не любят, когда их девки заглядываются на чужих. Но если даже и не девка тут замешалась, то обязательно личные счеты. Он на прошлой неделе у Милодоры Кабанихи и Кондрата Пашнина самогонку разыскал и среди дороги вылил.
— Самогонка-то, небось, к Петрову дню была наготовлена. Ну, в сердцах и того… мало чего бывает.
— Ты, Фома, зря языком не мели, — перебил его Федот Еремеев. — Милодора сама по вдовьему положению в черемушнике с камнем хорониться не станет. Кондрат тоже. Не велико у него богатство, чтобы с нашим братом воевать. Да и трусоват он, иная бабешка его за пояс заткнет.
— Тогда, может, это Фенька Кулезень?
— А вот Фенька, пожалуй. Ему, лешаку, все равно: что брат, что сват! За рюмку самогона на самого Исуса Христа с кулаками полезет.
Пока шли разговоры и пересуды, Павел Иванович продолжал сидеть за столом молчаливый, замкнутый. Его рябоватые щеки пылали. Гимнастерка была расстегнута, и видно было, как перекатывалась острая горбинка кадыка. По этим приметам Санька догадывался о душевном состоянии Рогова.
Слух о происшествии, несмотря на поздний час, быстро облетел улицы Октюбы. Без вызова вскоре собрались все остальные коммунисты: Платон Кузнецов, однорукий Ефим Сельницын, Кирьян Савватеич, учитель, выполнявший и обязанности представителя районного батрачкома. Запыхавшись, прибежал секретарь комсомольской ячейки Серега Буран. Серега был старше Саньки, шире его в плечах и чуть припадал на левую ногу. Однако это его не смущало: он успевал управляться со всеми домашними делами, не отказывался ни от каких поручений, много читал, и потому Санька уважал его ничуть не меньше, чем Федора Балакина. Оставив с трактористом Ивана Якуню, вернулся с поля Антон Белошаньгин. Затем подошел еще Михайло Чирок, не в пример другим середнякам принимавший общественные дела близко к сердцу. В конце концов, в помещение набралось столько народу, что Санька и Серега Буран оказались прижатыми в угол.
Федот Еремеев, наклонившись к Павлу Ивановичу, спросил:
— Может, зараз собрание проведем? Обсудим положение.
— Митинговать теперич ни к чему, — громко сказал Рогов. — Все ясно! Куда ни кинь, выходит одно: наверно, и впрямь нам без кровей не обойтись! Перед вёшной кулаки вроде примолкли, а сейчас мы их сызнова расшевелили, так что надо быть готовыми до любой пакости.
Но хоть и был Рогов против собрания, а все-таки оно началось. Без председателя. Без секретаря. Без протокола. Необходимость заставляла разобраться в положении подробнее, договориться друг с другом, почувствовать плечо товарища. В этот вечер никому не хотелось оставаться в одиночестве со своими мыслями, сомнениями и страхом перед расправой.
— Как готовыми-то быть? — выкрикнул ему в ответ нервный и горячий по натуре Ефим Сельницын. — Голову, что ли, перед кулаками на чурбак класть? Нате, мол, рубайте, гады! Мало вам Федьки Балакина, так нате и нас, мы готовы вам свою жизню отдать! — Затем грохнув кулаком по углу стола, со всей решительностью добавил: — Нет, шалишь, не дождутся этого! Довольно они нас в прежние годы калечили! Я с них еще за свою руку долг не получил.
— Подожди шуметь, Ефим! — более спокойно ответил Павел Иванович. — Головы свои мы, конечно, ни на какие чурбаки класть не будем. Но ведь кто знает, что у супротивников на уме? Наша новая жизня начинает их подпирать со всех сторон, и сила ихняя рушится. Даже подраненный волк сразу не подыхает, а старается кинуться на тебя, укусить. Но волк зверь, а кулак — человек, и потому хуже волка, хитрее, осторожнее. Ты знаешь, кто Федора вдарил? Кто бочку с бензином опорожнил?
— Откудов мне знать! Кабы знал, так последней руки не пожалел бы, но башку тому гаду оторвал.
— Вот и я не знаю. И дед Половсков не знает. И никто не знает. Может, то злое дело сделал Большов, может, Юдин, либо Саломатов, либо еще кто-то, о ком нам и догадаться не под силу?
— Тут догадываться нечего! — снова раздраженно выкрикнул Ефим Сельницын. — Пока будем турусы на колесах разводить, они еще кого-нибудь клюнут. Ты лучше подай нам их сюда, в совет, да позволь как следоват кое-кого за глотку взять, так мы живо концы найдем. Правильно я говорю, граждане мужики?
— Это, без сумления, правильно! — поддержал его Фома Бубенцов. — Давно бы пора их к ногтю. Все равно, слышь, пока не придавим, покою не будет. Да и хлеб по добру не получить.
Выступление Ефима Сельницына пришлось по душе многим. Каждому хотелось высказаться, особенно Илье Шунайлову. Он был молод, не боялся никакого черта и любил выказать лихость.
— Пойти вот сейчас, — напирая на Рогова, требовал он, — да пошуровать кулацкие гнезда. Все у них надо дотла обыскать, и коли хлеб попадет, выгрести. Но коли кто из энтих гадов хоть рукой шевельнет, того за глотку и из общества долой!
Слушая настойчивые выкрики мужиков, Серега Буран сказал Саньке:
— Пожалуй, я тоже с ними согласен. Закрутить бы первоулошным гайки покруче. Разве нельзя? По каким причинам? Закон не позволяет, да? Ну, ладно, пусть будет так: закон нарушать нельзя, в чужой амбар без хозяина заглядывать не положено. А ему, хозяину-то, разве положено зерно в ямы прятать? Греха не случится, если поприжать. Уговорами да нашей стенгазетой ни Большова, ни Юдина не прошибешь. У них шкуры толстые!
Павел Иванович терпеливо дождался, пока наговорятся расходившиеся мужики. Но вот на губах его промелькнула улыбка.
— Ладно, мужики, довольно шуметь! У кого руки чешутся, подержите-ка пока их в карманах. А тебя, Ефим, в порядке партийной дисциплины упреждаю: не смущай людей! Больно ты прыткий! Вроде спужался, что ли? Зачем панику наводишь? Разве ж нам это впервой?
— Меня не спужаешь!
— Да и храбриться ни к чему. Ты лучше, как добрый коммунист, прежде всего сядь да подумай, все взвесь: что к чему? А ежели у тебя своего уменья разобраться в деле не хватит, то поступи опять же, как добрый коммунист: обратись всем сердцем к товарищу Ленину! Какой совет дал бы тебе товарищ Ленин в данном положении?
Овладев вниманием, Павел Иванович, уже обращаясь ко всем присутствующим, продолжал:
— По моему разумению, товарищ Ленин ответил бы так: держитесь, мужики, крепче, смотрите зорче! Советская власть сильная! Она в девятнадцатом году супротив всех буржуйских держав не дрогнула, атаманам и белым генералам пинка дала, так ей ли перед кулачеством пасовать? Повадки им нельзя давать никакой, быть построже, однако же, в меру. Зря ломать дрова нечего. Всякую силу надо употребить с умом, на пользу, а не во вред!
— Насчет Федора надо все ж таки доискаться, — перебил его дед Половсков. — Не могет быть, чтобы следы совсем затерялись.
