— А то, что снимут. Родни у него полсовхоза, и в каждом городе родня такая — ого! Сказал: или я, или он! Только где это видано, чтоб начальника снимали ради подчиненного. Выгонят Назара, тогда и тебе достанется, опять станешь стонать, что прогорел. Поехали, Степа, от греха подальше. Чего нам тут жалеть? Чего ради в бучу встревать? Порядки не переделаешь. Да и с какой стати их переделывать простым людям?
— Простым и надо переделывать.
— Чего еще задумал?
— Поесть! Битый час твержу — никак не добьюсь.
— Господи, да сейчас принесу. — Варвара Ивановна поднялась и пошла было на кухню, но, глянув в окно, увидела свернувших к их дому празднично одетых Джахангира и Уруна Палванова. — Вроде… к нам! Неужели случилось что-то?
— Кто идет? Что случилось?
— Не придет Джахангир ни с того ни с сего… Встречай.
Степан Матвеевич тоже удивился приходу гостей, но встретил их приветливо и по-восточному многословно, с расспросами о здоровье, о жизни. Провел их в зал, усадил за стол и скомандовал жене собрать, что надо. Варвара Ивановна засуетилась, выставила из серванта чайный сервиз, сладости, хотела бежать на кухню, но ее задержали величаво-торжественные слова Джахангира.
— Степан Матвеевич, Варвара Ивановна! Вы живете в нашем совхозе два года и, наверное, останетесь здесь навсегда. Мы вас оценили и полюбили, а один наш джигит даже жить не может без вашей дочери и прислал нас к вам, чтобы решить его судьбу.
— Сваты, что ли? — спросил Шалдаев. — От Бекташа?
— Сваты. Только теперь не сватают: молодежь сама все решает.
Шалдаев глянул на жену: а ты что говорила? Варвара Ивановна пожала плечами: вот так, мол, такая у нас дочь.
— Степан Матвеевич, — продолжал Джахангир, — весь кишлак уже год говорит об их свадьбе. Дочка у вас хорошая. Скромная девушка. Строгая. А наш Бекташ тоже парень неплохой. Да вы сами знаете.
— Работящий, — согласилась Варвара Ивановна.
— А хозяйственный какой! — добавил Джахангир.
— На машину скопил, — заметил Урун и поерзал на стуле, косясь на пустые чашки сервиза, выставленного на стол.
— И перспективный! — поднял Джахангир палец. — Прирожденный бригадир. Все умеет! И достанет чего хочешь, и уладит, и купит, и продаст.
— Продаст — это точно, — кивнул Степан Матвеевич. — А вы, значит, родственники его?
— Мы все теперь будем родственники, — улыбнулся Джахангир. Красивое породистое лицо его светилось гордостью и снисхождением: он великодушно прощал своего недруга, забывал прежние обиды и ждал того же от Шалдаева. — У нас, Степан Матвеевич, родня — сила! Помочь надо, каждый по горсти принесет — гора будет. А вам тоже надо здесь хорошо жить. Дом есть — усадьбу надо богатую. Чтоб корова, овцы, индюки…
— А кормов-то где взять? — подала голос Варвара Ивановна, благодарно сверкая завеселевшими глазами.
Джахангир повел рукой, словно бросил к ее ногам все, что ей требовалось.
— Разве это проблема, Варвара Ивановна? На селе живем! Все будет! И огород надо расширить. Сколько у вас? Двадцать соток? Это на целине-то! Добавим! Да в любом месте сей бахчевые, чеснок — все, что хочешь, — было бы желание.
— Все это ладно, — прервал его Шалдаев. — А с невестой как быть? Ее надо послушать.
— А чего ее слушать? — отмахнулся Джахангир. — Ее Бекташ слушал. Объяснились, договорились. Теперь нам надо договориться, лепешку разломить.
— Какую лепешку?
— А у вас нет разве? — взглянул Джахангир на стол, на хозяйку. Варвара Ивановна спохватилась, ужаснулась, увидев, что и чай еще не подала.
— Ой, да что ж это я! Сама пеку, сейчас я… Горяченькие еще. Вы уж извините. Так говорили красиво!
— Лепешку разломили, — объяснил Джахангир, — значит, по-нашему, договорились о свадьбе. Чтоб в этот дом больше никто не сватался.
— Погоди! — остановил жену Шалдаев. — Как же это получается, сломаем лепешку, и все?!
— А что еще надо? — искренне удивился Джахангир.
— Зина дома? Зови, — сказал Степан Матвеевич. Варвара Ивановна поспешно ушла, а Джахангир стал приглядываться к хозяину.
— Степан Матвеевич, что-то вы… вроде как не хотите…
— Что вы, Джахангир Холматович! Как могу не хотеть, если дочь решила. Просто честь по чести надо. И вас уважить. Говорите же, родней станем.
Помалкивавший Урун решил, что может сгладить образовавшуюся неловкость, и, улыбаясь во все широкое прокаленное солнцем лицо, заметил:
— Степан Матвеевич говорит всегда: крепкими будем, как кулак, никакой шайтан нас не свернет.
Зина предстала перед гостями растерянная. Поздоровалась и взглянула на отца, ожидая разъяснений.
— Вот пришли сваты, — сказал хмуро Степан Матвеевич. Крепился, но все же не сдержал обиды. — Говорят, что вы уже договорились с Бекташем, а мы, значит, в последнюю очередь узнаем. Ну, спасибо, дочка, уважила…
— Папа, ты чего?
— Я — ничего. Если правда согласна — будем лепешку ломать.
— Какую лепешку?
— Да вон… — кивнул он на мать, выносившую из кухни стопку лепешек. — Хоть все разом.
— Это так говорится: лепешку сломали, — объяснил осмелевший Урун, — значит, договорились о свадьбе.
— Чтоб не сватался больше никто, — подчеркнул Шалдаев.
Зина поняла. Гордо подняла голову и выбежала из комнаты.
— Ну, вот видите, — с облегчением развел руками Шалдаев. — Не получится родства.
— Степан Матвеевич, она же девчонка, — втолковывал Джахангир. — Застеснялась. А мы люди взрослые, должны разъяснить, подсказать, направить.
Распахнулась дверь, вошла Зина с тыквой в руках, молча подошла к столу и положила тыкву рядом с лепешками. Так же молча вышла из комнаты. Джахангир смотрел на тыкву, не понимая.
— Что это?
— Тыква, — сказал Степан Матвеевич как можно спокойнее.
— Вижу, что тыква. Зачем она?
— Вам. Чтоб знали, что вам дали отказ. Тоже обычай. Не будет свадьбы.
Джахангир осознал позорный смысл подношения и покраснел. Урун пустился в объяснения:
— Как же так, Степан Матвеевич! Бекташ сказал, что давно они договорились. Потому и послал нас. Что ему сказать?
— А вот… — кивнул Шалдаев на тыкву, — отнесите это ему.
— Чтоб все видели? — сказал Джахангир, поднимаясь.
— В тряпку завернем.
— Пусть сам заберет, — повернулся Джахангир и вышел из дома, не прощаясь. За ним вразвалку плелся Урун и все недоумевал:
— Как же так, а?
Когда сваты ушли, Шалдаев засмеялся.
— Вот так Зинка! А ты-то, ты-то обрадовалась! Ах, как захотелось богатой родни! И лепешки-то им горяченькие, и закрутилась, и заулыбалась.
— Гуляла она с ним… Думала, любит.
— Про корову да индюков ты думала!
— А что, по-твоему, всю жизнь ни кола, ни двора своего не иметь — это лучше? Вот и думала я…
— А зачем ему надо, чтоб мы корову купили? Не знаешь? А ты подумай. Об этом очень даже стоит подумать!
— Не знаю.
— А ты все же посоображай. Триста совхозных коров голодают: вечно кормов не хватает, хоть силосуют для них и прессуют. А двести личных коров без всяких пастбищ и кукурузных полей кормятся. Чем?
— Достают где-то… Косят по обочинам.
— Это где же столько обочин?
— Ну, я не знаю.
— А он — знает! Заведешь корову — к нему пойдешь на поклон. Дайте кормов, пожалуйста. И он тебе даст! Три шкуры снимет да еще благодетелем останется. А как же, помог! Выручил! И ты его — благодари. И помалкивай.
— Если так все пошло, не даст он нам житья. Уедем давай, Степа.
— Только сначала поедим.
Но поесть Степану Матвеевичу опять не пришлось. Ворвался Бекташ, заметался по комнате.
— Зина!
— Нет ее. Тыкву можешь забрать, — сказал Шалдаев.
— За что? — стонал Бекташ. — Мы же договорились, что до уборочной… Варвара Ивановна, вы же знаете.
— Ничего я теперь не знаю, — отвернулась Варвара Ивановна.
— Да нет… Я же машину ей куплю, чтоб ездила… И она хочет… Да любит она меня, Степан Матвеевич!
— Есть будешь? — спросил Шалдаев.
— Чего? — не понял Бекташ.
— Да вот… дадут мне что-нибудь, наконец! — повысил голос Степан Матвеевич, и Варвара Ивановна побежала на кухню.
— Степан Матвеевич, помогите! — умолял Бекташ.
— Ты, парень, голову не теряй. Нет так нет — не судьба, значит.
— Из-за Назара все! Из-за дурацкой его безнарядки! Я же знаю, он никто был… Вот он был… — постучал кулаком по столу Бекташ. — А тут стал интересным, новые слова стал говорить. Повторяет чужое, как попугай.
— Еще и делает. Не заметил?
Шалдаев достал из серванта графинчик с настойкой.
— Давай выпьем для аппетита. А то у меня с утра его нет.
— А вон еще гости идут, — кивнула Варвара Ивановна на распахнутую дверь.
Вошла Зина, воинственно настроенная и возбужденная, и за ней тихо и робко ступал Назар.
