Катит почувствовал, как все его тело покрывается холодным потом. Он не знал, куда девать глаза.
— Да… — бормотал он. — Ну, да… господин Друкис.
Друкис что-то надумал. Он подмигнул айзсаргам, усмехнулся и сказал Катиту:
— Ты не желаешь поупражняться, Пелите? Неизвестно, представится ли тебе еще когда-нибудь такая возможность.
— Как «поупражняться»? — Катит обалдело взглянул на Друкиса.
— Ну, так — возьми и пошли одного из них на тот свет, — ответил Друкис. — Вот тебе автомат, возьми его и открой огонь. Мишенью выбери любого из этих пятерых. Я бы рекомендовал тебе вон того, долговязого, который стоит посередине. Это Иесалниек — ты должен знать его.
Иесалниек, вероятно услышав, что говорят о нем, повернулся к ним. Несколько мгновений его спокойный, острый взгляд как бы мерился силой с растерянным, смущенным взглядом Катита, затем на губах Иесалниека мелькнуло подобие усмешки, и он отвернулся. Катит опустил глаза и тяжело вздохнул.
— Господин Друкис… — мямлил он. — Это большая честь, что вы так… мне разрешаете… но я ведь не умею стрелять. На военной службе не служил… получил белый билет. Я ничего в этих делах не понимаю. Только не сердитесь… Я бы охотно выполнил, но что поделаешь, если не обучен таким делам.
Друкис вытаращил глаза и сделал сердитое лицо.
— Что? Ты отказываешься? Ты пренебрегаешь большой честью, которую тебе оказывают?
— Нет же, нет, я только…
— Как «нет»? — закричал Друкис. — Ты не желаешь стрелять потому, что заодно с ними! Если так, становись рядом с этими пятерыми. Вместе отправитесь на тот свет!
— Господин Друкис, зачем вы так говорите! — умоляюще воскликнул Катит. Он не заметил, как Друкис, усмехнувшись, перемигнулся с остальными айзсаргами, не понял, что над ним потешаются. — Вы же знаете, что я за человек. Понимаю ли я что-нибудь в политике? Кто может сказать про меня что-нибудь плохое… я…
— Довольно, хватит… — отмахнулся Друкис. — Нечего тянуть. Становись рядом с ними. Ребята, помогите Пелите отыскать свое место.
Два айзсарга взяли Катита под руки, отвели в сторону от дороги и поставили у обрыва, рядом с подростком.
— Стой здесь и не двигайся с места, — пригрозили они ему и вернулись обратно.
Катит упал на колени и жалобно посмотрел на Друкиса.
— Я не виноват, господин Друкис. Ни с какими коммунистами я никогда не связывался. Я не пошел работать членом исполнительного комитета, мои дети не вступили в комсомол… Я всегда дружил с такими, как вы, господин Друкис. Ну, помилуйте меня, дорогой господин! Ведь я же честный человек, вы это знаете. Что я могу поделать, если не умею стрелять. Если бы умел, я бы не стал упираться, а сделал бы все по вашему приказанию… Простите меня.
Карлуша все это время сидел в телеге, и никто не обращал на него внимания. Когда отца поставили рядом с теми, кто был приведен на расстрел, сердце мальчика дрогнуло. Он не мог сдержаться и громко заплакал. Иесалниек, за ним милиционер посмотрели в его сторону, потом к телеге подошел Друкис и приглушенным голосом сердито прошипел: «Не ори, молокосос! Неужели ты не понимаешь, что это шутка? Твоего отца никто не собирается расстреливать… только немножко попугаем».
Карлуша замолчал и, пораженный, наблюдал за происходящим. Когда отец бросился на колени и, хныкая, начал упрашивать Друкиса, Карлуша почувствовал, что его заливает горячая волна стыда; пятеро, которым действительно предстояло умереть этим утром и которые знали о том, что они скоро умрут, стояли и спокойно смотрели на своих палачей, и никто из них не просил пощады, тогда как отец… он валялся в дорожной пыли и выпрашивал прощение, унижался.
В эту минуту Иесалниек еще раз посмотрел на Катита и проговорил так, чтобы все слышали:
— Стыдись, Екаб. Если уж нужно умереть, то умри так, чтобы твоим детям не приходилось краснеть за тебя. Что они могут нам сделать? — кивнул он головой в сторону айзсаргов, и его голос сделался громче; каждое слово, как пощечина, хлестало по лицам палачей, и они дергались и вздрагивали, как бы физически ощущая удары, а красные пятна на их щеках сменялись бледностью. — Расстрелять? Это они могут. Но уничтожить нашу правду, победить наше дело они не в силах. Они бессильны сейчас и во веки веков. Мы победим, настанет день, когда народ потребует отчета за все причиненные ему обиды. Ведь с нами партия и Сталин! Советский народ победит! А вы, мелкие кровожадные хорьки, вы не избегнете расплаты! Не долго осталось вам бесноваться!
— Что? Как? Ты осмеливаешься… — сиплым от душившей его злобы голосом захрипел Друкис. Он хотел кинуться на Иесалниека, его плечи тряслись от бешенства, но в эту минуту за поворотом дороги заревел мотор грузовика. Вслед за громадной машиной, наполненной солдатами, закручиваясь вихрем, неслось облако пыли. Заметив приближавшуюся машину, айзсарги отошли на обочину дороги. Друкис встал в положение «смирно» и приветствовал фашистов. Машина резко затормозила и остановилась рядом с повозкой. Карлуша на мгновение потерял из виду отца и остальных. Он дернул вожжи, проехал несколько шагов вперед и, когда стали видны выстроенные на краю обрыва люди, остановил лошадь. Отец, наконец, поднялся на ноги и, сгорбившись, стоял у дороги, не спуская глаз с Друкиса. Из кабинки шофера вылез длинный обер-фельдфебель с засученными рукавами куртки.
— Что здесь происходит? — резко спросил он. — Что это за люди?
— Это коммунисты, — поспешил разъяснить Друкис. — Мы их привели на расстрел. Сейчас будет исполнено, господин офицер.
Обер-фельдфебель сделал вид, что не слышит грубей лести, — не впервые подобострастные людишки называли его офицером. Он махнул рукой солдатам и что-то крикнул. Двое солдат с автоматами в руках выпрыгнули из машины и встали посередине дороги лицом к обрыву. Обер-фельдфебель зевнул и сказал Друкису:
— Я вижу, что вам с вашими людьми не справиться. Вероятно, нет опыта в таких делах. Мы поможем вам и покажем, как это делается. Готовы? — спросил он солдат. — Огонь!
— Господин офицер, один из них не подлежит расстрелу, — воскликнул Друкис. — Он только…
Но было уже поздно. Треск продолжительной очереди заглушил крик Друкиса. Шесть окровавленных тел упали в дорожную пыль. Рядом с другими, с застывшим на лице недоумением, навзничь лежал Катит.
— Что вы хотели сказать? — спросил обер-фельдфебель Друкиса, когда выстрелы стихли.
— Сейчас произошло небольшое недоразумение… — сказал Друкис. — Одного из них не надо было расстреливать. Мы его поставили рядом с осужденными просто так, чтобы попугать.
— Зачем вы его пугали?
Друкис в нескольких словах рассказал ему все. Обер-фельдфебель и солдаты слушали с большим интересом. Когда Друкис замолк, обер-фельдфебель расхохотался. Увидев это, солдаты тоже засмеялись.
— Не был коммунистом? Ха, ха, ха! Ну, святой Петр там наверху выяснит, кто кем был. В конце концов не такое уж большое несчастье. Одной латышской свиньей больше или меньше — не важно.
Они уселись в машину и уехали, и долго еще доносились громкие раскаты смеха. Прислушиваясь к ним, Друкис почувствовал некоторое облегчение.
— Обер-фельдфебель прав, — сказал он. — Ничего особенного не произошло. Стрелять-то ведь он отказался! Из одной породы с теми пятью был. Все произошло совершенно правильно.
— Конечно, правильно, — согласились остальные айзсарги.
Только теперь они заметили Карлушу. Бледный, оцепеневший, со сжатыми губами, мальчик глядел через дорогу на край обрыва, где на песке лежал Екаб Катит. Карлуша больше не плакал. Он ничего не говорил, только, не веря своим глазам, не мигая смотрел на труп отца.
Воцарилось неловкое молчание. Айзсарги избегали смотреть на Карлушу и друг на друга. Из этого неловкого состояния их вывел резкий, повелительный окрик Друкиса:
— Ну, чего смотрите! Грузите их на телегу, и свезем в лес! Слишком много чести будет, если мы этих большевиков похороним у дороги. Ну, мальчик, что таращишь глаза? Поворачивай свою лошадь и вылезай из телеги.
Карлуша понемногу освобождался от охватившего его оцепенения, но Друкису пришлось повторить свое распоряжение — только тогда мальчик понял, чего от него хотят. Расстрелянных положили в телегу и увезли в лес, метров на двести от дороги. Здесь айзсарги вырыли у подножия какого-то холма неглубокую, фута в два, яму.
Когда айзсарги потащили расстрелянных за ноги к яме, Карлуша собрался с духом и потянул Друкиса за рукав:
— Господин Друкис, я вас очень прошу… Нельзя ли свезти отца домой? Мы никому не скажем… похороним в углу сада у погреба. Разрешите, господин Друкис…
— Еще чего захотел! — вспылил Друкис. — Отстань! И попробуй кому-нибудь рассказать о том, что ты здесь видел, — узнаешь тогда. — Он выхватил револьвер и потряс им перед лицом Карлуши. — У меня очень легкая рука на такие дела. Ты намотай это себе на ус.
