Некоторое время Ковалев молчал, поеживаясь, как от холода. Потом тихим голосом ответил с паузами:
— Верно вы это… Да я и сам все понимаю… Трудно мне: порой вспылю и с собой не могу сладить. Нервы шалят…
— Ну, вот вы уже чепуху говорите, Ковалев. Нервы тут не при чем. Мы с вами не маленькие и с нервами справиться можем. Да к тому же нервные люди таких подвигов, как вы, не совершают. Вас же орденом награждали за них… Нет, дело тут в другом. Распустили вы себя, не следите за собой. Помнится, в детстве отец приучал меня зубы чистить. А уж как не хотелось спросонья подниматься и полоскать рот холодной водой. Все же постепенно это вошло в привычку, хотя сначала приходилось принуждать себя. Но вот однажды отец уехал в командировку, следить за мной стало некому. На следующий день я разоспался и отложил чистку зубов до завтра. Завтра же я рассудил, что ничего не случится, если я оставлю свои зубы в покое еще на один день… Вот и вы так. Думаете, что ладно, мол, и так пройдет. Конечно, это трудно, взять себя в руки… Но ведь это ребенку, у которого папа с мамой за спиной, простительно, а вам, взрослому человеку, надо обходиться без нянек.
— Я никогда не видел ни своего отца, ни своей матери, — задумчиво произнес Ковалев. — И не знаю даже, были ли они у меня когда–нибудь. Меня никто не заставлял чистить зубы. Меня воспитывала улица, а первую рюмку водки я выпил, когда мне не было и семи лет.
Борис почувствовал, что нечаянно задел больное место Ковалева.
— Извините меня, — сказал он, — я не знал. Я не хотел вас расстраивать…
— За что же извинять? Вы говорите правильно. Извиняться я должен. Действительно, пью, недисциплинирован…
Они замолчали. Впереди у паровоза покачивался трепещущий огонек факела. В одном из вагонов пели. Дружный хор голосов звучал приглушенно, как будто боясь спугнуть тишину короткой ночи.
К вечеру следующего дня эшелон прибыл к месту назначения. Станция, где он остановился, мало была похожа на обычную станцию. Скорее это был небольшой полустанок. Справа от полотна лежало большое озеро, покрытое местами протаявшим льдом. Посередине его выделялись темными массами вытянутые островки. Они были разбросаны беспорядочно и закрывали собой противоположный берег.
Слева лежал маленький поселок с разбросанными то тут, то там домиками. Позади него виднелся редкий перелесок. Он начинался на значительном расстоянии от домиков. Вблизи торчали пеньки. Шоссейная дорога, образовывавшая главную улицу, проходила параллельно железнодорожной линии, а потом терялась в перелеске.
В домиках никто не жил. Только несколько железнодорожных служащих оставались здесь, верные своему делу.
Когда бойцы, узнав, что их путь окончен, высыпали из вагонов, стало как–то веселее. Послышались голоса, звякание котелков, снаряжения, скрип отодвигаемых дверей. Сразу началась деловитая суета. Несложное солдатское имущество извлекалось из вагонов и разбиралось по рукам. С платформ, поставив скаты, спускали автомобили. К тем, которые стояли уже на земле, подбегали шофера и заводили моторы. Грузовики фыркали, чихали, выбрасывали струи сизого дыма и, перевалившись через бугор у насыпи, выходили на дорогу. Несколько солдат расчищали подход и площадку для выгрузки имущества из запломбированных вагонов.
Ростовцеву было поручено выбрать наиболее подходящие помещения для складов. Он отыскал начальника станции, и тот ему сообщил, что на окраине поселка сохранилось несколько бараков, построенных для рабочих лесоразработок. Бараки оказались вполне пригодными для того, чтобы развернуть настоящую базу.
До самой темноты грузовики подвозили ящики и бензиновые бочки к складам. Борис сам распоряжался их временным размещением.
Когда наступила ночь, все было сделано. Ростовцев, выставив часовых, отправился в один из домиков, где расположился его взвод. Пустой состав ушел вперед, чтобы где–то забрать эвакуируемых жителей. На прощанье паровоз трижды отсалютовал протяжными гудками. Постепенно его пыхтение и шум колес становились тише и, наконец, замерли вдали.
«Вот и начинается новая жизнь», — подумал Борис, подходя к избушке.
В помещении было тесно и холодно. Только что затопленная печь еще не успела нагреть комнату. Бойцы расположились прямо на полу. Сержант Антонов возился у окна, вставляя вместо выбитых стекол где–то раздобытую фанеру. Огонь, пробивавшийся из топки, не прикрытой заслонкой, освещал его согнутую спину красноватым светом.
— Как устроились? — спросил Борис, закрывая дверь.
— Сносно, товарищ лейтенант, — за всех ответил Антонов. — Вот дырку законопачу, и тепло будет. Тесновато, правда…
— Да уж в козлика играть пока не придется, — пошутил Борис.
— В козлика, товарищ лейтенант, можно сыграть, даже сидя вверх ногами. Для хорошего игрока это препятствием не. является, — ответил сержант и добавил: — А чемоданчик ваш на печке. Если промерзли — располагайтесь там. Я вам и палатку постелил…
— Спасибо, — поблагодарил Борис.
Он основательно замерз, и это предложение было кстати.
— Темно там, товарищ лейтенант. У меня вот свечка завалялась — возьмите, — предложил Антонов, протягивая огарок. — Ужин сейчас разогрею. Я на вас котелок захватил. Сегодня суп расчудесный, со свиной тушенкой… — он взял котелок, поставил в печь и возвратился к своему окну. — Чудной народ, — ворчливо продолжал он, приколачивая фанеру, — сами уехали и окна все повыбивали. Не думали, что они нам понадобятся.
— А ты, небось, думал, что они перину тебе приготовят? — отозвался чей–то рассудительный голос из комнаты. — Может, ждал киоска с квасом и модной барышней?
Борис узнал Ковалева.
— Перину не надо. А зачем окна бить?
— Не нарочно, видимо, — сказал Ковалев. — Люди спешили, а второпях чего не сделаешь. — Помолчав, он продолжал: — Здесь условия необычные. И война здесь особенная. Я говорил тут с одним железнодорожником. Он рассказывает, что иногда финны на лыжах проходят к нам в тыл километров на пятьдесят. Мину поставят, навредят и уйдут. Поди их потом догоняй… Но наши пограничники молодцы. Они здесь приспособились и разгадывают всякие финские штучки. Рассказывают, в одном месте они нажали на них здорово. На финнов, то–есть. Те отошли. Они за ними на лыжах двинули. Только шли не по лыжне, потому что лыжню они, черти, обязательно минируют, когда отходят, а рядом. Но когда финн удирает, его догнать трудно. Как ребята ни жали, а настигнуть их не сумели. И видят — землянка, и дверь у ней приотворена гостеприимно так. Ребята завязали за ручку веревку, отошли подальше за сосны и потянули… Ничего! Открыли дверь настежь. Взрыва нет. В чем дело, думают? Они уж заранее знали, что раз финны здесь побывали, то что–нибудь да приготовили… Осторожно вошли в землянку… Ни звука. Видят, на полке сбоку лежат пачки галет, и одна из них раскрыта. Один потянул, было, руку, чтобы взять, да его во–время остановили. Осмотрели галеты — оказалось, что к одной пачке привязана нитка. Пошли по ниточке — а под полкой мина заложена… Вот ведь что выдумывают!
Ковалев смолк.
— Товарищ лейтенант, суп разогрелся, — доложил Антонов, посмотрев в печку.
В избушке стало заметно теплее. Борис начал отогреваться. Он снял шинель, расстелил ее, чтобы было мягче сидеть, и принял от Антонова дымившийся котелок. Зажигая свечку, он пригласил Ковалева поужинать, но тот отказался, говоря, что сыт. Расположившись поудобнее, он принялся за еду. Горячая жидкость приятно обжигала рот, и теплота разливалась по всему телу. Ему показалось, что такой вкусной пищи он не пробовал никогда. Поужинав, он напомнил Антонову о смене часовых, потушил огарок, бережно его припрятал и вытянулся на печке.
Это было большим наслаждением — чувствовать, как ровная горячая поверхность жгла спину. Замирая от удовольствия, он закрыл глаза. Стало совсем тихо. Только кто–то внизу сладко посапывал во сне, да неизвестно откуда появившийся сверчок, отогревшись, затянул свое монотонное скрипенье.
Ростовцев заворочался на печке. Кирпичи накаливались сильнее и ему уже пришлось сложить шинель вдвое, чтобы было не так жарко. Снизу громким шопотом Ковалев спросил его:
— Не спите, товарищ лейтенант?
— Не сплю. Жарко стало…
— А внизу немножко прохватывает.
— Так идите ко мне, — предложил Борис, — места здесь хватит.
Ковалев поднялся и забрался на печку. Он устроился у стенки, подложив под голову захваченный вещевой мешок.
— Истинный рай, — сказал он. — Кабы разрешили мне завтра со всеми двинуться на позиции, так я бы сейчас совсем был счастлив… Только не разрешат. Придется нам с вами на этом полустанке киснуть.
