это деревня-то никак не поднимается? И Степан объяснял, почему их Лубяна «падает».
Приехал. По железнодорожному радио на вокзале гостеприимный женский голос рассказывал, какие чудеса ждут пассажиров: ресторан, комната матери и ребенка, носильщики чемоданы доставят в камеру хранения, такси куда угодно привезут, — но Степан ни одним этим чудом не воспользовался. Вскинул чемодан на плечо и пошел пешком. Любопытно было поглядеть. Кругом старинные дома с черепичными крышами, на шпилях высоких соборов петухи. На улицах чистота, как в доме. С войны таких старинных городов он не видал, но тогда в развалинах все было. Много люди сделали, подняли жизнь.
К вечеру добрался до Сергея. И сын, и жена его Веля — все уахались: зачем пешком, да как так можно! Он гостинцы выложил, рыжики соленые, мяса порядочный кусок. Внука Алика на ноге и на руке покачал. И тут уж Степан внуку самым близким человеком стал, потому что отец с матерью суетились, угощенье готовили, а сын им мешал. В два счета внук слову «деда» обучился и уж не отходил, все просил покачать на ноге.
Понравилось Степану и дневное одиночество в пустой квартире. Проводил внука в детский садик и остался один — хоть спи, хоть телевизор с утра смотри. Степан ходил по комнатам в мягких пенсионерских тапочках, включал и выключал свет, водопроводные краны. Прозвал себя «огнетушителем». Заметил, что из окна моря не видно, а вот песку в квартиру нанесло с прибрежных холодных пляжей — скрипит он под стаканами, на тарелках.
Искал Степан, нельзя ли что-нибудь подремонтировать. А то бы он мог и ботинки подправить, и полку приколотить.
— Ну что ты, пап, отдыхай! Ничего не надо делать, — успокаивал его Сергей. Жилистый, сухой, сын на месте не сидел: и полки, и шкафы были приколочены. Все разложено по местам. Военный человек порядок любит.
Просыпался Степан рано. Долго лежал, чтоб кашлем или шуршанием шагов не разбудить сноху и сына. Наконец, набравшись решимости, выходил в кухню, тихонько включал радио. Там говорили о севе хлопчатника, про подкормку. «Скоро и в наших местах, поди, по черепку пойдут разбрасывать удобрения, — думал он, и ему становилось немного не по себе. — Всех там соберут, и школьников, и пенсионеров, и на Ольгиной столовой повесят замок». Все выйдут, а его не будет. А раньше-то он всегда в такую пору удобрения подвозил.
Сквозь сон услышал он как-то потрескивание затопленной печи. Обрадовался: это сучья огнем занялись, Ольга затопила. А глаза открыл — белый городской потолок со швом посредине. Плиты уложены. Понял потом, что потрескивают шишки на сосновых ветках, которые привезли Сергей и сноха Веля с прогулки. Потом разглядел на скатерти семечки с легким оперением, чем-то напоминающие стрекозиные крылышки. Немного тоскливо стало, что ошибся. Хорошо бы в дом свой теперь заглянуть.
Сергей жену выбрал красивую, полную. Веля сама говорила, что она похожа на какую-то артистку, и одевалась как артистка. Сергей рядом с ней был щупленький и невидный. Полное имя у нее было Валерия, а она всем велела называть себя Велей. Веля? Что за Веля? Но бог с ней, Веля дак Веля. На голове Веля такую капусту наворачивала, что у самой руки уставали. Если бы, к примеру, сестренница Нинка или Ольгина сестра надумали себе на головах такую капусту сооружать, коров бы им некогда было доить. Вовсе бы дело в деревне к упадку пошло.
Да и Веле из-за этого не хватало времени пол вымыть. Серега сам с тряпкой крутился.
— Да што это, Сергей? — удивился Степан. — А жена-то чо? Поди, и тряпку в руки не берет.
— Это ничего, пап, лучше, живота у меня не будет, — отвечал тот.
А до живота ли ему, одни кости да жилы. У Вели вот накопленного многовато имелось.
Снохи Степан побаивался: Веля на суждения скора. Это вот не так делаете, а то надо наоборот и никак иначе. Чисто директор. И с чего вроде бы такому гонору быть? А поди же ты, она им обоим давала разгон, хотя на работе то школьным завхозом была, то в парикмахерской ногти красила, всяким модницам.
— Ценная это специальность. Накануне праздника до ночи ко мне клиентки стоят, — говорила она Степану. — Кроме того, это не только мода, но и культура.
Тут уж Степан спорить не стал, хотя уверен был, что с такими ногтями корову не подоишь, травы не накосишь. Его Веля сразу взяла в шоры:
— Опять вы, папаша, в туалете курили? Разве трудно выйти?!
Он подчинился и стал выходить на площадку. Сначала Сергей, хоть и не курит, стоял с ним на лестнице, чтоб не тоскливо отцу было, развлекал, а потом Степан дымил в одиночку. Многое тут замечал. Уборщица только что вымыла лестничные клетки. Пресно пахнет водой, совсем как снежницей. Дома теперь везде такой запах талой воды. Вовсю цедится она с сосулек. Март ведь.
Сыновья Егора Макина с Нинкиной Люськой, наверное, где-нибудь на припеке лепят глиняные постряпушки. Курицы бродят в оградах, радуются весеннему яркому дню, поют: ко-о-о, ко-о-ко, ко-о-о… Хорошо в такую пору в своей деревне. Широко все видно, дышится вольно.
На осевшем снегу начинают появляться следы: кто-то на лыжах прошел — проступили полоски, волк к крайним домам подбегал, и это тоже заметно стало, вызвало запоздалый страх. Все весна показывает, что и где делалось зимой. Ничего не укроется.
Дом городской был большой. Жителей в нем помещалось больше, чем во всей Лубяне. Но неизвестно, что за люди живут. Слышно только по запахам: кто-то рыбу жарит, кто-то грибные пироги завернул, а кто гороховицей доволен.
Видно, не одного Степана выгоняли курить на лестницу.
— Шура, иди дымить на площадку, — слышался женский крик в квартире, что пониже, и какой-то мужик-бедолага послушно выходил табачить. Чиркал спичками, кашлял. Его про себя прозвал Степан Шурой-нижним. Шура-нижний был, видно, непоседливый. Курил и напевал чего-то, похлопывал ладошкой по стене, насвистывал.
Степан, накурившись, тихонько заходил обратно в квартиру. Пусть там Шура без него постоит. Но однажды Степан не поспел уйти. Этот Шура-нижний в легоньком физкультурном костюме взбежал наверх. Был он совсем молодой, лет тридцати, косоглазый, сутулый, с упругим, как проволока, мотком волос на голове. Задний карман оттянут каким-то железом. Тисками, что ли.
— Это вы курите, значит? — с удивлением разглядывая Степана, спросил Шура.
— Выходит, что я.
— А я думаю: кто там тихонько покряхтывает? Отец Семаковых?
— Отец.
— Его или ее?
— Сергей сын мой. В гости я приехал, — объяснил Степан.
— Ну, я сразу понял, что вы его отец, тихий очень, как и он у вас.
— Да не больно
