слова!
Голубь. Не сказал? Все тебе говорить надо, сама понять не можешь. Десять лет с ним прожила, вдруг понимать разучилась. Не по-человечески, видите ли, простились! А что ему прикажете делать, если у него через два часа поезд уходит, а он, чтобы ты знала об этом, не хочет?
Катя. Но почему, почему же он не сказал?
Голубь. А потому, что любит тебя, дуру, потому, что связывать тебя по рукам и ногам не хотел, портить счастье твое не хотел. Как будто у тебя без него счастье будет!
Катя. Дядя Коля!
Голубь. Ну, ладно, не буду, не буду, неделикатно я сказал, извините! В восемнадцатом году отец его, на руках у меня помирая, просил, чтобы я за отца ему был. Дядя Коля! Дядя Коля! Какой я вам дядя Коля?! Отец я ему! И тебе – тоже! Умные люди, а понять не можете! (Вытирает глаза рукавом.) До чего довели человека, чертовы дети!
Катя. Если кому плакать, так скорей уж мне.
Голубь. Тебе, тебе, много ты понимаешь! Вы что думаете, мне вас жаль? Мне себя жаль. У меня, может быть, личная жизнь не удалась. Бобыль, хоронить некому будет. Разве какой-нибудь незаконный отыщется. Не отыщется. Кому надо, у того не отыщется. Вот возьму да и вам назло (ткнув рукой в стену) за эту вашу Марью Петровну выйду замуж. Она уж второй приезд ко мне пристреливается!
Катя. Дядя Коля, мы…
Голубь. Кто это – мы? Были вы – и нет вас! Я, на вас глядя, думал: неправда, есть и у меня дом, есть и у меня дети. Я, может быть, по два года на любых широтах мерзнуть мог, потому что около вас потом месяц грелся. Счастье! Где оно, это счастье? Куда дели?
Катя. Дядя Коля! (Хочет обнять его.)
Голубь. Не трогай! (Отвернувшись от Кати, ложится на тахту.)
Катя. Дядя Коля!
Молчание.
Резкий звонок в передней. И сразу же вслед за этим в комнату почти вбегает Ваганов.
Ваганов. Где ты была? Я сбился с ног, искал тебя.
Катя. Я только что пришла сюда.
Ваганов. Катя!
Катя. Да?
Ваганов. Что же дальше?
Катя (задумчиво). Дальше?
Голубь встает с тахты и молча выходит в соседнюю комнату. Ваганов и Катя провожают его глазами.
Дальше… Ты знаешь, Алеша уехал.
Ваганов. Знаю. Я говорил с ним. Да, уехал. Ну, и что же?
Катя. Ничего.
Ваганов. Это ничего не должно менять.
Катя. Не должно? Послушай, но только не сердись на меня, хорошо?
Ваганов, Хорошо. Я заранее готов ни на что не сердиться, все выслушать, принять все условия, но прошу только об одном – дай мне руку, и сейчас же прочь отсюда! (Кивнув на разбросанные по комнате Катины вещи.) Все это можно взять через месяц и можно не брать вовсе. Надо только одно: дать мне руку, встать и уехать со мной.
Катя. Нет, я пока никуда не поеду с тобой.
Ваганов. Пока? Пока что? Пока он не вернется?
Катя. Не знаю…
Ваганов. А что тут знать? Что нового произошло за эти два часа? Он уехал? Да, человека взяли в армию – и он уехал. Взяли бы меня – уехал бы я. Что тут такого? Что переменилось?
Катя. Он даже не сказал мне, что уезжает. Ни слова. Не захотел, чтобы я что-нибудь меняла из-за этого…
Ваганов. Вот именно! А о чем говорю тебе я? О том же самом, ради чего он уехал, не сказав тебе ни слова. Да, он благородно поступил. Но ты и раньше знала, что он хороший человек. Это тоже ничего не меняет, это для тебя не новость.
Катя (задумчиво). Да, это для меня не новость…
Ваганов. Что ты со мной делаешь? Ты только подумай!
Катя. Я никогда не понимала женщин, которые говорят: подожди, не надо, сегодня рано – завтра, послезавтра. Говорят из осторожности, из приличия, из расчета. Но я правда хочу какое-то время побыть одна. Совсем одна. И ты должен, должен меня понять!
Ваганов. Да, понимаю. (Горько.) А что толку, что понимаю? Все равно я не могу оставить тебя здесь!
Катя. Здесь? А разве это так важно – где? Хорошо, пусть не здесь. Ты прав. Я переменю комнату, найду, сниму, уеду… Что ты молчишь?
Ваганов. А что говорить? Ты уже все сказала сама. А ты для меня… Хорошо, я больше ни слова не скажу тебе об этом, пока ты сама не решишь по-другому.
Катя. Ты все-таки понял меня! Я так и знала. Дай мне, пожалуйста, там на столе в графине – вода.
Ваганов (подавая Кате воду). Ты плохо себя чувствуешь?
Катя. Немножко. (Выпив воды, несколько мгновений сидит неподвижно, потом, решительно встав, берет со стола сумочку.)
Ваганов. Куда ты?
Катя. На телеграф. Мне нужно послать телеграмму.
Ваганов. Куда?
Катя. Ему, в поезд. Что ты смотришь? Ты же знаешь, куда он едет. Мы плохо простились с ним, и я просто хочу пожелать ему доброго пути.
Ваганов. А нельзя – завтра? Ты же только что сказала, что плохо себя чувствуешь.
Катя. Нет, нет. Сейчас же!
Ваганов. Хорошо, тогда схожу я.
Катя. Ты? Не надо, ведь тебе это, наверно, будет…
Ваганов (перебив ее). Глупости. Когда человек едет туда, куда уехал Алексей, о таких вещах забывают. Ты плохо знаешь меня.
Катя. Да, но, по-моему… Ну, хорошо. Я сейчас напишу, (Вырвав листок из блокнота и написав на нем несколько строк, отдает листок Ваганову.)
Ваганов. Я потом вернусь и еще немножко посижу у тебя.
Катя (нерешительно). Я так смертельно устала сегодня. Может быть… Только не обижайся…
Ваганов. Хорошо. Я не приду. Приду завтра. Все, как ты хочешь. (Поцеловав Кате руку, выходит.)
Катя устало садится посреди комнаты, где повсюду следы поспешных сборов – раскрытый чемодан на полу, разбросанные по тахте платья, небрежно переброшенные через спинку кресла рубашка и пиджак Маркова.
Занавес
Картина третья
Та же комната. Начало осени. Вечер. На письменном столе стоит пишущая машинка с начатой работой. Мария Петровна, стоя перед Катей, примеряет на ней жилет. Весь последующий разговор, до прихода Голубя, проходит во время примерки.
Мария Петровна. И все-таки как хотите, а не могу я попять вас, особенно последние два месяца.
Катя. Ах, Марья Петровна, сама себя и то не всегда понимаешь.
Мария Петровна. А я люблю, чтоб я людей понимала. Я их понимаю хорошо. А когда не понимаю, – значит, делают
