стоило приблизиться к ней чужому, как она прижимала уши и норовила укусить, даже если ей предлагали хлеба. Прошел еще год, Гита сформировалась рослой большой кобылой с сильными ногами, широким крестцом. Однажды Вилис Вартинь с неизменной усмешечкой на небритом лице, спокойно посасывая трубку, пришел звать в баню. Гита была привязана во дворе. Непонятно почему она так не выносила Вилиса — кобыла вдруг кинулась на него, лягнула, точно дикий зверь, передней ногой и схватила зубами. От опасного удара Вилис успел уклониться, но на пиджаке осталась дыра, и кожу прокусила. Вилис перепугался до смерти.
В то же лето Гиту хотели забрать немцы. Эрнестина пыталась убедить их в Гитиной нетерпимости к чужим, но офицер сказал, чтоб Эрнестина не считала других дураками. И только Петерис отдал повод солдату, как Гита, оскалив зубы, кинулась на немца. На помощь прибежал другой, она лягнула и его. Солдат хотел Гиту пристрелить, и лишь с большим трудом Эрнестине удалось уговорить его не делать этого. Вместо Гиты забрали ее мать Райту.
Гита уже произвела на свет троих жеребят: двух жеребчиков и одну кобылку. Все они выросли нормальными лошадьми, без норова матери. И теперь Гита ждала четвертого жеребенка. Хоть ей шел уже тринадцатый год, Петерис надеялся, что кобыла еще долго останется в «Викснах».
— Зачем такую лошадь на колбасу перемалывать? — рассуждал он.
Ему нравилось, что в загоне бегают и ржут жеребята, а если Гиту уведут, его «жеребячью ферму» ликвидируют.
Вернувшись в дом, Алиса, обычно довольствовавшаяся куском хлеба, который запивала вчерашним кофе, подогретым на краю плиты, сегодня приготовила себе настоящий завтрак — поджарила мясо, сварила яйцо, взяла из кладовки непочатую баночку варенья. Она не спешила, как в другие утра, ела медленно, обдумывая свою жизнь: сегодня ей исполнилось пятьдесят лет. Единственным сотрапезником на этом тихом пиру был кот Брыська, который, ласково мяуча, пытался лапой стащить с тарелки мясо. Отыми бог стыд, так будешь сыт — и большая часть мяса досталась ему.
Вдруг постучали в дверь. Пришла Паулина. Со странной ношей: завернутым в шерстяной платок ведром.
— Большого счастья вам в день рождения!
Паулина развязала на ведре платок. Там оказался обернутый еще и в газету горшок с цветущей альпийской фиалкой. При тусклом свете керосиновой лампы красные цветы казались необычайно нежными.
Алиса была тронута.
— Зажарю мяса, яиц, выпьем кофе!
— Если водки жаль, то и за кофе спасибо.
— Вовсе не жаль! Сейчас принесу!
У Петериса на всякий случай всегда хранилась в шкафу бутылка водки. Недолго поупрямившись, Паулина позволила откупорить ее, но от яиц и мяса отказалась.
— Достаточно и черного хлеба понюхать.
Алиса редко выпивала больше одного глотка и налила себе лишь полрюмки.
— Нечего жульничать!
Пришлось налить доверху.
Долго Паулина не засиделась. Погостив с полчаса, она встала и ушла. Алисе показалось, что приятельница разочарована. Так получалось почти всякий раз, когда они навещали друг друга.
— Не обижайтесь! — сказала Паулина, уходя.
— Почему вы так говорите?
— Всего вам самого доброго.
— До свидания.
Несколько дней Алиса ждала от Ильмара письма с поздравлением. Почта поступала в колхозный центр, и время от времени Дронис или кто-нибудь другой привозил накопившиеся там газеты и письма в «Упитес». Давно уже поговаривали о том, что почта будет доставляться регулярно, но пока все оставалось по-прежнему. Вчера вечером никто почту в «Упитес» не привозил, и Алиса решила съездить в центр сама. Чтобы не получилось, что она тратит попусту время, взяла с собой бидончик под керосин. Сегодня в лавке был как раз керосинный день, но Алиса хотела также купить соли и бутылку водки, вместо взятой у Петериса. Запрягла одну из кобыл и отправилась в путь, чтобы до обеда вернуться.
Поездка оказалась удачной. Алиса получила письмо от сына, купила в лавке соли, водки и керосину. Ильмар писал, что сейчас очень занят, готовится в аспирантуру, а то приехал бы в воскресенье, но теперь пришлось ограничиться заочным поздравлением. Должно быть, Алиса приедет на день рождения Гундара, тогда они и увидятся. В конверте была еще открытка с белыми хризантемами, любимыми цветами Алисы.
На обратной стороне подписалась и Валда.
Дни рождения Алисы и ее внука почти совпадали. Она давно уже собиралась съездить к внуку, купила плюшевого медвежонка, конфет, связала варежки. Не забыла и взрослых: на чердаке висели кусок карбонада, копченая колбаса, окорок, еще она испекла свежего хлеба.
В воскресное утро она погрузила в сани старый фанерный чемодан Петериса.
— Могли бы и сами приехать.
— Им надо готовиться к экзаменам.
— Да уж конечно!
Петерису не было жаль нескольких килограммов мяса для семьи сына, но его раздражала готовность Алисы, тайная радость, с какой она уезжала из дому: словно здесь ей было очень уж худо, а там ждали невесть какие блага. Ясное дело, даром пропадет день — встанешь в четыре утра, чтоб успеть на поезд, а когда притащишься домой, свинья будет визжать как зарезанная, сам заботься о завтраке, потом брейся, и вряд ли еще удастся вздремнуть, затем подогревай на обед вчерашний суп, засветло направь пилу, наточи топор, а в восемь вечера — опять на станцию, и только к десяти — дома. А с утра снова к черту на кулички, в дальний лес.
Алиса чувствовала себя виноватой перед Петерисом. Если бы Банга сейчас доилась, она и не посмела бы уехать, но так хотелось повидать детей, порадовать их, а сейчас представлялась единственная возможность вырваться из Осоковой низины.
Петерис ехал быстро, на станцию он прибыл более чем за полчаса до отхода поезда. Петерис даже не слез с саней, сразу развернул лошадь и погнал домой. Алиса втащила чемодан в зал ожидания и стала ждать, когда откроется окошко кассы, испытывая при этом приподнятое волнение, обычно охватывающее ее в этом полутемном, пахнущем чем-то терпким помещении.
Квартира, где Ильмар поселился со своей новой семьей, находилась недалеко от трамвайной остановки, не надо было и
