class="p1">— Да вы маму всю замучили.
— Чем я замучил-то?
— А тем, что вы такой.
— Какой такой? — Анисим не понимал, как он мог замучить Нинку, если почти не жил с ней. — Может, тебе, Люсечка, деньги надо? — вкрадчиво спрашивал он. — Поди, на юг поедешь или еще куда?
— Никуда я на ваши деньги не поеду. Не приходите больше.
Он уходил, сгорбившийся. А потом опять являлся. Говорил, что только посмотреть хочет.
— И правильно, что выгоняешь, — хвалила Нина Люсю.
— А знаешь, мам, мне почему-то жалко его. Какой-то обиженный он. И, по-моему, пьет он, — говорила Люся.
— А пущай запивается. Его дело, — беспощадно резала Нинка.
Нынешней весной случилось невиданное в Нинкиной жизни. И все из-за ее ругливого характера.
Вернулся из отпуска Зотов, засмолевший на южном солнышке. Ходит по фермам, выспрашивает, как работа, как удои. А Нинка ему:
— Ой, да хватит вам, Кирилл Федорович, про работу да про работу. Я девка военная, с десяти лет коров дою. Уж надоело. Вы бы лучше про Анапу рассказали: как у моря отдыхали, на сколько грамм прибыли?
— Ну что, море синее, — начал Зотов. — А прибывать?.. Теперь не прибывать, а худеть ездят. Я на триста граммов похудел.
— Ой, хорошо, Кирилл Федорович, я бы на полпуда согласилась прибыть. Вас вижу: красивый вы стали мужчина. Это от морской воды. В телевизоре часто море показывают. Отдыхают люди! А до нас-то, проклятущих, когда этот отдых дойдет, когда у доярок-то горемычных отпуск будет? О чем вы-то думаете, когда спину греете? Я вот, знать, так и помру, а Анапу эту самую не увижу.
Тимоня при таких разговорах делал вид, что не слышит, Геня-футболист туже затягивал пояс на шубе и поворачивался спиной, а Кирилл Федорович под шапкой лысину почесал.
— Правильно, конечно, говоришь, Нина Яковлевна. А точно поедешь на юг?
— А чо не ехать? — храбро ответила Нинка.
— Смотри! Не отказываться, если путевку достану, — предупредил Зотов.
— А чо мне отказываться, я девка военная, — не верила она, что раздобудет директор путевку. Поговорили, и этого довольно.
И вдруг Зотов объявляет: нашел путевку. Пусть Нина Яковлевна едет. Хотела было она на попятную пойти, да нехорошо, сама подбила человека на такое. Он специально в области хлопотал.
— Поеду, бабы, будь што будет. За коровами моими ухаживайте, не поминайте лихом, — сказала Нинка. — В первый раз в жизни боюсь.
Всей родней ее собрали. Проводили, всплакнула она напоследок и укатила. Федя-клубарь написал в райгазету заметку о том, что Нина Яковлевна Семакова отдыхает на Черном море. «Награда за хорошую работу» — так статейка называлась.
Вернулась Нинка и вправду загорелая, с какой-то прической новой и в модном платье. Нинка и не Нинка. Изменилась!
Всю весну рассказывала она, как ездила на Черное море. Доярки слушали, забывали про дойку.
— Ой, бабы, приехала я, курица курицей, ступить боюсь. Туда-сюда таскаюсь с чемоданищем, а санаторий вот он, рядом, белый дворец. Нашла, в общем. Устроили, накормили. Ну, думаю, жить можно. Как-нибудь перемаюсь двадцать-то дней.
Хожу, рот открыла, смотрю — сколько, оказывается, разных деревьев невиданных есть, ужасть! Акация, к примеру, у нас просто куст, а у них дерево. Горы. Голову закинешь, и то верхушку не видать. А море… Раз в жизни надо его повидать.
Поначалу я на пляже в одном исподнем лежать стеснялась. Мужики ведь рядом. Черные, так глазами тебя и сверлят. Подружка одна, из Москвы, на ругала меня: что ты, говорит, париться приехала? Айда купальник покупать. (Нинка-то ишь! Подружка у ней в самой Москве объявилась!)
В купальнике-то я и лежала. Покажу потом, желтой-желтой и с пряжечкой на брюхе. И до того долежала, кожа, как папиросная бумага, сползла. А потом приобвыкла я. И загорела, как все. Главное, чувствовать себя так, что ты ничем других не хуже.
Обжилась я, дак столь хорошо казалось, будто в сказке живу или в кинокартине какой. Выйдешь к морю. Красота! Оно ворочается, будто живое. Дышит. Бухнешься, не вылезала бы обратно. Благодать! А мандаринов сколько, черешни этой самой, как у нас картошки. Так бы жила там, домой не ездила.
А потом купаться нельзя стало. Большая волна началась. Шторм называется. Все бабы, как куропатки, у бережка. Ноги помочат — и на пляж. В воду нельзя, захлестнет волна.
А был там один физкультурник, Гриша зовут.
«Ты, говорит, Нина, смелая. Вятские — они хватские…»
Поплыли. Он-то умеет, как надо, в море с волной справляться, а я — нет. Далеко заплыла, а обратно к берегу повернула — плохо подается. Плыву-плыву, а у берега волна меня обратно сносит. Вовсе из сил выбилась.
Доярки со страхом смотрели на подругу.
— Ох, Нинка, рысковая ты, — мотала головой Раиска, — я бы дак ни в жисть не полезла в это море.
— Обессилела я, — продолжала Нинка. — Ну, думаю, все, а кричать да помощь звать все равно стыдно. Булешкаюсь еле-еле, держусь. И тут вспомнила я, бабы, все. Лубяну нашу, Люську свою, маму. Корову Векшу почему-то еще вспомнила. Телиться ей скоро. Как без меня? Неужели, думаю, хана мне? Рассердилась. Реву. Да как это так! Да как это так не выплыть! Я девка военная, не такие тяготы испытывала. Раз, другой, третий поднырнула под волну, как физкультурник-то делал. Обратный-то вал надо мной и прошел. Выползла на берег ни жива ни мертва. Вцепилась в камни. Не отдерешь. Лежу, от радости реву. До твердой земли добралась.
Физкультурник Гриша спрашивает, что, мол, ты, Нин, бледная такая, а я: «Так просто, Гриш. Устала». А сама даром что возле смерти была.
И после этого домой захотелось невперенос. Ну, думаю, бог с ним, с этим морем. Хорошо оно, да лучше нашей Лубяны, бабы, нет. В этом уж я доподлинно убедилась, — заканчивала Нинка. — Ну, айда коров доить, а то у меня еще на месяц рассказов. Грузин один в меня там влюбился. Не поверите. А вот было…
И доярки ждали новых Нинкиных рассказов.
Самым частым гостем в Лубяне и деревне Сибирь был Тимоня.
— Опять почеститель нагрянул, — говаривала тетка Марья.
Да и что не ездить. От Иготина по нынешней гравийной дороге рукой подать. По прежнему проселку дальше было. Но тогда Тимоня сам здесь жил. А теперь он иготинский житель. В центре района обретается.
Перво-наперво наведывался Тимоня к Степану. Хоть и были времена: ни тому ни другому не хотелось ни здороваться, ни просто глядеть друг на дружку, — Тимоня их почему-то забыл. Являлся как гость дорогой.
По суетливому стуку шагов догадывался Степан, что идет он. Являлся так, как будто час
