сердце и забилось чаще и сильнее. Тогда вспомнил далекие-далекие дни в полку, когда на фронте был. Стояла ночь, и пахота была вязкая от дождя и холодная. А надо было подползти по пахоте к сараю, снять без выстрелов белых часовых и спасти своих пулеметчиков, которых белые готовились вешать. Тогда именно вот так билось сердце. Не от страха перед угрозой, что могут заметить и убить, а от страха, что не успеют своевременно доползти и спасти товарищей. Именно вот так билось тогда сердце... ту-ту, ту-ту, ту-ту...
— Не тяни, прочь с поля! —кричит высокий.— Чего зубы заговариваешь!.. Вон с земли нашей!..
Но стоит на месте, не идет ближе к Яну. Стоят на месте все, несмело поглядывают друг на друга. Ян понял, что мужчины боятся подойти ближе к нему, что возвращается к ним в поле трезвость, и нервным голосом крикнул им:
— Купили вас! За водку купили! Эх вы, люди!..
Оттолкнулся с этими словами от плуга и пошел прямо на мужчин, тяжело ступая по пахоте ботинками, держа руки в карманах.
— Дешево заплатили вам! За коммуну стоило бы больше взять, мы за нее кровью платили...
Мужчины замолчали, растерялись, испугались и начали отступать, поглядывая на его руки в карманах. Ян идет прямо на них, идет и говорит:
— Скажите тому, кто напоил вас, и сами запомните, что коммуна будет жить!..
Идет он — высокий, спокойный, держит руки в карманах, тяжело ступает по пахоте большими красноармейскими ботинками. Спокойствие его пугает мужчин... Они отходят, льнут друг к другу так, чтобы не быть никому впереди других, и уже несмелыми голосами выкрикивают:
— Не имеешь права пахать! Не имеешь права пахать! Наша земля это! Не по закону пашешь ты ее!
Выкрикивают и отходят уже быстрее. Со стороны к Яну подошла мать. Устала она и напугалась. В глазах ее слезы. Она что-то говорит, идя рядом с Яном, то ли отговаривает, чтобы не шел он за мужчинами, то ли сетует на что-то, не понимает Ян. Мать увидела это и схватила его за рукав рубашки, удержала. Ян остановился и оглянулся на мать, увидел на середине загона коня. Конь вылез из упряжки и, стоя боком к плугу, поперек загона, широко взмахивал головою, спасаясь от слепней.
IV
Для Панаса эта встреча была совсем неожиданной. Вечером сидели на лавках возле клуба девчата и хлопцы, ожидали начала кино. Пели. Панас сидел молчаливый, слушал. И вдруг у самого его уха девушка крикнула:
— Гляньте, «Коси сено» идет!
— Сидор «Коси сено»!..
Девчата захохотали. Панас глянул вдоль улицы. Там, посередине незамощенной улицы, улыбаясь навстречу молодежи, шел, хромая, Сидор. Идя, он взмахивал правой ногою, словно косой на сенокосе, переставлял ее, относя далеко вправо, нес ногу над самой землей, и она пылила. За это девчата и прозвали его так: Сидор «Коси сено». Девчата смеялись, а Сидор издали, хромая, замахал им шапкой.
Остановился Сидор, поздоровавшись со всеми, сразу. Снял фуражку и, держа ее над головой, улыбаясь, обвел всех взглядом. А потом кивнул головой Панасу и подошел к нему.
— Как будто, не ошибаюсь. Мы, кажись, вместе лежали в лазарете.
Панас встрепенулся, стал вглядываться Сидору в лицо, вспоминая, а Сидор подсказал:
— Помнишь, барак такой холодный, тогда все ушли из барака, а ты остался и еще припадочный...
Панас вспомнил.
— Помню, помню хорошо это. Ты, кажется, последним тогда ушел.
— Ага, я раздумывал еще пойти или остаться...
Хлопцы и девчата наблюдали за Сидором и Панасом, слушали их разговор. Их заинтересовала эта неожиданная встреча Сидора с новым рабочим, а Сидор, обратившись к присутствующим, показал рукой на Панаса и объяснил:
— Вместе мы лежали в больнице. Холод был тогда в больнице больший, чем у нас зимою в кузнечном цеху, а раненых было много, да все такие, что поправлялись. А тут в городе тиф, паника, народ помирает. Ну, а помирать никому, конечно, не хочется, вот хлопцы и забузили и оставили барак, сами разбежались кто куда. Все ушли, до единого. Остался только он да один больной, припадочный.
— Меня в тот же день перевели в другой лазарет,— сказал Панас,— а того больного тоже куда-то забрали в город. Лазарета того я больше и не видел. Но и злость меня тогда взяла, не знал, что делать. Мороз, холод на дворе, а они, не выздоровев как следует, без врачебного разрешения — домой.
— Чего только не было в те годы,— согласился Сидор,— и трудного, и веселого было много.
— Много-о!
В клубном зале три раза прозвенел звонок. Начинался киносеанс. Сидор вместе с Панасом пошли в залу.
V
В городе очереди такие уже четвертый день. Четыре дня тому назад в магазинах города не хватило хлеба. Это было вечером. Весть о том, что не хватило хлеба, быстро облетела весь город, и у хлебных магазинов вскоре выросли большие очереди. За хлебом пришли и те, у кого хлеб еще был. Очереди стояли до одиннадцати часов ночи и разошлись тогда, когда магазины, распродав хлеб задолго до этого, закрылись.
На второй день утром, у всех хлебных магазинов, еще до открытия, стояли длинные хвосты. В этот день завод увеличил выпечку хлеба на двадцать пять процентов против обычной, но магазины опять, задолго до закрытия, опустели. Хлеба не хватило, очереди стояли. На третий день завод увеличил выпечку хлеба еще на семьдесят пять процентов. На заводе предполагали, что обилием хлеба они остановят панику и уменьшат очереди. Грузовики, специально для этого выделенные, развозили хлеб по магазинам, и не успевал он остыть, как его разбирали. Хлеба опять не хватило. А по городу поползли слухи про голод. Вспомнились десятилетней давности времена, и невидимо поползла тогда по городу, по улицам и переулкам, по дворам и квартирам, «черная оспа» паники. Город испуганно оглядывался вокруг, взволнованно прислушивался к слухам и потихоньку, прячась в квартиры, запасал продукты. На третий день в магазинах не хватило круп. Планы обеспечения города были нарушены. Люди, ответственные за это дело, видя, что очередь не уменьшается, растерялись, не знали, что делать. А очередь нарастала. Она перебросилась и на другие продукты. Исчезли некоторые продукты и на рынке, а на улицах, возле очередей, появились женщины с кошелками и предлагали кусковой сахар, швейные нитки и шелковые чулки. В этот день паника достигла апогея. В очередях у магазинов люди стояли с двух часов ночи. Милиция уговаривала женщин разойтись по домам. Женщины отвечали на это
