— Как начальство еще посмотрит, — уклончиво ответил Илья Тимофеевич.
— Коли с головой начальство, так на все это дело при всем при том наплюет, — с улыбочкой съязвил Ярыгин. — Не согласен я, Тимофеич, на молодежь надёжи нету. Деньгу ей нонче надо, а не художество твое, друг-товаришш. Им такой рублишко подавай, чтобы длиннее стружки фуганочной, а все твое искусство-то для них, что щепотка перхоти… — Ярыгин поднес к подбородку ладонь и, выпятив губы, подул на нее: — Ф-ф-ук! И всему почету конец. Так-то, друг-товаришш, хе-хе!.. — Ярыгин подвинулся совсем близко к Сысоеву и дохнул ему в лицо перегаром выпитой политуры.
Илья Тимофеевич недовольно посторонился, а у Саши Лебедя надулись губы и в чистых карих глазах сверкнул гнев, который он не старался прятать.
— Вы, Павел Афанасьич, про молодежь не врите! — сказал он дрогнувшим голосом. — Нечего с одного, с двоих пример брать. На себя лучше посмотрели бы… — Как и многие на фабрике, Саша не любил Ярыгина. — Вам бы только политуру потягивать, — неожиданно добавил он. — И не стыдно?
— А ты, друг-товаришш, мне сольцы в политурку подсыпал при всем при том? — не повышая голоса и молитвенно закатывая глаза, сладенько огрызнулся Ярыгин.
На его слова никто не ответил.
— Ладно, Александр, — хлопнув Сашу по плечу, сказал Илья Тимофеевич, — договорились: будет бригада — возьмем к себе, идет? — Он подергал бородку и, не обращаясь ни к кому, задумчиво произнес: — Что-то наши решат сегодня на партийном-то собрании?
7
Обстоятельный доклад Токарева подходил к концу. В просторной комнате красного уголка, где проходило партийное собрание, было тихо. Люди слушали с тем сосредоточенным вниманием, какое бывает, когда идет разговор о самом близком и наболевшем. В докладе не было цифр, но были живые примеры и каждый из них ударял, заставлял думать.
Токарев рассказал о ночном посещении цеха и разговорах с рабочими:
— Вы поймите, товарищи, сами люди говорят: научите нас, и мы не пропустим брака! Почему же воинственная непримиримость фрезеровщика Новикова, который не стал обрабатывать брак станочника Бокова, из случая не должна стать системой борьбы, само собой без драки, конечно? Разве не звучит ирония в наш адрес в словах работницы: отменили бракеров, вот и брак! Мастер не поспевает, а мне, работнице, — Токарев развел руками, — выходит, наплевать: хоть и вижу, а пропущу, заработать надо… А разве мы деньги платим за негодное? Разве не говорит это о порочности системы «нейтрального контроля»? — Токарев сделал паузу и показал рукой на Гречаника, сидевшего в первом ряду и быстро писавшего что-то в блокноте. — Зря наш главный инженер все еще пробует поклоняться этой системе! Ежегодно фабрика тратит десятки тысяч рублей на зарплату бракерам. А за что эти деньги платились? За неверие в совесть рабочего, за наше неумение научить его делать хорошо!
Токарев еще не успел сесть, а председатель собрания подняться со своего места, как попросил слова Гречаник.
— Мастеров мы из организаторов производства превратили в бракеров, — говорил он, — но брака не стало меньше. Один не управится за шестерых! А рабочий контроль! Что может дать эта мера, пока мы не воспитали людей по-настоящему? — Гречаник напомнил, что скоро фабрика будет переходить на мебель новой конструкции, на новую технологию и это решит исход борьбы за улучшение качества. — Нейтральный контроль и четкая, простая, ничем и никем не нарушаемая технология, — вот за что нужно бороться сейчас, — заключил он. — Иначе в газете появится еще не одна статья!
Когда Гречаник кончил говорить, в помещении наступила настороженная тишина. От этого ему вдруг сделалось как-то не по себе и где-то глубоко внутри его существа осторожно шевельнулось что-то очень похожее на сомнение.
Гречаник подошел к столу, налил полный стакан воды и выпил его торопливыми большими глотками, проливая воду на пиджак и на галстук. Потом сел в стороне, вытерев ладонью влажный лоб и едва не уронив очки.
Тишина нарушилась густым басом председателя собрания, строгальщика Шадрина. Он поднялся за столом, высокий, с длинными руками, которые держал всегда как-то неловко, словно не знал, куда деть. Лицо его, заросшее черной щетиной, казалось суровым.
— Кто хочет выступать? — спросил он.
— Без бракеров толку не ждать! — донеслось из задних рядов. — Неверно Токарев делает…
— Лошадь два воза не везет! — поддержал кто-то из угла.
— Не четыре руки у мастера!
— Вот, вот! И в газетке раньше не бывали!
— Давай по порядку! — Шадрин постучал карандашом по стакану. — Кто слово берет?
Гречанику еще больше стало не по себе. Реплики с мест принадлежали кое-кому из мастеров, недовольных перегрузкой, и тем из рабочих, за которыми водились грешки по части брака. Получалось как-то нехорошо. Слово попросил пожилой рабочий из смены Любченко.
— Наши руки делают, — сказал он, — и могут они по-всякому. Есть совесть — плохо делать не заставишь, нету ее — все полетит вверх ногами! Разве за меня бракер делает? Мастер? Главный инженер? Ну, а ежели совести да умения нету, вы хоть сами над моей душой стойте неотступно, все равно напорю браку! Вот оно значит как.
Обсуждение становилось все более оживленным. Чем дальше, тем все яснее становилось, что большинство на стороне Токарева. Даже мастер Любченко, один из тех, кто острее остальных переживал вновь заведенный порядок, и тот высказался против возвращения вспять.
— Только рабочий контроль сможет облегчить нам работу, — сказал он. — Не для легкой жизни, конечно, а для пользы дела. Надо так, чтобы друг от друга, с операции на операцию принимали по всей строгости и чтобы тот отвечал за брак, кто его от соседа принял, под крылышком своим бракодела укрыл. А на склад и из цеха в цех чтобы мастер мастеру сдавал, и безо всякой скидки! Нас-то подстегнуть тоже иной раз требуется!
Долго отмалчивался Сергей Сысоев, но, наконец, не выдержал, взял слово. Говорил он спокойно и неторопливо, но в голосе его звучала неподдельная обида:
— Почему главный инженер на одних бракеров да на технику надеется? А человек? Выходит, в бою ни патриотизма, ни геройства не требуется? Знай нажимай на спуск, благо сама «машинка» стреляет!.. Неверно! Нам нужно такой принцип в человеке воспитать, на точку его поставить: «Могу только хорошо! Плохо не смею!» Нас же много, неужто ж нам сообща-то сознание у людей не воспитать? Зря сомневается товарищ Гречаник, ей-богу, зря!.. Вам «нейтральный контроль», а у меня возле склада «дровишки» копятся! Зря! — еще раз повторил он.
Гречаник слушал и хмурился. В нем все больше поднималось раздражение на себя, которое он не мог побороть. Это был внутренний голос, убеждавший проверить позиции еще раз, взвесить, пересмотреть. Но голос этот был слаб и пока вызывал только досаду.
В самом конце выступил Ярцев.
— Подведем итог, — сказал он, погружая в волосы растопыренные пальцы. — Кажется, мы согласились, что бракеров не надо. Изживают они себя. Совесть — вот наш самый неумолимый бракер. И разве не мы, коммунисты фабрики, должны заботиться о том, чтобы мебель, внесенная в квартиру, рождала хорошее настроение у купивших ее? Как сделать это? — Ярцев начал перечислять все, что нужно осуществить немедленно. Он говорил, по очереди загибая пальцы на руках. — Техническая учеба. Чистота у станков. Рабочий взаимный контроль. Отвечает за качество сам рабочий, за себя и соседа, а мастер — за весь цех. Трудно будет, мешать будет кое-кто, но имеем ли мы право сомневаться в успехе? Все, что поручается рабочей совести, все, что делается с верой в рабочего человека и начинается с большой помощи ему, всегда правильно, всегда приносит успех! Как скажете, товарищи?
— Правильно! — послышалось в ответ. И это многоголосое, решительное и несокрушимое слово ощутимее остального ударяло по сомнениям Гречаника…
Собрание закончилось поздно, но Гречаник, вместо того, чтобы сразу идти домой, пошел в цех. Там работала смена Шпульникова. Мастер метался от станка к станку, не успевая ни принять, ни проверить обработанные детали.
— Смотрите, что вам подсовывают, — недовольно сказал Гречаник, выбрав несколько деталей и передавая их Шпульникову.
Тот оправдывался:
— Ну прямо хоть стой, хоть падай! — разводил он руками. — Где же мне одному поспеть? Без бракеров погибель! Пропаду и только! Добавлять их надо было, а не последних снимать, вот…
— Подождите, скоро взаимный контроль вам организуют, — сказал Гречаник и мысленно упрекнул себя за то, что обнажает собственное отношение к сказанному: «Почему я не сказал — организуем? А, да не все ли равно!»
Дома он отказался от ужина. Попросил только чаю и долго сидел, помешивая в стакане ложечкой, отвечая на тревожные вопросы жены, не случилось ли чего на фабрике.
