков. Очевидно, Андрей. У него появилась дурная привычка вешать трубку, когда подхожу я.
Катя. Она появилась у него с тех пор, как у тебя появилась привычка грубо разговаривать с ним.
Марков. Говорю, как умею.
Катя. Ты плохо относишься к нему, гораздо хуже, чем он к тебе.
Марков. Ко мне?
Катя. Да, к тебе. (После паузы.) Почему ты молчишь?
Марков. Я думал, что хоть на это я имею право.
Катя. Нет! Теперь ты не имеешь права так молчать. Было время, когда тебе стоило сказать
