«Фролов Виктор Иванович», — прочел он и отметил, что здесь никаких сомнений не возникало. «Год рождения — 1933. Национальность — русский. Родители — служащие»... «Ну, что ж, ничего, бывает». Заметив в графе «партийность» прочерк, он вновь сказал себе: «Ничего, вступит у нас». Затем внимательно просмотрел анкету и принялся за изучение биографии... Из этого листка бумаги, заполненного мелким, трудноразбираемым почерком, Буров узнал, что приехавший из Москвы Виктор Иванович Фролов был племянником широкоизвестного в стране академика. Упоминалось в биографии также и о брате — летчике Иване. Упоминалось вскользь: «Брат Иван — летчик-истребитель, член КПСС». Во всей автобиографии, ясной и положительной, насторожило лишь одно: Виктор был сыном от второй жены отца. Быстро сообразив, что супруги разошлись двадцать пять лет тому назад и что расходился в конце концов не сам Виктор Иванович, а его отец, Буров успокоился и отложил биографию. Теперь его внимание было посвящено изучению диплома. Он бережно взял в руки синюю книжицу с выдавленным на ней гербом, раскрыл ее. «Фролов Виктор Иванович, высшее образование! Специальность — журналист. Ничего не скажешь — кадр что надо!» Сам Буров так и не осуществил заветной мечты, не получил диплома.
Он еще раз оглядел книжицу, положил ее перед собой и стал звонить в обком.
Маргарита Витальевна была на месте. Буров сообщил ей о пополнении штата. Обе вакансии теперь были заполненными. Особенно восторженно он отозвался о Фролове и сразу же справился о том, как обстоят дела с квартирами. Оказалось, что Бессонова уже говорила с председателем горисполкома, — квартирный вопрос решен. Теперь нужно было звонить в горисполком, и Буров набрал номер. На этот раз он услышал голос, человека менее многословного, но зато ясно объяснившего обстановку: «С квартирами трудно, двух не будет, а вот одну комнату, что вполне достаточно для двоих молодых людей,— можно получить». Буров попробовал было высказать свои доводы, но не успел. «Ордер получите в Октябрьском райисполкоме. До свидания», — услышал он слова, заключившие разговор.
В кабинет вошел Хмелев. Он показал на часы и спросил, не пора ли собирать летучку.
— Пора-то пора, да куда же будем селить новобранцев? С трудом добился одной комнаты.
— Всякое даяние — благо. Поживут вдвоем.
Буров возразил:
— Фролов — молодой специалист, приехал по разнарядке московского вуза. Таких товарищей мы обязаны устраивать как полагается.
— Но чем хуже Широков?
— Хуже не хуже, но Фролова мы должны устроить в первую очередь. Широков местный, ему удобнее объяснить обстановку.
Дальше спорить не пришлось: в кабинет начали собираться участники редакционного совещания. Заняли свои места за длинным столом редактор «Последних известий» Плотников, редактор промышленных передач Петров, вошел шумный, с обрюзгшими щеками Мальгин, а следом за ним появились другие корреспонденты, редакторы, дикторы, звукооператоры.
Летучка как всегда началась с доклада дежурного рецензента. На этот раз сообщение за неделю делал Иван Васильевич Плотников. Андрей, присутствовавший на летучке впервые, обрадовался, что доклад будет делать именно Плотников. Еще в Северогорске Андрей часто выполнял его задания, старался передавать информацию как можно быстрее и уважал редактора «Последних известий» за то, что он умел ценить оперативность. Иван Васильевич не отличался красноречием, говорил он немногословно, не повышая голоса, и, как это казалось Широкову, объективно оценивал передачи. Слушали его внимательно, не перебивали и не вставляли реплик.
С передачами, о которых шла речь, Андрей не был знаком и поэтому не вникал в суть выводов докладчика, а сидел и рассматривал тех, кто находился в кабинете.
На диване вместе с Мальгиным и Александрой Павловной сидела маленькая пухлая женщина с вздернутым носом. Через очки смотрели карие глаза, наполовину прикрытые веками. Жедщина слушала равнодушно, ее немного смешливое, но в то же время миловидное, лицо ничего не выражало.
Но вот речь зашла о репортаже из колхоза. Плотников говорил спокойно и доброжелательно, но каждая новая мысль, высказанная им, все больше убеждала в том, что этот репортаж передавать не следовало.
И Андрей понял, что автором репортажа была маленькая женщина в очках. Это легко было заметить по ее лицу — губы сжались, в глазах появился недобрый блеск.
Плотников уже давно говорил о других передачах, и вряд ли кто помнил теперь его замечания о репортаже, а лицо маленькой женщины все еще было красным. По всему было видно, что ее душил гнев, и Андрей ждал, что она непременно выступит и в пух и прах разнесет Плотникова.
Но вот слово взяла Роза Ивановна, и лицо маленькой женщины начало принимать прежний самодовольный вид.
— Может быть, я повторяюсь, но я возражала и всегда буду возражать против тенденциозных сообщений рецензентов. Уже не первый раз в докладе обозревателя выхватывается одна передача, а о других не говорится ни слова. Это, по меньшей мере, безобразие! Репортаж о реорганизации МТС злободневен, и сейчас совсем не важно, есть ли в нем думы колхозников о перспективах этого мероприятия. Важно, что редакция откликнулась на событие дня, изложила суть вопроса.
Внимание Андрея привлек Хмелев. Он откинулся на спинку стула и, глядя на Розу Ивановну, сказал:
— Вы не подумали о главном. Как все это связано с дальнейшим развитием колхозного строя.
— Но репортаж сделан оперативно, и Ткаченко, которая взялась его написать, нужно не ругать, а хвалить.
— Ее каждый день надо хвалить, — вставил с ухмылкой Мальгин, — она каждый день берётся за какую-нибудь тему!— И шепнул на ухо Кедриной: — Гонорарчик зарабатывает.
Знакомое постукивание карандаша о графин восстановило тишину. Буров пошевелил толстыми губами и попросил продолжать.
— А что продолжать, — нервно отозвалась Роза Ивановна. — У нас всегда пытаются зачеркивать все хорошие начинания.
Сделав обиженное лицо, она села за стол и, ни на кого не глядя, начала вращать на зеленом сукне неотточенный карандаш.
Наступила неловкая пауза. Буров обвел тяжелым взглядом присутствовавших и заговорил сам. По его мнению, в докладе Плотникова передачи были охарактеризованы в основном правильно. Не мог он только согласиться с оценкой репортажа из колхоза. Мероприятия о реорганизации МТС в нем излагались достаточно полно, и в этом была безусловная заслуга сельскохозяйственной редакции. «У нас здесь не театр, чтобы разыгрывать представление в лицах, — сказал он, — тем более речь идет о серьезной теме».
Взгляд Андрея снова остановился на Ткаченко. Ее лицо опять покрылось красными пятнами. «Сейчас попросит слово...» И вот она уже стояла, смотрела на Бурова через стекло очков неестественно круглыми и большими глазами. Голос звучал подчеркнуто спокойно, бесстрастно.
— Я не буду говорить о злополучном репортаже: о нем уже сказано достаточно. Мне хотелось только подчеркнуть элемент оперативности в работе Розы Ивановны, чего никак нельзя сказать о наших «Последних известиях». Закончился Пленум ЦК. Решены вопросы развития химической промышленности. А что же делают известия? Вместо того, чтобы связаться с химическими предприятиями и широко освещать их работу, в выпусках даны всего две-три информации, полученные из совнархоза. Она перевела взгляд на Плотникова и продолжала:
— Поймите меня правильно, Иван Васильевич, и согласитесь, что три информации — это слишком мало. Ткаченко говорила долго и так умело подбирала примеры, невыгодно характеризовавшие редакцию «Последних известий», что не будь Андрей в курсе дела, он бы вполне поверил в ее правоту. И для чего понадобилось этой маленькой женщине искажать факты, откуда в ней столько злости и пренебрежения к товарищам? Не могло быть,, что бы она не хотела работать лучше. Почему же тогда такая реакция на дельные замечания Плотникова? И уже совсем непонятным для Андрея было поведение Фролова, Он тоже впервые присутствовал на летучке, да и в городе находился первый день, а убежденно соглашался с замечаниями Ткаченко и горячо поддерживал Бурова: «Совершенно правильно сказал Тихон Александрович — репортаж следовало дать: своевременность его не вызывает никаких сомнений».
Только голос Хмелева прозвучал правдиво и убедительно: «Мы собираемся сюда не счеты сводить, не взаимные обиды высказывать, а для того, чтобы критически посмотреть на свою работу. Слишком мизерны и ничтожны наши обиды в сравнении с задачами, которые решает страна».
Страна действительно решала сложные задачи. где-то совсем рядом угадывался рубеж, от которого начнется крутой подъем всей жизни. В борьбе стирались мелкие человеческие страсти, но они еще владели людьми, их чувствами и мыслями, мешали жить.
«Борьба за хорошего человека — тоже задача дня. Ее решать нам, — думал Андрей, — в том числе и нам»...
