в споре с Якубом. И хотя порой Мердану "нечего было возразить" Якубу, который, конечно же, "знал и видел больше", его позиция всегда неуязвима, потому что, в конечном счете, ее определяет не сумма книжных знаний и умозрительных представлений о жизни, а здоровое классовое чутье, исторически выражающее безотказное чувство времени. "Не допустят люди несправедливости" — вот исходный момент его убежденности в правильности своей позиции.
"Не часто дается людям повод для таких высоких дел! Спеши творить добро!" — звал Гёте.
Восприняв от великих гуманистов прошлого эту неистребимую устремленность к добру, Октябрьская революция впервые открыла необозримое поле для добрых дел. Совершившись под знаменем гуманизма, она отвергла насилие над человеком. Не случайно такой энергичный протест вызывает в душе Мердана анархизм его сверстника Ахмеда, в котором он, молодой большевик, чутко улавливает всего лишь всплеск отчаянного бунтарства, готового переступить роковую черту, где стирается граница между сознательной революционной борьбой и неуправляемой стихией мести. "Преступление не ведет к справедливости", — говорит в повести старый Кадыр-ага, и эти его слова, выражая народную точку зрения на мир и человека в мире, народное понимание добра и зла, западают в сознание Мердана так же глубоко, как и потрясший его крик обездоленной Матери: "Кругом кровь!.. Мы учим сыновей добру, а они убивают друг друга!"
Правда революции моральна и нравственна, она освящена извечным стремлением творить добро и потому так полно совпадает… с правдой народной. И если в драматическом накале борьбы ей приходится утверждать себя не только силой слова, которую она единственно признает над собой, то это говорит лишь о том, что история, как мы давно помним, менее всего напоминает тротуар Невского проспекта, что ей ведомы ее собственные пути и перепутья, не зависимые от нашей доброй воли и благих пожеланий. Сила оружия, к которой прибегает Мердан, — вынужденная, применять ее заставляет сама контрреволюция яростью своего сопротивления. Не потому ли и финальный выстрел Мердана, которым он разрешает свой спор с Якубом, исторически неизбежен, так же, как и последний выстрел Марютки из повести Бориса Лавренева "Сорок первый"? Неизбежность же всегда драматична.
В этом обнажении героики и драматизма народной истории состоит главный внутренний смысл повести Тиркиша Джумагельдиева. Ее художественная многозначность созвучна идейно-нравственному полифонизму многих произведений нашей многонациональной литературы, обращенных к исходным рубежам советской истории и через ее социальные конфликты и нравственные коллизии передающих накал борьбы в защиту того всепобеждающего добра на земле, которое спешит творить человек. В ряду этих произведений не только трилогии Абдижамила Нурпеисова "Кровь и пот" и Джалола Икрами "Двенадцать ворот Бухары", романы Хидыра Дерьяева "Судьба" и Клыча Кулиева "Черный караван", которым более всего близка повесть "Спор" по своему материалу, погруженному в события Октябрьской революции и гражданской войны в республиках Средней Азии и Казахстана. Близка она и таким явлениям современной русской прозы, как романы Г. Маркова "Сибирь", С. Залыгина "Соленая Падь" и "Комиссия". Их сближает гуманистический пафос, рожденный созидательной энергией и творческим размахом Великого Октября, который, как говорил В. И. Ленин, прошел "победным триумфальным шествием большевизма из конца в конец громадной страны", поднял "к свободе и самостоятельной жизни самые низшие из угнетенных царизмом и буржуазией слоев трудящихся масс", явивших "не только образец исполнения долга, но и образец высочайшего героизма, невиданного в мире революционного энтузиазма и самопожертвования"… [6]
Не менее широк многонациональный литературный контекст, в котором могут быть рассмотрены роман Тиркиша Джумагельдиева "Земля помнит все" и примыкающие к нему повести "Настырный", "Калым", "Свет горел до утра". Расширяя тематический диапазон современной "деревенской прозы", они примечательны как явления, свидетельствующие об углублении ее социально-аналитического начала. Это тем более важно подчеркнуть, что в некоторых критических выступлениях последнего времени нет-нет да и прорываются жесткие регламентации, противопоставляющие актуальную проблемность оперативного очерка, злободневной публицистики "чистой" духовности собственно художественной прозы. Не дело, дескать, последней погружаться в практические ("утилитарные") нужды дня, в конкретные ("прагматические") вопросы колхозного руководства, организации сельскохозяйственного труда, управления производством. Забота писателя — поэтизация мира земли и природы, духовных ценностей человека, неразобщенного с этим миром…
Но и самые сокровенные ценности души не существуют вне времени, а поэтическое чувство земли и природы становится элегически созерцательным, едва лишается социального и нравственного содержания. Истина, которую, судя по всему, хорошо осознал Тир-киш Джумагельдиев, последовательно углубляющий именно социальность своего взгляда на жизнь туркменского села. Потому-то несопоставимы художественные масштабы романа "Земля помнит все" и ранних повестей писателя.
В самом деле: уже первая его повесть "Компромисса не будет" не могла не увлечь читателя, не вызвать в нем ответного отклика, чувства сопереживания и несомненной свежестью восприятия послевоенной колхозной действительности, и множеством метких наблюдений над повседневным бытом туркменского аула, и заинтересованным вниманием к ярким, сильным, незаурядным характерам и судьбам. Но в то же время в ней очевидны издержки описательности, в самом стиле повествования нередко вызывающие поток "избыточной информации" о героях и событиях, лишенных необходимо свободного, ненасильственного самодвижения и самораскрытия.
Всего лишь один пример.
"Сев завершили на славу. Новая важная работа стояла теперь на очереди, и необходимо было решить, посоветоваться, как с ней управиться наилучшим образом. Тут уж колхозным активистам споров было не миновать".
Все здесь увидено общим, приблизительным планом, все под стать лексике — обезличенно и информационно…
Такой обезличенности, информационности нет места в романе "Земля помнит все". Писателя горячо волнуют в нем проблемы сбережения и защиты земли как общенародного достояния, разумного хозяйствования на ней, которое не терпит близорукого потребительства. Куда как легко оставить засолоненные поля, освоить целинные пустоши, собрать с них два-три рекордных урожая хлопка, чтобы затем так же истощить и забросить их. Сиюминутная выгода налицо, но она грозит роковыми потерями в самом недалеком будущем. От них прозорливо предостерегает один из героев романа, старый и мудрый Гурт, пеняя на жадность, от которой "земля наша страдает, забывать стали землю. Как ее сохранить и думы нет, только бы содрать побольше, да сегодня содрать, сейчас! А это не по-крестьянски, у крестьянина первая забота — земля… Воды стало вдоволь, машин полно, вот мы и распахиваем целину. Целинная земля — золото, только полей, сразу родить начинает. А чуть истощилась, скудеть стала, мы на нее уж и глядеть не хотим… Вот так и делаем: одно поле погубим, другое распахиваем. Сейчас это выгодно. А завтра, послезавтра?.."
Оговоримся: роману "Земля помнит все" не всегда достает композиционной стройности, соразмерности эпизодов, есть сюжетные неувязки, плакатно карикатурны отрицательные герои. Но к числу бесспорных удач писателя мы вправе отнести характер Гурта, выписанный как характер глубинно народный и подлинно
