что, как никуда не девается пусть даже и потерянная любовь, если это любовь…
Вадим ввалился с елкой за час до Нового года. Его встретил восторженный многоголосый детский крик. За игрушками уже сходили к соседям, каждый выдал что мог, недостаток игрушек восполнили мандаринами и конфетами на ниточках. Шишки, оказавшиеся на елке, обернули серебряной бумагой. Успели все. Зазвенели из транзистора куранты. Шампанское бухнуло, глухо звякнули сдвинутые стаканы и кружки, изба пахла вкусной едой, снегом, елкой, на стеклах цвели зимние белые узоры, сверкая в свете неожиданно мощных для крошечной деревушки уличных фонарей.
4
Утром узоры на окнах стали еще гуще и причудливей, они переливались радужными блестками под нестерпимо ярким зимним солнцем. За завтраком выяснилось, что намеченную на сегодня экскурсию на болото, где из-под неглубокого снега вполне можно собирать клюкву, придется отменить. На мериновской ферме пала телка, в яслях пусто, телки другой день не поены, вопят, аж отсюда, с другого конца, слышно, если на улицу выйти. Принесшая эти известия Крутова, жена бывшего бригадира, вся в слезах, ругалась и причитала, поминая недобрым словом главбуха совхоза, некую Бисиркину, которая так все оформила, что и Крутова, назначенная было после тяжело заболевшего мужа бригадиром, и пенсионеры-скотники за честно проработанный ноябрь не получили ни гроша, в результате чего плюнули и сказали директору: вот разберитесь со своим главбухом, а потом и просите нас вернуться на ферму. Шефы совхоза — стеклозавод — выделили четырех техников в качестве скотников, те в течение месяца, по словам Крутовой, так изгадили ферму, что ее, до прошлого года образцовую, теперь и не узнать. А поближе к Новому году и вовсе перестали поить и кормить телок, хотя водопой — только выгнать к колоде да кнопку нажать, а сена вокруг в стогах сколько хочешь.
— Каждый свою среднемесячную от завода получат, по двести — триста рублей, — возмущалась Крутова, — а ни черта делать не желат. Спасибо еще, если выпустят другой раз телок к стогу, так те дай бог пятую часть съедят, остальное потопчут и унавозят. А сейчас пьют, сволочи. Трое в поселок ушли, никого не спросясь, один, правда, не ушел, но ни хрена не делат, — пьет, спит да книжку читат.
И вот они всей компанией, во главе с Крутовой, первых два ослепительных дня нового года, кормят, поят, выгуливают на солнышке запаршивевших телок, спасая их от нелепой безвременной гибели. С ними — Тимофей, старый, еще с вражды отцов во времена коллективизации, враг Крутовых, хромой старик с непрошибаемым лицом, тоже бывший бригадир, а когда-то и председатель колхоза. Стал было отнекиваться, ссылаясь на хвори, но когда прибежала Крутова с криком и плачем: «Вторая нетель легла, не ист!» — замолчал и двинулся к вешалке одеваться, да еще вытащил из застолья сына — мастера торфоучастка.
Женщины и дети разносили по яслям сено, гоняли телок к водопою. Коля объяснял, рассудительный, деловитый и озабоченный, Ване и девочкам:
— У теляток потому такие вытащенные глазки, что они очень голодные.
— Смешной Колька! — кричал, закатываясь смехом, Ваня — стремительный, насмешливый, азартный, полная противоположность благодушному, доверчивому, несколько мешковатому Коле. Для него и в этой операции по спасению зверей главное — азарт, он «болел» за пять или шесть «своих» телок и все сено норовил отдать им. — Смешной! Вытащенные глазки! Не вытащенные, а вытаращенные, и не от голода, они всегда такие.
Вадим и мастер торфоучастка вилами расковыривали затоптанное копытами и промерзшее сено ближних испорченных копен, превращая его снова отчасти в полноценный корм. Хромой Тимофей, парторг Большое с сыном, плановик Петя, Олег возили на двух лошадях сено из более дальних стогов, перегружали его в окна-люки фермы. Мороз крепчал, снег белел, небо голубело, звенели в неподвижном воздухе детские голоса и смех, мычали повеселевшие и даже начавшие уже баловать — играть с детьми и друг дружкой — телки.
Улыбаясь всем своим совершенно счастливым лицом — давно не видел Вадим таким своего друга, — восседал на возу, причмокивая на шарообразную кобылу, румяный автор Гипотезы накопленной энергии. Сиял синими глазами и конопушками Степа Волынов. Их устраивало такое начало нового года. Им всем это было близко — пусть небольшая, но катастрофа, пойманная в зародыше, опознанная, нейтрализованная собственноручно. Это было как предзнаменование, что близок их день, день, когда силы и способности этих людей найдут настоящее применение, на самом трудном и опасном участке. Конечно, аврал — это непорядок, авралов быть не должно. Они еще скажут кое-что неприятное директору, который будет их благодарить за непредвиденную помощь, но все равно прошляпит на других фермах и будет снят весной. Но на сей раз катастрофа предотвращена, и аврал, телячья спасаловка во благо, если чему-то учит — и парторга Волынова, который скоро будет новым директором, и Дьяконова и Орешкина, и их детей. И теперь и впредь, пожалуй, это главное, что детей… Это — как учение на полигоне, где идут большие испытания, где жизни обучает сама жизнь.
«Дневник Светы» для этой книги написан Л. Вермишевой.
