сам Казаноко.
Конь Эльдара шел рядом с коляской ровной рысью. Эльдар не прислушивался к спору, не оглядывался на Сарыму — ощущение громадной счастливой перемены в жизни переполняло его настолько, что он мирился с тем, что везет Сарыму не в свой дом.
Уже мелькнуло нартское дерево, не порадовавшее этой осенью своими грушами ни Лю, ни других ребят, уже показались дом Дисы и дом Астемира, где на соломенной крыше Лю ожидал приезда Сарымы, и Эльдар приосанился, а дед Баляцо все еще кричал, что он все равно придет в школу на урок, заставит идти и свою старуху, и Аслана, и Казгирея и будет требовать объяснений, покуда не получит от учителя полного удовлетворения.
Услышав стук колес и крики, доносившиеся с крыши Астемирова дома («Едет Сарыма!» — вопил Лю), Диса с испуганным видом выбежала на улицу.
Башир, откидываясь всем телом, задерживал разогнавшихся коней. Коляска остановилась. Эльдар соскочил с коня. Сбегались ребятишки, повсюду виднелись из-за плетней женские головы в платках и мужские в шапках…
И в это самое время дед Еруль совершал по жемату повторный вечерний объезд, возглашая:
— Слушай, слушай, счастливый аул! Рядом с домом Астемира начинается школа! Каждый ученик получит фунт кукурузы…
КАЗГИРЕЙ И ЭЛЬДАР. ВСЕГДА ЛИ РИФМА ЗАМЕНЯЕТ КЛИНОК?
Казалось бы, что общего у молодого начальника, чекиста, с верховным кадием? Разве не враждует Инал с шариатом? Разве мало суровых и хлестких слов сказал Степан Ильич о шариате? Разве не говорил он о том, что шариатисты на гнилых дрожжах пробуют поднять свежее тесто? Все это слышал и Эльдар. Наконец, слишком часто обнаруживалось, что шариатисты причастны к бандитским злодеяниям, подтверждались слова Инала и Степана Ильича, что на весах, оценивающих дела шариата, зло перевешивает добро.
Да, все это так. Но неверно было бы принимать мнение Инала или Степана Ильича за господствующее в стране суждение. Время было очень противоречивое, люди разные, и еще далеко было до полной победы идей революции. Мулла и большевизм порой сосуществовали рядом. Много ли нашлось бы тогда таких последовательных людей, как Инал, Степан Ильич, Астемир? И не так уж много было людей, подобно Эльдару, с горячим сердцем, жаждущих истины, но еще не просвещенных знанием, не всегда умеющих сделать правильный выбор.
Эльдару полюбились беседы с Казгиреем. Вот почему, если даже дела не требовали совместных поездок, часто можно было видеть Эльдара и Казгирея, скачущих рядом по дорогам Кабарды.
Казгирея не утомляли эти разъезды. Он считал, что наступила пора решительной борьбы за шариат.
Тем более важной становилась для него дружба с Эльдаром. Он хитро подчинял Эльдара своему влиянию, пользовался любым случаем, чтобы обратить его внимание на верность простых людей народным обычаям, на их благочестие и знаки уважения к нему, верховному кадию. Эльдар, выезжая вместе с Казгиреем на расследование грабежей и убийств, со своей стороны дорожил поддержкой столь чтимого и образованного человека.
Если же посмотреть на события не глазами Казгирея, сразу становилось очевидным, что аллах чего-то недоглядел и напутал. Разруха не миновала Кабарду, Казгирей не основал суконную фабрику, а завел типографию. Новые люди, представляющие новую власть, именуемую советской властью, охотно выслушивали Матханова, и никто из них не возражал против истины, что народ нуждается в мире и просвещении. Но под ударами гражданской войны полезные начинания чахли, как бахча, побитая градом до созревания плодов.
Еще до того, как он стал верховным кадием, Казгирей понял: все круто меняется. Нужно говорить не о школе и книге, пора делать выбор между силами, вступившими в борьбу, — между Клишбиевым и Шардановым, с одной стороны, и людьми новыми, такими, как всеми уважаемый Буачидзе, ученик Ленина Киров или согласный с русскими большевиками, непримиримый Инал Маремканов, бывший друг детства, сосед по Прямой Пади… да верно ли сказать — просто сосед?..
Не один раз в начале революции Казгирей слышал Инала, сына Касбота, на многолюдных митингах в Пятигорске. Эти речи всегда заканчивались призывом: довольно простому человеку, труженику-карахалку, угождать сильным мира сего, таскать для них горячие угли, обжигая натруженные пальцы…
Да и друзья Нури Цагова в те дни тоже стали все чаще говорить словами, какими говорили ораторы в Пятигорске: довольно издевательств князей и уорков, их надо выгнать, и аллах не станет возражать против этого.
Все это Матханов слышал своими ушами. Многое заставляло его задуматься.
В те же дни появилось обращение Москвы за подписью Ленина к мусульманам России и Востока.
Слова знаменитого обращения Матханов принял как подтверждение собственных мыслей. Оно, казалось ему, как нельзя лучше отвечает его планам, снимает все вопросы. Важный документ, думалось Матханову, выпущен прямо-таки в подтверждение его мыслей о сочетании «религиозной революции» с народной революцией. Он увидел в обращении только то, что хотелось ему видеть, и истолковывал по-своему: призыв к уважению национальной культуры, к терпимости и последовательному революционному просвещению народа он толковал на свой лад, как безоговорочную поддержку младомусульманского движения…
Последний номер матхановской газеты вышел в первую зиму после Октябрьской революции с переводом обращения.
— Газета… Газета… Бум-бум, газета! — снова кричали продавцы матхановской газеты на базаре в Нальчике, в Баксане, на берегах Уруха, Малки и Чегема. — Слушайте, слушайте! Казгирей сообщает, что сказал о мусульманах Ленин.
Шутка ли, — кому не интересно знать, что сказал Ленин?
Матханов все еще наблюдал за продажей своей газеты, когда к нему прискакал всадник от отца с радостным сообщением: Казгирея ждет брат Нашхо.
После Февральской революции Нашхо в чине прапорщика действовал на Кавказско-Турецком фронте уполномоченным Союза городов, а затем успел побывать в Персии и в Тифлисе, сблизился с русскими и грузинскими революционерами…
Вот как было тогда, вот как снова встретились Казгирей и Нашхо.
Братья не виделись много лет. Расстались они подростками, встречались мужами, и каждому из них было что рассказать. Нашхо уже занимал важный и грозный пост начальника милиции в округе. Он все еще не был женат.
С любовью оглядывая младшего брата, Нашхо заметил, что всегда представлял себе Казгирея именно таким — статным, умело одетым, а главное, просвещенным. О чем бы Казгирей ни рассказывал, вспоминая то Бахчисарай, то Стамбул, то своих учителей в Баксане, то встречи с земляками-кабардинцами в той же Турции, ничто не представляло для Нашхо неожиданности. Он внимательно следил за жизнью брата издалека.
Братья решили немедленно поехать навестить стариков в родном ауле.
Сильно постарели Кургоко и Амина. Но в опрятном доме по-прежнему чувствовался достаток. Стол и теперь не выглядел голой доской. Несколько дней прошло в пирах и приветственных тостах. Кургоко, однако, внимательно всматривался
