предложили. И этот начитанный парень очень просто сказал:
— Раз надо, пойду.
Я, признаться, тогда немножко не поверил, что Павел проявил такую быструю готовность быть свинарем, но когда он пришел в библиотеку и начал выбирать книги по животноводству, мои сомнения рассеялись.
— Эту читал, — сказал он библиотекарше, отодвигая пухлый том.
— Вот.
— Чуть устарела, — отверг он и следующую книгу. — Дайте поновее.
— Новее нет.
— Есть, но вы еще наверное не получили.
Помню, набрал он кучу литературы по сельскому хозяйству и, застенчиво улыбнувшись, пояснил:
— В институт буду готовиться. В сельскохозяйственный.
И вот такому-то парню Нюшка Пинеткина только что сейчас сказала: «Мне надо подумать, Павел».
Нюшка была взбалмошная девчонка, красавица и плясунья. И, как большинство красавиц, капризна и самолюбива. Работала она в колхозе учетчицей. Работала неплохо, но на язык была дерзка. Помню, когда председатель Егор Пантелеевич запретил открывать в августе прошлого года клуб каждый вечер, Нюшка всю ночь плясала на крыльце дома Егора Пантелеевича и пела частушки. Она плясала, а Васька Звенящий играл на хромке. Егор Пантелеевич несколько раз выглядывал в окно, пытаясь утихомирить Нюшку, но она неизменно отвечала:
— Не вы ли сами, Егор Пантелеевич, захотели, чтобы мы тут веселились?
И было трудно определить, шутит она или нет. В уголках своего пухленького рта Нюшка носила две маленькие черненькие родинки, отчего казалось, что она всегда улыбается.
Я уже хотел вспугнуть с крыльца эту несговорчивую парочку, но вдруг услышал:
— В чем же дело, Нюра?
— Зачем ты пошел туда, Павел?
— Кому-то надо.
— Но ведь ты механиком в армии стал.
— Механику на ферме легче.
— Ребята смеются.
— Васька Звенящий?
— Хотя бы.
— Тогда и слушай его смех, — жестко произнес Павел.
— Все не свинарь.
Первой спрыгнула с крыльца Нюшка и, не заметив меня, выскочила из палисадника. Павел тяжело, как мне показалось, вздохнул, чиркнул спичкой, прикурил папиросу и медленно зашагал по тропинке.
— Покойной ночи, — встретив, просто сказал он мне и добавил: — Бывает же.
Он как будто чувствовал, что я невольно подслушал их интимный разговор.
— Ушли? — спросила меня Анфиса Ивановна.
Я не ответил.
— Еще до службы Павла они здесь любили ворковать, — продолжала Анфиса Ивановна. — Старая любовь.
* * *
Не знаю, любила ли Нюшка Пинеткина Павла Бойцова, но дружба между ними была. Одно скажу, Павел Нюшку любил. Я уже ожидал, что Бойцов оставит работу на ферме, но ошибся. Парень этот оказался на редкость настойчив и непреклонен. С тех пор он весь ушел в работу и почти не ходил на гулянки. Изредка заглядывал на танцы, но и то ненадолго. Посудите сами, каково было видеть, как Нюшка, улыбаясь, кружится в вальсе с Васькой Звенящим и, казалось, не обращает на Павла ни малейшего внимания.
Однажды Павел пригласил Нюшку танцевать, но к нему этаким чертом подлетел Сенька Горелышев и, кривляясь, сказал:
— Пардон, занято.
Бойцов пристально посмотрел на Нюшку, она опустила глаза. Павел отодвинул Сеньку в сторону, словно вещь, и они закружились. Между ними, я заметил, не было произнесено ни слова. Танец кончился, Павел кивнул Нюшке и стремительно вышел из клуба.
Шло время. Я часто встречался с Нюшкой. Ведь она хорошо пела в клубе и не пропускала ни одной репетиции художественной самодеятельности. Наведывался и на ферму, где работал Павел. Однажды, застав Бойцова в маленькой комнатке, что рядом с кормокухней, за стопкой книг, я спросил его:
— В институт готовишься?
— Уже поступил. На первый курс, — просто ответил он.
— Трудно?
— Что трудно?
— Троим тут справляться?
— Троим? — удивился Бойцов. — Было трое, а теперь я один. Управляюсь. Ведь ферму-то я всю механизировал.
— А в клуб почему не ходишь?
Павел взглянул на меня, вздохнул и ничего не ответил.
А вскоре в газете появился портрет Павла и большая статья о нем. На портрете Бойцов вышел таким же, как в жизни: застенчивым, с легким прищуром умных серых глаз. Одет он был в модный костюм, белую рубашку с отложным воротничком. Русые волосы зачесаны назад, а голова чуть склонена набок. Одним словом, Павла можно было принять за молодого учителя, врача, художника и даже поэта. В статье же говорилось о большой трудовой победе Павла Бойцова, откормившего тысячу голов свиней.
И еще мне запомнился вечер в нашем клубе. На нем чествовали Павла. Ему вручили Почетную грамоту и золотые часы. Потом он выступал сам. Говорил так, что иной лектор позавидует. Во время его речи я посмотрел на Нюшку, сидевшую во втором ряду. Глаза ее были устремлены на Павла, щеки пылали. Она ловила каждое произнесенное им слово и совсем не слушала, что нашептывал ей на ухо Васька Звенящий.
После начались танцы. Я заметил, что Нюшка отклонила приглашение Звенящего идти танцевать и все время искала глазами кого-то. А когда Павла Бойцова под руку увел из клуба секретарь райкома, Нюшка Пинеткина забилась в дальний угол.
В этот вечер она не танцевала.
* * *
И вот беленький платочек лежит передо мною. Я читаю незамысловатую частушку, вышитую на нем красными нитками и без обиняков говорю Нюшке, забежавшей на минутку в клуб справиться, будет ли вечером репетиция.
— Возьмите и больше не теряйте…
Я хотел добавить слово «любовь».
Нюшка смотрит на платочек и молчит. Вечная улыбка в уголках ее рта погасла.
— Две недели назад потеряли, а тетя Анфиса подобрала, — поясняю я. — Ведь твой?
— Мой, — признается Нюшка, вздохнув.
— Любишь?
— Люблю, — прямо говорит она, поднимая на меня глаза.
— А он?
— Теперь не знаю.
Что я мог ей посоветовать? Я пообещал Нюшке откровенно поговорить с Павлом, а платочек оставил у себя.
* * *
Через три дня я встретил Павла в нашей библиотеке, которую он посещал регулярно. Попросил заглянуть в клуб.
— Зачем? — поинтересовался он.
