Потом, когда на часах было уже без пяти семь, пришел дядька Вынукана, Валей, бездельник и пьянчуга. Вынукан показал ему на стол, где сидел шаман:
— Туда!
Валей сел рядом с Курликуем и сразу же потянулся к спирту.
— Не трогай! — прикрикнул Вынукан.
Валей вздрогнул и положил руки на стол, как ученик кладет руки на парту. Шаман, взглянув на Валея, тоже положил руки на стол.
Так они и сидели, послушные, нетерпеливые, жадные, угодливо улыбающиеся Вынукану, когда он бросал на них взгляд, ненавидящие его за то, что он обращается с ними как с собаками.
Девятнадцать ноль-ноль… Девятнадцать десять… Девятнадцать двадцать…
Вынукан, его мать и отец сидят за «главным» столом на сцене. Шаман дремлет. Валей украдкой грызет кусок мяса. Две тетки, помогавшие матери готовить, стоят в сторонке, скрестив на груди руки…
— Опаздывают люди, однако, — замечает отец. — Шибко опаздывают. И Райтынэ нету…
Вынукан молчит. Он еще не знает, что могло случиться, но тревога все больше охватывает его, кровь то больно стучит в висках, то леденеет, и тогда Вынукану кажется, что сердце его вот-вот остановится. Почему нет Райтынэ? Почему нет Вуквутагина? Почему нет никого? Разве он не сказал каждому: в девятнадцать ноль-ноль? Сказал! Все знают!
Вынукан наливает почти полный стакан водки и залпом пьет. Валей за последним столом пьет из горлышка. У Валея от жадности дрожат руки. У Вынукана от нервного напряжения тоже дрожат руки.
Вынукан кричит:
— Пейте все!
Шаман испуганно открывает глаза, мгновенно глядит на Вынукана, потом жадно тянется за бутылкой.
И вдруг в клуб пришел Хэнча. Веселый, свежий, в запорошенной снегом новой кухлянке, с трубкой в зубах. В глазах у Хэнчи немножко пьяные чертики, лукавство и какая-то отчаянная лихость.
— Я пришел! — еще с порога крикнул Хэнча. Прислушался к глухому эху и добавил: — Я пришел — Хэнча!
И ударил себя в грудь.
— Здравствуй, Хэнча, — сказал Вынукан. — Иди сюда, будешь сидеть за главным столом. Ты молодец, Хэнча, первым пришел ко мне на свадьбу… Эти, — Вынукан пальцем ткнул в сторону Валея и Курликуя, — не считаются. Ты, Хэнча, первый. За главным столом сидеть будешь. Вот так…
Сразу ожил Вынукан. Пришел Хэнча — придут и другие. А Райтынэ он завтра проучит! Он ей припомнит, как она, скверная баба, заставила его волноваться! Он выбьет из нее всю дурь, она еще узнает, кто такой Вынукан!
Хэнча взобрался на сцену. Остановился у стола, прищелкнул языком:
— Уй как много всего, однако! Ты — как царь, Вынукан!
Вынукан молчал. Думал: «Может, все-таки Хэнчу не надо за главный стол… Хэнча — простой пастух, ему и внизу будет хорошо. Шибко много чести для Хэнчи…»
Все же сказал:
— Садись, Хэнча. Другие скоро придут?
И тогда Хэнча извлек из рукава кухлянки бумажку, жестом великого посла протянул ее Вынукану:
— Тебе депеша, однако. Срочная!
Вынукан развернул бумажку, начал читать:
«Вынукан! Мы не можем прийти на твою свадьбу. Ты, Вынукан, не обижайся: мы пришли бы, но у нас никак нету времени. А ты приходи на нашу, однако, свадьбу. Приглашаем тебя. У нас много людей — почти все люди стойбища. Степан Ваненга, Райтынэ».
Вынукан опустился на скамью. Потер бумажкой лоб. Поглупел он, что ли? Почему не может понять, что тут написано?.. «Приходи на нашу, однако, свадьбу…» Какую свадьбу? Какая Райтынэ? Черти, дураки, нашли время для шуток!..
— Ты чего сидишь? — спросил Хэнча. — Ответ на депешу надо. Ты давай пиши ответ, Вынукан.
Вынукан не отвечал. Теперь он закрыл глаза — так думать лучше. Он думал, и ему становилось страшно. А что, если это не шутка? Что, если Райтынэ и Степка обвели его, обманули? Как он будет тогда жить — с таким-то позором!
Он посмотрел в зал, где стояли в ожидании гостей накрытые столы. Пусто. Только шаман и дядька Валей. Сидят, точно старые, облезлые чучела…
Значит, все это правда. Там, в чуме Ваненги, все люди стойбища. Пьют, веселятся, кричат. И смеются. Над Вынуканом смеются. А завтра будет смеяться вся тундра. И завтра, и через неделю, и через год — такое тундра запоминает надолго…
И Вынукан заплакал.
Давно он так не плакал, как сейчас. Будто хоронил себя. Бился головой о стол, выл, как одинокий волк. Еще не зная, что случилось, начали подвывать две его тетки. Потом мать. Курликуй и Валей тоже включились было в общий хор, но, переглянувшись и подмигнув друг другу, потянулись за водкой. Курликуй сунул за пазуху бутылку, Валей — две. Тогда Курликуй сунул еще одну и банку консервов. Оба, как по команде, встали, посмотрели на воющих родичей, приличия ради маленько всплакнули и потихоньку покинули клуб.
— Ответ на депешу давай, — нетерпеливо повторил Хэнча, толкнув Вынукана в плечо. Хэнчу не трогали его слезы. Или говори на словах.
Никого не видя, ничего не слыша, Вынукан поднялся из-за стола. Он пойдет в чум Ваненги. Он своими глазами поглядит на то, что там делается. Он скажет: «Райтынэ — моя баба! Я свадьбу готовил… Все люди знают, что я свадьбу готовил… Все люди знают, что Райтынэ — моя баба… Степка Ваненга — чужой человек, пускай ищет другую девку у себя в городе…»
Они вошли вместе с Хэнчой.
Их не сразу увидели потому, что все смотрели на Райтынэ и Ваненгу. И потому, что было очень много дыму от трубок.
Хэнча сказал:
— Люди, пришел Вынукан. Вот он стоит.
Шум смолк, и все поглядели на Вынукана. Степа спросил:
— Ты пришел на нашу свадьбу, Вынукан?
Вынукан не ответил. Он глядел на Райтынэ. Райтынэ улыбалась. Не ему, Вынукану, улыбалась, а своей радости. На Вынукана она даже не взглянула. Будто его тут и не было. Уй какая скверная баба! Сколько времени он бегал за ней, а она…
И вдруг Вынукан поднял руку, показав пальцем на Райтынэ, и крикнул:
— Она — моя баба! Все знают, что она — моя баба!..
Рядом с Райтынэ сидел Вуквутагин. В солдатской гимнастерке, на которой горел орден. В одной руке Вуквутагин держал трубку, в другой — стакан с вином. Вот он поставил стакан, не спеша затянулся из трубки, выпустил клуб дыма и только тогда сказал:
— Ты, Вынукан, дурак. В тундре давно нету таких законов, чтобы говорить: «Моя баба». Это раз. А два — Райтынэ не баба, а жена Степана Ваненги. Вот смотри, Вынукан, брачное свидетельство. — Вуквутагин протянул руку к Степе, и тот дал ему брачное свидетельство. Вуквутагин поднял его над головой. — Видишь, однако?
Вынукану стало жарко. И душно. Так жарко и душно ему никогда не было. И никогда он еще не чувствовал себя таким униженным, как сейчас. Это Степка Ваненга его так унизил. Степка Ваненга и Райтынэ. И все, кто тут есть. Волки, а не люди…
Вынукан плюнул под ноги, что-то промычал и вышел из чума.
На тундру падали хлопья снега. От моря тянуло ветром. Начиналась пурга.
1
Снег падал всю ночь, и к утру, на окраине города улицы завалило так, что по ним ни пройти, ни проехать. Сугробы намело под самые окна, на крышах лежали высокие — в полдома — шапки.
С трудом открыв дверь и выглянув во Двор, Петр Константинович позвал Полянку:
— Иди-ка взгляни! Как в тайге.
Полянка подошла к мужу, высунула голову в дверь, встревоженно сказала:
— Как же я буду добираться?
Петр Константинович рассмеялся.
— Тебе ли, таежнице, горевать об этом! Давай-ка смазывай лыжи!
Он решил проводить ее хотя бы до половины пути. Хотелось и самому поразмяться, да и с ней побыть еще немного, ведь до позднего вечера они теперь не увидятся.
В последнее время и Смайдов, и Полянка чувствовали какую-то особую потребность находиться рядом. Им надо было видеть друг друга, говорить о чем-нибудь или вместе молчать, они словно вернулись к первым дням своих встреч.
Все, что их недавно разделяло, было забыто. А если и не забыто, то зачеркнуто. Петр Константинович ни разу ни о чем не напомнил. Полянка никогда его за это не благодарила, но теперь кроме любви к нему, она испытывала еще и другое чувство: чувство великого уважения и преклонения перед его благородством. Да, только теперь она до конца поняла, кем был для нее Смайдов. И ей было страшно подумать, что она могла потерять его.
Они дошли на лыжах до засыпанного снегом поваленного дерева, на котором не раз отдыхали во время своих прогулок, и остановились. Петр Константинович обнял Полянку, и несколько минут они стояли молча, ни о чем не думая. Им, кажется, необходимо было какое-то время стоять вот так, обнявшись, точно каждый из них хотел унести с собой до вечера частичку чего-то такого, без чего нельзя было обойтись.
Потом Смайдов сказал:
— Сегодня мне особенно будет тебя не хватать. Ты знаешь, почему?
— Знаю. Но я все время буду с тобой. Ты это будешь чувствовать. — Она засмеялась. — Я ведь колдунья, а самой плохонькой колдунье не так уж трудно заставить своего мужа чувствовать присутствие жены… Ты уже уходишь?
