пыли лицо его сразу посветлело, точно внутри у него вспыхнула яркая лампочка. Но он сейчас же притворно нахмурился и поспешно отвернулся, боясь выдать себя. И Варя с ужасно деловым видом застучала мелом по доске. Вся их молодая неумелая любовь была для Павла Савельевича как на ладони. Сдается, больше всего они были озабочены тем, чтобы понадежней припрятать свою любовь от чужих глаз, и сами не замечали, как на каждом шагу выдают себя.
«Эх, птенчики!» — подумал Павел Савельевич, и ему сделалось беспричинно грустно, как в последнее время частенько стало приключаться с ним при виде людей молодых, у кого вся жизнь еще впереди. Не то чтобы он очень уж завидовал им, но в такие минуты Павел Савельевич сильней помнил и даже как бы заново открывал, что сам-то он перевалил на седьмой десяток, и груз прожитых лет обретал гнетущую тяжесть.
Алексей поздоровался с Павлом Савельевичем и позже не раз косился в его сторону, выпытывая, не углядел ли зоркий старик чего-нибудь у них с Варей. Но Павел Савельевич с таким вниманием уставился на пустую бочку из-под горючего, что заподозрить его в легкомысленном подглядывании было никак нельзя.
Бочка бочкой, а что-то встревожило его сразу же в этом парне, какое-то неполное, что ли, соответствие его Варе. Павел Савельевич уверился вдруг, что, избалованный громкими своими успехами, Алексей просто не способен по достоинству оценить Варю и та хватит с ним горя. И тут же он разозлился на себя: ему-то какая печаль? Что он — отец ей, опекун или хотя бы начальник? Одной несчастной девчонкой станет в мире больше, только и всего. Не она первая, не она и последняя…
Уж не сердится ли он на нее за этот выбор не по его вкусу? Выходит, в глубине души он надеялся, что Варя выберет себе такого парня, какой приглянется и ему. Больше всего Павла Савельевича устроило бы, если б Варин избранник был хоть немного похож на его сына Юрия. Или уж прямо на него самого, каким он был лет сорок назад. Он поймал себя на том, что судьба Вари волнует его сильнее, чем полагалось бы, учитывая столь недолгое их знакомство. И когда она успела втереться к нему в доверие? Ведь вроде бы они все время спорили, а вот поди ж ты… И сейчас он придирчиво присматривался к Алексею, стараясь определить, что это за человек и достоин ли он Вариной любви.
Алексей умывался, ужинал, распекал провинившегося на работе тракториста, но Павлу Савельевичу было видно: что бы тот ни делал, думает он все время о Варе и тянется к ней. А Варя быстро и без ошибок исписала чуть не всю доску показателей, а под самый конец, когда на стане появился Алексей, что-то напутала в своей цифири, и ей пришлось дважды переписывать последние строчки. Стирая ошибочные записи, она нерасчетливо смахнула тряпкой и сотни процентов — видать, сгоряча позабыла всю свою знаменитую экономию движений, которая недавно так порадовала Павла Савельевича.
Они не разговаривали и даже не смотрели друг на друга, но Павел Савельевич был убежден, что каждый из них все время помнит о другом и знает, где он и что сейчас делает. Невидимая, но крепкая ниточка протянулась меж ними и прочно связала их. Алексей распекал тракториста громче, чем надо бы, лишь затем, чтобы Варя слышала его голос и не забывала о нем. Он как бы весточку посылал ей окольным путем, используя не по назначению бригадирскую свою должность. Похоже, они даже злились друг на дружку, но ничего не могли с собой поделать. Им обоим тесно было на просторном полевом стане, где без помех разместилась бы добрая сотня человек.
Покончив с грехом пополам со своими записями, Варя ушла в вагончик. И Алексей тут же разом потерял весь интерес к разговору с трактористом и отпустил с миром набедокурившего парня.
А у Павла Савельевича снова, как днем на пашне, защемило сердце. Слепая, не знающая пощады сила зажала его сердце в кулак и, тешась, стала давить и при-отпускать, прикидывая: сейчас нажать помощней и прикончить Павла Савельевича или малость погодить, пусть он побарахтается еще в жизни, все равно никуда не денется.
Что-то часто с ним нынче… Может, солнцем напекло? Или в беготне по пашне перерасходовал он все свои лимиты? Или волновался сегодня больше обычного? Вот сожмет эта подлая тварь лапу покрепче, и все, приехали…
Павел Савельевич потянулся было к карману за медицинским своим припасом, но передумал. Хватит ему потчевать хворобу сахаром, да и сердце приучать к лекарствам не стоит: если есть еще там силенка, пусть само справляется. Он расстегнул ворот рубашки, повернулся лицом к неблизкой реке, откуда волнами накатывало вечернюю прохладу, подышал раскрытым ртом, и сердце утихомирилось, заработало ровнее, вырвалось-таки на волю из смертоносной лапы.
«То-то же, давно бы так!» Павел Савельевич посидел еще с пяток минут для профилактики и зашагал к вагончику, где размещался красный уголок и куда группами и поодиночке потянулись трактористы и прицепщики дневной смены.
3
Бригадный очаг культуры занимал половину вагончика и был в общем таким же, как полагалось быть красному уголку на дальнем полевом стане: газеты недельной давности, затрепанные тонкие журналы, шахматы с вечно недостающим ферзем, взамен которого бригадный скульптор вылепил какую-то замысловатую фигуру из хлебного мякиша, патефон с десятком заигранных пластинок и неизменно треснутой любимой пластинкой, которую заводят лишь в особо торжественных случаях.
Пожалуй, красный уголок молодежной бригады отличался от других красных уголков лишь тем, что на всех его стенах густо висели картины. Присмотревшись, Павел Савельевич понял, что это и не картины вовсе, а самые обыкновенные, хорошо ему известные плакаты массового производства. Ошибся же он сперва потому, что с плакатов чьей-то старательной рукой была срезана вся лишняя бумага и заключены они были в рамки — простенькие, из дощечек, покрашенных бурой краской, сильно смахивающей на отвар луковой кожуры, каким в стародавней юности Павла Савельевича красили пасхальные яйца.
Он заметил, что все книги в библиотечном шкафу обернуты газетами, а на окнах висят коротенькие шторки из цветной бумаги с любовно вырезанными узорами. За всем этим чувствовалась пристальная забота о бригадном уюте, сдерживаемая малыми финансовыми возможностями.
Павел Савельевич уже собирался спросить, кто в бригаде заведует красным уголком, но тут в вагончике поднялся страшный шум: здоровенный тракторист в матросской тельняшке порывался пройти к столу с журналами, а Варя его не пускала.
— Ты бы умылся сначала. — миролюбиво советовала она, став неприступной твердыней на пути к
